Долгая зима

Когда Эндрю проснулся, в небе горела половинка луны, только начавшая карабкаться вверх. Мадлен мирно спала.

Он тихонько поднялся, стараясь не потревожить ее, и побрел в рощу. Здесь почему-то было еще более одиноко, чем на бесконечном пустынном пляже. Он потянулся: от лежания на песке у него свело мышцы спины.

Эндрю вернулся на пляж, остановившись по другую сторону песчаного холма. Ночь была очень теплой, но его все равно пробирала дрожь. В безжалостном свете луны он вспомнил обо всех своих утратах. Прежняя работа, даже сама Англия казались сейчас чем-то совершенно нереальным. Он сожалел о сыновьях, которые, как он теперь ясно видел, отойдут от него, какая бы трудная жизнь ни ожидала их в ближайшем будущем. Утрата Кэрол не вызывала у Эндрю ни малейшего сожаления; он не чувствовал к ней даже отвращения. В этой прозрачной ночи все, что ему когда-либо принадлежало, что совсем недавно имело для него хоть малейшее значение, утратило всякий смысл. Он расставался с прежней жизнью без горечи.

Охватившее его сейчас чувство не было чувством потери. Это было нечто худшее: он ощущал себя нагим, на теплом ветерке ныли незащищенные кости. Пусть все то, с чем он сейчас расставался, было иллюзией – Эндрю не мог представить себе, как без нее существовать. Боль, пронзившая его, была хуже боли, причиняемой неразделенной любовью, ибо любовь всегда сулит надежду. Он встал на колени и повалился головой на песок. Это была молитвенная поза, только ему некого и не о чем было молить. И нечего предложить. Он сознавал лишь одно: и внутри, и вокруг расстилалась пустота.

Эндрю не слышал шагов Мадлен и вздрогнул, когда она прикоснулась к его плечу.

– Энди, – раздался ее голос, – с тобой все в порядке?

– Да, вполне-, – сухо ответил он.

– Я так испугалась. Проснулась, а тебя и след простыл.

Эндрю молчал.

– Когда остаешься ночью одна, тут же превращаешься в ребенка. Со мной так всегда.

Он по-прежнему не нарушал молчания. Мадлен поднесла руку к его лицу и коснулась мокрых щек. Эндрю следовало отпрянуть, но его оставила всякая воля, и он мог всего лишь слепо взирать на песок и волны, освещаемые луной. Не сопротивлялся, когда Мадлен увлекла его на песок и прижала к себе.

– Милый, – шептала она, – все будет хорошо. Не плачь, Энди, милый, ну пожалуйста, не плачь…

Эндрю снова стала колотить дрожь, еще более сильная, чем прежде. Мадлен целовала его мокрое от слез лицо, согревала ладони. Через некоторое время она отпустила его.

Послышался шорох одежды, и она снова прильнула к Эндрю, уже в расстегнутой блузке и без лифчика. Мадлен прижималась щекой к его волосам, как будто стала выше ростом. Он чувствовал нежное прикосновение ее груди к своей шее, тепло плоти, волной пульсирующей у его уха. Материнское побуждение, пронеслось у него в голове, это вполне естественно для женщины, никогда не дававшей грудь ребенку…

Но то было настоящее тепло, и пульсировало оно по-настоящему. Ее пальцы заскользили по его телу, ласково перебираясь от одного ребра к другому. Не в силах больше выносить этого, он обнял ее, стиснул ладонями ее лицо и стал целовать.

Эндрю помог Мадлен стянуть блузку, и его взору предстали плечи, руки, маленькие заостренные груди неземной красоты – в свете луны тело словно серебрилось.

Не в силах отвести глаз, Эндрю прошептал:

– Это от жалости?

Она покачала головой и тихо ответила:

– Наверное, от одиночества.

– В этом нет необходимости.

– Есть, – сказала она. – Есть, мой милый!

Потом они купались в темной воде и долго бродили по пляжу, пока не обсохли достаточно, чтобы натянуть одежду.

Снова улеглись на песок, но уже бок о бок, и тут же уснули.

Очнувшись, Эндрю зажмурился от светлеющего неба. Мадлен уже некоторое время теребила его за руку.

– Кто-то идет, – прошептала она.

Он рывком сел. К ним приближались трое в форме. Один из них с трудом удерживал на поводке овчарку.

– Сиди спокойно, – приказал Эндрю. – Не хватало только, чтобы они спустили на нас собаку.

– Полиция?

– Думаю, да.

Троица подошла ближе. Вышедший вперед человек крикнул:

– Вставайте, босс. И вы, леди.

Они встали. Взглянув на нашивки, Эндрю определил, что патрулем командует сержант – высокий, худой, остроносый, с аккуратным ртом и подстриженными усиками. Он наблюдал за ними, широко расставив ноги.

– Надеюсь, вы знаете, что нарушили закон, босс? – спросил сержант.

– Неужели существует закон, запрещающий людям спать на пляже? – удивился Эндрю.

– Нет, зато существует закон, запрещающий белым бродяжничать, босс. Можете спать, где вам вздумается, но только имея при себе десять фунтов. У вас есть такие деньги?

– Нет. С собой нет. Я не знал о подобном правиле.

– Вы недавно в Лагосе?

– Позавчера приехали. – Он помялся. – Вчера мы собирались получить наличными перевод, однако нас опередило ограничение на выдачу валюты.

Сержант кивнул:

– Слышал. Вы не первые, кого мы ловим.

– У нас есть кое-какие вещи в отеле «Африка» – одежда, чемоданы. Как раз на десять фунтов.

– Возможно. – Он саркастически усмехнулся. – Только сейчас не слишком расторгуешься, босс.

– Разве вы обязательно должны нас арестовывать, сержант? – спросила Мадлен. – Мы не знали, что нарушаем закон.

Прежде чем ответить, он некоторое время разглядывал ее. Эндрю уже готов был определить его взгляд как наглый, даже развратный, однако, к его удивлению, в голосе сержанта прозвучали ободряющие нотки.

– Понимаю, леди. Этот закон может показаться слишком суровым, но он принят не беспричинно. В эти дни вокруг Лагоса слоняется немало белых, и у многих из них нет денег. Некоторые даже вламываются в дома, крадут, и все такое прочее. Им хватает и хитрости, и хладнокровия, им наплевать, что произойдет дальше. Прошлой ночью белый взломщик сильно поколотил одну даму. Отсюда и закон, и патрули. – Он указал на овчарку. – И собака. Ее тренировали ловить негров – она служила на алмазных копях в Сьерра-Леоне, однако теперь без труда переключилась на другой цвет. Славная собачка!

Эндрю и Мадлен помалкивали. Эндрю чувствовал, что чем меньше говоришь, тем меньше вероятности, что твои слова сочтут оскорбительными.

– Лучше не ночуйте больше под открытым небом, – посоветовал сержант. – Мы вынуждены следить за соблюдением закона. Надеюсь, вы понимаете.

– Да, – сказал Эндрю, – понимаем. Спасибо, сержант.

– Мы возвращаемся в участок, – сообщил сержант. – Тут миля, от силы миля с четвертью. Можем предложить вам по чашечке кофе, если вы согласны пройти такое расстояние пешком.

– Будем очень благодарны, – сказала Мадлен.

– Тогда пойдемте.

Их не только попотчевали кофе, но и довезли до города в полицейском грузовичке. А перед этим позволили умыться и привести себя в порядок. Эндрю, правда, не смог побриться, так как бритвенный прибор дожидался его в гостиничном номере. Надо было, не мешкая, заняться поисками жилья и работы, поэтому первым на их пути вполне мог стать человек, чье имя им назвали в посольстве.

Искомая контора располагалась в новом административном здании в районе Икои; однако они оказались у дверей уже в восемь часов, а в столь раннее время никто еще не думал приступать к работе.

Пришлось коротать время, прогуливаясь по улицам. Мадлен и Эндрю хотели было купить газету, но она стоила шесть пенсов, что было для них непомерной суммой, поэтому они ограничились изучением заголовков. Газеты главным образом интересовались скандалом, сотрясавшим одну из нигерийских политических партий, хотя не обошлось и без очередной истории о зверском обращении с народом банту.

В 9.15 они вернулись к конторе Бейтса. Контора представляла собой закуток на третьем этаже – всего одна комната, разделенная надвое фанерной перегородкой. В «приемной» тарахтела на машинке брюнетка с еврейской внешностью. Выслушав Эндрю, она сказала:

– Сейчас узнаю, сможет ли мистер Бейтс принять вас.