Истребитель

И скользнула вслед за талисманом невидимая змея, сдавливающая своими кольцами тело. Голова начала проясняться. Однако падение продолжалось.

Обожгло понимание: "Еще чуть-чуть, и будет поздно…" Помог случай. Потянул ручку, отработал рулями и дал полные обороты… Самолет вырвался из штопора у самой земли. Дикая перегрузка вдавила в кресло, мелькнули верхушки заснеженных елей. А через миг прямо по курсу показалась бетонная нитка посадочной полосы аэродрома. Приземлился удачно, погасил скорость и замер, ткнувшись головой в приборную доску. Кровь из разбитого лица тихонько капала на пол кабины. Несколько секунд тишины, и вот уже по крылу затопали тяжелые шаги. Сильные руки вытянули летчика из машины.

Павел лежал на заснеженной бетонке и смотрел на плотные облака, ползущие по небу. Голова словно вытряхнутый почтовый ящик. Ни мыслей, ни желаний. Только гулкие удары сердца, и стук крови в висках. Приходить в себя начал только, когда начали укладывать в подоспевшую полуторку с красными крестами на фанерных бортах фургона.

"Что со мной?" — мелькнул вопрос.

— Dass mit mir? — прошептал Павел, замер и повторил: — Dass mit mir?

Впрочем, повторил, и вновь, по-немецки. И только после паузы сумел перевести короткую фразу.

Думать на родном языке получилось неважно: — …Похоже, auf den Wahnsi

Сплюнул, собрался и, уже контролируя себя, перевел двуязычную фразу в русский вариант: "…Похоже, едва не свихнулся, вот только как объяснить связь случившегося с талисманом?"

Голос одного из добровольных помощников прозвучал в полутьме кузова. Он пытался объяснить врачу, что капитан испытывал новый самолет и едва не погиб. — Сильное рассечение, и, скорее всего, полопались сосуды в мозгу от перегрузок, — заключил врач, светя фонариком в зрачки пациента.

— Вывести машину из такого штопора — это немыслимо… — согласился собеседник. — А он сумел, да еще и посадил машину.

— Срочно везите капитана в госпиталь, — распорядился смутно знакомый Павлу голос. Хлопнула дверь, и кузов затрясло по замерзшим кочкам.

Говоров перестал бороться с забытьем и тихонько поплыл по нескончаемому коридору.

Очнулся от громкого разговора: — Пора, пора батенька… — добродушный басок вытягивал из сна… — Вы и так проспали сутки… Просыпайтесь.

Павел открыл глаза и увидел врача. Человек, склонившийся над ним, не мог быть никем другим. Белоснежный халат, добродушная усмешка, толстые линзы очков в темно-коричневой роговой оправе. И непременный стетоскоп на шее. В распахнутые полы видна офицерская гимнастерка.

— С возвращением, голубчик, — доктор взял холодными пальцами запястье больного.

— Это ничего… Поколем глюкозу… — непонятно бросил он стоящей за спиной женщине.

— Вы помните, что с вами случилось? — осторожно спросил врач у Паши.

— Испытывали новую машину, сорвало в штопор, удар, дальше смутно… — почти не соврал Говоров.

— Ну, это хорошо… — закивал врач. — Продолжайте лечение. Все в порядке.

— Доктор… — остановил пациент собравшегося уйти врача. — Позвоните по телефону… — он поморщился, вспоминая, и продиктовал номер. — Передайте, пусть приедет Смирнов, Иван Пантелеевич.

Врач укоризненно вздохнул: — Товарищ больной, вы уж извините, но я не могу разрешить вам посещение… — он повернулся, собираясь уйти. — Я вам приказываю вызвать ко мне комиссара госбезопасности второго ранга Смирнова, — прошипел Говоров. — Вы поняли?

— Так точно, — выпучил глаза доктор. — Повторите, п-пожалуйста, номер.

— Погодите, — удержал пациент врача. — Что у меня с лицом? — провел Паша по тугой марлевой повязке.

— Множественные порезы, некоторые весьма глубокие, пришлось накладывать швы, очевидно, от стекла разбившихся приборов.

— И еще, — с некоторым волнением поинтересовался Говоров. — Моя форма, она в порядке?

— Комбинезон и форма в каптерке, а ваши документы и личное оружие на хранении в канцелярии.

— То есть, ничего странного? — уточнил офицер.

— Простите? — не понял хирург.

— Да так, это не существенно… — отговорился Павел. — Боялся, мало ли что.

— Так я иду звонить? — вопрос пациента слегка озадачил доктора.

— Конечно… И, естественно, никому ни слова. Даже вашему, госпитальному, начальству. А мне нужны бумага и карандаш. Это важно…

Получив заверение, что все будет исполнено, Павел закрыл глаза и погрузился в воспоминания о произошедшем.

Понемногу выстроилась несколько фантастичная, но единственно возможная версия.

Непонятным образом найденный им в кабине медальон перенес его в тело немецкого летчика, испытывавшего этот самолет. Что произошло с истребителем после — осталось тайной, но какая-то часть исчезнувшего естества неведомого Пауля Кранке, аса люфтваффе, осталась в памяти. В его памяти, капитана Говорова. Так же, как и язык, а возможно, и внешность. Хотя, тут никакой ясности. Доставшие его вряд ли разглядывали изорванное осколками лицо летчика. А оперирующему его хирургу было вовсе безразлично… Но, как говорится, имеют быть варианты. Форма-то вернулась… Нет, тут без совета с комиссаром не разобраться… Хотя, как знать, не посчитает ли Смирнов его сумасшедшим. Благо и прецедент уже был. Чего стоят Пашины обмороки.

Поэтому, едва нянечка принесла ему стопку желтоватой оберточной бумаги и карандаш, он принялся за письмо.

Исписанные мелким бисерным почерком листки могли стать единственным подтверждением его слов.

Комиссар приехал на следующий день. Он распахнул створку с матовым стеклом и весело усмехнулся, увидев замотанного пациента.

Возможно, после беседы с ним, возможно, по собственной инициативе, главврач госпиталя перевел странного пациента в отдельную палату.

— Никакого покоя от тебя, Говоров… — с преувеличенной суровостью попенял генерал Павлу, лежащему на кровати.

Павел поднялся и поправил полы короткой пижамы. — Товарищ комиссар… — попытался доложить он по уставу, — Смирнов отмахнулся и уселся на стул: — Ну, давай, рассказывай, раз позвал. Некогда.

Капитан вынул из-под подушки исписанные листы: — Иван Пантелеевич. Здесь все, касающееся «мессершмитта». Его пилотаж, слабые места, достоинства, ТТХ, все. Больше знают только его разработчики.

Смирнов, не тратя время на разговоры, углубился в чтение. Местами он отрывался от текста, поднимал глаза и пристально смотрел в глаза сидящего на краю постели капитана: — Почему ты написал, что у этой модели стоит двигатель DB-605? Ведь на истребителе установлен DB-601.

— Этот самолет нулевой серии, двигатель сейчас проходит обкатку в лаборатории, а система форсирования закисью азота еще только проходит испытания. Планируется применять ее на больших, свыше 7000 метров, высотах. Но это скорее для западного фронта. Вилли считает идею весьма перспективной.

Смирнов замер: — Какой Вилли?

— Ну, сам главный конструктор, Вилли Мессершмитт.

— Паша, погоди, дочитаю, будешь выкладывать по порядку. Иначе я точно свихнусь.

Закончив изучение листков, генерал бережно уложил всю стопку в кожаную сумку и из рук ее больше не выпускал.

— Теперь, один вопрос. Откуда? — уставился он на замотанного в бинты собеседника. Павел вздохнул:

— Вы мое личное дело наверняка читали? И, не получив ответа на риторический вопрос, продолжил: — Wohrend Sie dass erkloren Sie, habe ich geko

* Тогда как вы объясните, что я сумел выучить язык и даже поставить баварский акцент?

Смирнов снял фуражку и поправил прическу. "До войны такой зачес называли политическим. Как у Кирова… — вспомнилось Павлу. — Странно, в голову пустяки лезут…"

— Вот что, Паша. Я в органах не первый год и видывал всякое. Так что давай без загадок. Рассказывай все подробно, без пропусков. А я, уж если что не пойму, переспрошу.