Бойся своих желаний

Тут музыка кончилась, и они остановились – однако он далеко не сразу оторвал свою правую руку от талии Ниночки и не выпустил ее ладонь из левой. И это, разумеется, не укрылось от внимания жен и соратников по коммунистической партии. Виктория Петровна смотрела чуть ревниво, но снисходительно, жена Устина Акимыча – гордо, чуть не влюбленно, а остальные дамы и даже девочки – завистливо.

– А сейчас – танцуют все! – сбил момент, провозгласил из угла, от радиолы, Устин Акимыч.

Динамики грянули старинный вальс «Грусть» в исполнении духового оркестра. Щемящие звуки разнеслись по гостиной, и Устин Акимыч подхватил свою супругу, подхалим Суслопаров склонился над Викторией Петровной, а Леониду Ильичу ничего не оставалось делать, как продолжить тур с Ниночкой, руку которой он так и не выпустил (хотя талию освободил).

– Нет, я советских композиторов не люблю, – серьезно молвила красавица, продолжая разговор.

– А кого ж тогда? – удивился он. – Джаз?

– Секрет!

– Почему же?

Он слегка запыхался. Сказывалось многолетнее курение чрезвычайно крепких сигарет «Новость».

– А вот не скажу, и все.

Кокетства девчонке было не занимать. Как и красоты. Он таким, как она, в своей юности в деревне Брежневка уже титьки мял. А нынешние ходят гордые. Еще, наверно даже не целованные. Фу, какая ерунда в голову лезет.

– Ну, не хочешь говорить, молчи, – пошел он на попятный.

И она тут же сдалась. Вела себя очень похоже на настоящую женщину: стоит лишь мужику отступить, как сама начинает идти вперед.

– Врать мне вам, дядя Леня, не хочется, – весьма непоследовательно продолжила она тему, – потому что я очень сильно вас уважаю. И даже люблю. А если скажу правду – вы обидитесь и заругаетесь.

– Да что ж такого в музыке может быть, за что бы я обижался?

– А эту музыку у нас, в Советском Союзе, не признают. И ругают.

– Я ругаться не буду. Обещаю.

– Нет-нет, не скажу.

Мелодия старинного вальса, столь одухотворенного и прекрасного, размягчала душу – как и движение, и ожидание Нового года, и вечер в кругу друзей, и близость свежего, юного тела. И любовные токи.

Желание немедленно увести или даже увезти дивчину (как гусары увозили!) вдруг вспыхнуло в немолодом уже теле, и он разом понял столь осуждаемых старичков в дореволюционной помещичьей жизни, что женились на молоденьких: смотри картину Пукирева «Неравный брак». Он неожиданно осознал, что чувствовали те, кто брал себе в жены юных, и готов был почти признаться, что они – правы. Но сейчас, в советской стране, с внучкой соратника – нет, нет, решительно невозможно! Отогнал от себя грешные позывы, попытавшись отвлечься от прелестницы и сосредоточиться на лицах других танцующих.

Девушка истолковала затянувшееся молчание Леонида Ильича по-своему.

– Ладно, скажу, – с очаровательной непоследовательностью вдруг молвила она.

Брежнев поощряюще улыбнулся. От лихого танца и борьбы с животным в себе он вдруг почувствовал, что устал. Раньше такого не было.

Он лишь сделал неопределенный жест плечами: мол, хочешь – рассказывай, не хочешь – молчи. Инстинкт старого ловеласа подсказывал ему абсолютно правильный стиль общения – хоть он и не тренировался в искусстве флирта, почитай, лет шесть. Девочка снова разбудила его инстинкты! Только за это уже можно быть ей благодарным.

– Мне нравятся битлы, – вдруг прошептала она.

– Кто? – не понял он. Он в первый раз слышал это слово.

– Ну, битлы.

– А кто это?

– Вы вправду не знаете, дядя Леня?

– Ты же меня раньше не просвещала.

– А почему ж тогда их у нас ругают?

– Кто посмел? – Ему тоже без труда, безо всякой натуги далось возвращение к легким таинствам словесной любовной игры.

– Все говорят, что они плохие!

– Кто?!

– Лектор у нас был. И наша классная. И в газете писали. А они не плохие, а очень музыкально одаренные. Вы ведь лично не против них?

– Если только они не сделали что-нибудь ужасное.

– Вроде чего?

– Ну, негров они не линчевали? – пошутил он.

– Что вы, дядя Леня! – всерьез ужаснулась она.

Музыка снова кончилась, и они опять стояли друг напротив друга. Устин Акимыч быстро-быстро поставил новую пластинку, Вертинского – и дядя Леня снова закружил школьницу Нину. Он видел, как слегка нахмурилась Виктория Петровна: поведение супруга становилось неприличным. Но, как всегда, он мало уделил внимания ее недовольству: не первый раз и не последний он ухаживает за женщинами, и жена никогда не вмешивалась, а супиться может сколько угодно. И тур вальса с девочкой продолжался. Как и разговор.

– И, дядя Леня, битлы – очень талантливые. Знаете что?

– Что же?

– У нас вся молодежь их любит. Даже все комсомольцы. Ребята могут вам сколько угодно врать, что любят Магомаева, но на самом деле они все балдеют от «Битлз».

– Что делают? – не понял он слова «балдеют».

– Ну, всей молодежи очень нравятся эти музыканты – они не просто волосатики, как у нас пишут, они докеры, простые рабочие парни из Ливерпуля, и очень талантливые, мне даже моя учительница музыки об этом сказала. Бит-квартет «Битлз» – так они официально называются.

– Ну, спасибо, просветила старика, – усмехнулся он.

– И совсем вы не старик! – убежденно сказала девочка. – Вон, у вас ни одного даже седого волоска нет!

Слова Нины отозвались теплом в груди.

– Что ж, правду говорят, – молвил Леонид Ильич, – чем сто раз услышать, лучше один раз… послушать. Музыку я имею в виду.

– Послушать? Вы вправду хотите?

– Этих самых битлов? Хочу.

Он думал, что обещанный музыкально-образовательный момент произойдет когда-нибудь в неопределенном будущем, но девочка воскликнула: «Ладно!» – и, легко выскользнув из его объятий, порывисто бросилась вон из гостиной. Леонид Ильич остался, как дурак, стоять в одиночестве посреди залы. Танцующих оказалось мало – сидели, в основном разговаривали. Виктория Петровна, например, с чопорным Суслопаровым. Тот все губы поджимал, словно постоянно был недоволен чем-то. «Зря мы его пригласили, – подумал Брежнев, – скучный он, как касторка, надо сказать Устину, чтобы больше не звал».

В гостиную порывисто вбежала Нина. В руках она держала большой цветастый конверт с зарубежной грампластинкой. Возле «Ригонды» у нее произошло с дедом, по-прежнему заведующим музыкальной частью, небольшое столкновение и спор вполголоса:

– Я тебе запрещаю!

– Пусти, дед! Меня Леонид Ильич сам послушать просил! Я специально для него диск принесла!

И она твердо, но вежливо оттеснила Устина Акимыча от радиолы и бережно установила пластинку на круг. Нежно хрустнула игла, и гостиную огласили не слыханные здесь звуки: «Кэнт бай ми ла-а-ав!»

Жена Устина Акимыча в ужасе – скорее все-таки притворном – зажала уши руками. А Нина вдруг выхватила из небольшой толпы детей другую девчонку – и как начали они наяривать, жарить рок-н-ролл, с поддержками, полетами, пируэтами, что Леонид Ильич залюбовался пусть чуждыми, но такими совершенными па двух юных партнерш. Однако все прочие гости глядели на танцующих и слушали английскую ревущую музыку с очевидным осуждением. Особенно идеолог Суслопаров – губы его совсем сложились в ниточку. Буржуазный танец рок-н-ролл! Апофеоз капиталистического разложения! И где?! В самом сердце Страны Советов, на даче члена Политбюро! В присутствии Генерального секретаря и других руководителей Центрального Комитета!

Вскоре песня закончилась. Запыхавшиеся, раскрасневшиеся, но безмерно довольные девочки остановились. И гости, и сам Устин Акимыч с осуждением – правда, пока безмолвным – посматривали на них. На лице Устина к осуждению добавлялась тревога. Все хранили молчание, ожидая реакции Леонида Ильича. А «Битлз» уже начали исполнять новую песню, про вечер после трудного дня.

И только тогда Леонид Ильич не спеша захлопал, адресуясь в основном девочкам, однако и музыкальному сопровождению, пресловутым битлам, отдавая толику уважения.

Конец ознакомительного фрагмента.