Страница 35 из 48
Звучный, проникновенный голос. Легкая дрожь — от наплыва чувств. Выверенность жестов — скупых, точных. Такая жестикуляция уравновешивает пафос речи. Иначе выйдет чересчур эмоционально. Замечательный адвокат — Фионина Вамбугу, майомберо фундаментальной одержимости, очень красивая женщина.
Тарталья аж заслушался.
Будь он на месте присяжных — вне сомнений, оправдал бы сам себя. А потом прослезился и вручил бы себе, как невинно пострадавшему от навета, нимб и крылья.
— Братья и сестры, вам предстоит принять нелегкое решение. В ваших руках — судьба человека, который в трудную минуту добровольно пришел на помощь, спас рассудок, а, возможно, и жизни двух других людей. Многие ли из сидящих в зале взяли бы на свои плечи эту тяжесть? Многие проявили бы в критический момент лучшие качества души?! Да, Лючано Борготта оступился. Но не по злому умыслу! Надо ли теперь ломать ему жизнь? Или лучше проявить милосердие и сострадание, как проявил их мой подзащитный — спасая Вату Кваленгу, ученика бокора Матембеле?
Заключительные слова упали гирьками на чашу весов.
— Решать вам. Я лишь прошу вас, во имя Тьембла-Тьерра, вынести оправдательный вердикт моему подзащитному. Я закончила.
«От „последнего слова“, пожалуй, стоит отказаться, — подумал Лючано. — Чтоб не портить впечатление от речи адвоката». Он прислушался к внутренним голосам. Маэстро Карл молчал. И Гишер Добряк молчал. И надежда тоже молчала.
Надежда молчала тише всех.
— Ваша честь, присяжные вынесли свой вердикт.
Пауза. Воздух в зале ощутимо загустел. Кисель ожидания.
— Виновен.
В кисель упала бомба. Гул, протесты, возгласы наслоились друг на друга. Никита, бледный как смерть — даже конопушки поблекли! — рвался вперед, желая вцепиться в глотку легату, судье, присяжным, всем сразу; на нем висели Степашка, Емеля, бутафор Васька… толстушка Оксана хлопотала над Анютой, отпаивая беднягу успокоительными каплями и рыдая в голос.
Почему-то Лючано видел только их — «Вертеп», кукольников.
Остальных — слышал.
— Позор!
— Несправедливо!
— Оправдать!
— Долой помпи…
Репортеры вертелись волчками, пытаясь заснять все и вся: присяжных, судей, Тарталью, адвоката, обвинителя Нгангу, вскочившего легата Тумидуса…
— Тихо! Тихо, я сказал! Сейчас начну удалять из зала!
Серебряный молоток ударил в гонг. Конференц-система разнесла звук по залу, многократно усилив. По мере того как замолкало разгневанное серебро, стихал и шум. Быть изгнанным никто не желал.
«Шоу должно продолжаться. Вернее, шоу еще не закончилось».
Он подозревал, что шоу едва началось. Дальше будет интереснее. Но лишь в одном случае: если смотреть со стороны. А когда тебя ведут на суровых нитках, и не туда, куда тебе хочется…
— Есть ли у потерпевшего какие-либо пожелания? Заявления?
Судья обращался непосредственно к гард-легату.
— Да, ваша честь. Заявление.
Тумидус бросил на Лючано короткий взгляд.
«Презрение? Торжество? Нет. Равнодушие. Так смотрят на вещь…»
— Я желаю воспользоваться поправкой Джексона-Плиния. Соответствующее заявление уже передано мной уважаемому суду. Прошу принять к рассмотрению.
Гард-легат не пойми зачем продемонстрировал судье персональный уником, с которого, видимо, и отправил заявление. Помпилианец был подчеркнуто вежлив, соблюдая все формальности. Он явно старался не дать ни малейшего повода для отказа.
— Ваше заявление получено и будет учтено. Суд удаляется на совещание.
До этого момента Тарталья по большому счету оставался спокоен. Ну, отсидим, сколько дадут, а дадут вряд ли много. Четверть скостят «за примерное поведение». Лучше бы, конечно, отделаться условным и высылкой с планеты, но тут уж как повезет. В конце концов, мы — рецидивисты, нам тюрьма — дом родной, станем с Папой Лусэро вприсядку танцевать…
Если бы не поправка Джексона-Плиния!
Рабство у истца на срок отбывания наказания.
В первый раз, на Кемчуге, работорговца Тита Гнея Катулла удалось обезоружить, лишив возможности прибегнуть к этой поправке. И вот на Китте прошлое догнало забывчивую жертву, ударив рикошетом. Лючано боялся даже представить, что сделает с ним злопамятный помпилианец, получив обидчика в свое полное распоряжение.
— Встать, суд идет!
Шорох, шепот, шелест одежды.
— Суд вынес приговор. Лючано Борготта, согласно статьям 27 и 28-прим Уголовного кодекса Китты, признан виновным в непредумышленном нанесении психического и морального ущерба в результате преступной неосторожности. Лючано Борготта приговаривается к трем годам лишения свободы с отбыванием наказания в рабстве у гард-легата военно-космических сил Помпилианской Империи Октавиана Тумидуса, согласно поправке Джексона-Плиния, по заявлению потерпевшего. Время пребывания подсудимого под следствием засчитывается в срок отбывания наказания. С настоящего момента Лючано Борготте пожизненно запрещены любые ментальные воздействия на планетах, спутниках и искусственных космических объектах, принадлежащих расе Вудун.
«Каково быть рабом, малыш?» — спросил издалека маэстро Карл.
«Скверно, — вместо Лючано ответил Гишер Добряк. — Но наш дружок об этом еще только догадывается».
Убирайтесь вон, сказал обоим Тарталья.
Я еще достаточно свободен, чтобы вытолкать вас взашей.
— Как же вы теперь, Тарталья? В рабстве?
Степашка ударил кулаком в ладонь.
— Оно ж во сто крат хуже, чем в крепости! Да еще у меднолобого!
Об этом посещении Лючано благодаря содействию адвоката договорился заранее. Ему был нужен именно Степан. Но отнюдь не для того, чтобы молодой невропаст, явившись в комнату для посетителей, изливал на экс-директора свое бурное сочувствие.
— Цыц! — рявкнул Тарталья знакомым тоном, обрывая поток соболезнований, — Ты мне что, душу травить пришел? Не за тем звал. Три года ерунда, раз — и пронеслись. Имей в виду: вернусь — с тебя первого спрошу.
— Почему с меня? — обиделся Степашка. — Я что, крайний?
— Потому что спрашивать буду с директора. С временного директора. Уяснил, Степан Осипович? Или повторить?
— Н-не… не надо…
Услышав, как грозный Тарталья впервые именует его по имени-отчеству, Степашка от неожиданности чуть дара речи не лишился.
— Что не надо?
— Повторять не надо. Я понял. Вы, значит, спросите…
Он сгорбился, будто собрался нырять в прорубь.
— Вы спросите, — твердо сказал новорожденный Степан Осипович, — я отвечу.
— И нечего на меня таращиться. Глаза на лоб вылезут. Кроме тебя, дружок, — Лючано поймал себя на интонациях Гишера Добряка, — больше некому.
— Да как можно? — вдруг спохватился Степашка, — Я ж в крепости!
— Уже нет. Со вчерашнего дня ты — свободный. Полноправный гражданин Сеченя. Моя адвокатша связалась с графом Мальцовым. Аркадий Викторович дал согласие и подписал твою вольную. Вот, смотри, если не веришь. Тут и вольная, и контракт.
Тарталья толкнул по столу к собеседнику плоский скрин-планшет, где хранилась документация по труппе. Нужный файл он заранее вывел на дисплей. Пять минут он с удовольствием наблюдал, как обалделый до полной невразумительности Степашка читает текст, потешно шевеля губами.
— Убедился?
Степашка поднял на Лючано безумный взгляд.
— Благодетель!
Он вскочил, рывком обогнул стол, бухнулся перед Тартальей на колени:
— Благодетель! Отец родной!
Парень схватил руку «отца» и принялся истово ее целовать.
— По гроб жизни!.. для вас!.. все, что прикажете…
В первый миг Тарталья растерялся. Затем попытался высвободить руку. Это удалось не сразу, Силенок молодому невропасту было не занимать.
— Не дури! Хватит! Ну, вставай, вставай… Я кому сказал?! Встать! Немедленно!
Окрик помог: на лицо Степана вернулось прежнее, знакомое выражение.
— Ты теперь свободный человек. В отличие от меня. Слышишь? Сво-бод-ный! Гражданин, в душу тебя насквозь! Значит, веди себя соответственно.