Страница 40 из 48
— Я не вернусь, — ответил Лючано.
Гишер потрепал его по щеке. Удовольствие, острое, будто скальпель хирурга, не признающего анестезии, пронзило сердце — и сгинуло. Гишер был великим мастером своего дела. Королева Боль стояла рядом, улыбаясь то ли с одобрением, то ли скрывая подвох. Это была очень двусмысленная королева.
— Ври больше. Обязательно вернешься.
— Нет.
— Да. Свободный человек, на хорошем жалованье. И спишь спокойно. Что еще надо? Возвращайся, я буду ждать.
Поднимаясь по трапу, Тарталья обернулся. И увидел, как Королева Боль шлет ему воздушный поцелуй. «Шуточки Гишера? — подумал он. — Не хватало еще повредиться психикой…»
Тогда Лючано еще не понимал, что это значит.
Часть вторая
Этна
Глава шестая
Сопротивляйтесь, если сможете!
— Заходите, Борготта. Присаживайтесь.
Проявлять вежливость и благодарить за приглашение Лючано не стал. Какая может быть благодарность по отношению к человеку, который тебя, свободного от рождения, сейчас превратит в раба?!
Пусть даже всего на три года.
Личные апартаменты гард-легата Тумидуса навевали мысли о патриотизме, прошедшем извращенный путь эволюции и мутировавшем в болезненную манию. Изображение орла со змеей в когтях встречалось тут везде. На почетных штандартах, развешанных по стенам в изобилии; на самих стенах, в виде элемента орнамента, золотистого на бежевом фоне; на резных дверцах бара, утопленного в панель из настоящего мореного дуба; на потолке…
Плюс — нарочитая роскошь обстановки. Тяжелые складки гардин, невесть зачем нужных на космическом корабле. Наборный паркет пола, монументальные кресла и диван. Над головой укреплен антикварный светильник из темной бронзы и хрусталя. Кажется, эта грандиозная штука называлась «люстрой».
«А не канделябром?» — усомнился издалека маэстро Карл.
«Какая вам обоим разница? — подвел итог экзекутор Гишер. — Висит и висит. Лучше о своей судьбе думай, дружок…»
В сочетании имперского официоза с надменной помпезностью, свойственной характеру Тумидуса, крылась тайная червоточина. Словно все здесь — ложь, бутафория, подделка. Однако каюта была настоящей. Хочешь, иди и щупай. А излишества и любовь к орлам… Ну что тут поделаешь?
Вкус у человека такой.
Не говоря ни слова, Лючано уселся в кресло напротив легата. Хотел закинуть ногу за ногу, но передумал. Так ведут себя от волнения и неуверенности. Мы ведь не доставим помпилианцу удовольствия понять, что творится у нас на душе?
Не доставим.
— Выпьете?
«А что, это мысль: напиться напоследок!»
— Не откажусь.
Пил Тарталья редко. Но сейчас каждый нерв требовал успокоения.
— Не думайте, что я так беседую с каждым, кому предстоит стать моим рабом.
Легат усмехнулся, откупоривая пузатую бутыль. По каюте пополз, будоража ноздри, густой и терпкий аромат вина.
— «Эпулано», двенадцать лет в дубовых бочках. С личных виноградников, между прочим.
Лючано кивнул, по-прежнему избегая благодарить хозяина. Слово «хозяин», едва придя в голову, сразу приобрело мрачно-двусмысленный оттенок. Взяв в руку бокал — хрустальный, похожий на висюльки светильника, — он залюбовался на просвет игрой рубиновых искорок в жидком багрянце.
И лишь спустя минуту пригубил.
— Божественно! — вырвалось у него.
— А вы что думали?
Улыбка легата излучала самодовольство.
— Пейте, Борготта, пейте. У вас теперь долго не будет возможности выпить винца с кем-нибудь из наших. Целых три года. Впрочем, я сильно сомневаюсь, что и по истечении этого срока вас станут угощать «Эпулано». В свободную, — он и впрямь сделал акцент на слове «свободную», или у Тартальи уже началась паранойя — продажу оно поступает только на Помпилии. Очень маленькими партиями, для знатоков.
Лючано сделал еще один глоток.
— Согласно верованиям контрариумистов, закоренелых грешников сперва ненадолго помещают в рай. А затем низвергают в ад, чтобы адские муки казались им стократ горше по сравнению с райским блаженством. Вы, случаем, не контрариумист?
— Ни в коей мере. И издеваться над вами подобным образом не собираюсь. Хотя мысль неплохая. Вы мне просто интересны.
— Вы решили сделать меня рабом из интереса?
Легат покачал бокал в ладони. Алые блики веером прошлись по каюте, словно из бокала ударил каскадный лазер.
— Из интереса я пригласил вас в свою каюту. Из интереса сейчас разговариваю с вами, вместо того чтобы без лишних слов поставить клеймо и отправить работать. Что же до суда и поправки Джексона-Плиния…
Встав, легат одернул гражданский френч, который все равно смотрелся на нем как мундир. Прошелся по просторной каюте из угла в угол, заложив руки за спину. Он походил на зверя в клетке.
Странное, дикое, неуместное сравнение.
По идее, в клетке сидел Лючано.
— Я не мог поступить иначе. Задета моя честь! Честь офицера. Кто-то должен был за это ответить. Этим «кем-то» оказались вы, Борготта. Как говорится, ничего личного.
— Вернемся к интересам. Чем же я вас так заинтересовал?
— Не догадываетесь? Я думал, вы умнее. До сих пор считалось, что на агрессивные ментальные воздействия, без помощи технических приспособлений, способны только мы, помпилианцы! Когда вы предупредили меня о возможной боли во время сеанса, я вам не поверил. А постфактум навел справки. Ремесло невропаста — бледная копия способностей нашей расы. Песчинка рядом с горой. Солдат-одиночка против полного легиона. Что может противопоставить легиону один солдат? Ничего. Но вам удалось. Вы меня по-настоящему удивили. И оскорбили. За оскорбления надо платить, и вы, Борготта, заплатите. Уж поверьте на слово: заплатите сполна.
На миг сквозь облик радушного хозяина — опять это треклятое слово «хозяин»! — проступил знакомый кукольнику Гай Октавиан Тумидус: властный и гневный. Он не грозил, он сурово констатировал факт. Секундой позже маска вернулась на лицо гард-легата. Помпилианец был на удивление спокоен, едва ли не доброжелателен.
Радуется, что добился своего и теперь оскорбитель в его руках?
Вряд ли.
Он горд, но не мелочен.
— По-моему, вам надо винить себя. Я вас предупредил. А после сеанса вы сами сболтнули лишнее начальнику школы и сотрудникам особого отдела.
Лючано осекся, сообразив, что и сам только что сболтнул лишнее.
Но было поздно.
— Откуда вам это известно? — вздернул бровь Тумидус, останавливаясь.
— В противном случае вы бы не стали предавать дело огласке, подавая на меня в суд, — попытался вывернуться Лючано.
Не рассказывать же легату о сеансе одержания с синьорой Вамбугу? Узнав, что дух будущего раба подглядывал за ним, помпилианец оскорбится еще больше. А Лючано сейчас в полной его власти. Превратить жизнь раба в ад можно и без пыток или членовредительства.
— Скорее всего не стал бы… — медленно проговорил легат.
Он о чем-то крепко задумался.
— Впрочем, неважно, что вы пытаетесь от меня скрыть. Вижу, вы умеете не только причинять боль. «Под клеймом» вы расскажете мне все, что я пожелаю узнать. Но я уже не стану ничего у вас спрашивать. Рабы мне неинтересны. Именно поэтому я говорю с вами до клеймения.
В нагрудном кармане френча запиликал уником. Тумидус с досадой хлопнул себя по карману, и бравурная мелодия оборвалась. Когда у легата гости, никто не смеет его отвлекать!
Даже если гость через несколько минут станет рабом.
— Вы всегда, желая поговорить с интересным вам человеком, сначала подаете на него в суд, а потом прибегаете к поправке Джексона-Плиния?
— Вы не понимаете, Борготта. И от непонимания пытаетесь дерзить. Что ж, пользуйтесь моментом, пока в силах это делать. Ваш гонор достоин уважения. Это одна из причин, почему я трачу на вас свое драгоценное время. Вы причинили боль офицеру Помпилианской Империи. Пострадала моя честь. Мне пришлось подать в отставку и поставить крест на дальнейшей военной карьере.