Страница 52 из 77
– Стряслось что?
– Узнали!
– Кто? Что узнали?
– Газетчики!.. Уф, проклятые души... Где-то что-то просочилось, а они во всех газетах!..
Он пыхтел, отдувался, вытирал распаренное лицо красным платком. Глаза пугливо бегали по лицам. По кабинету пронесся холодный ветерок. Кречет прогремел люто:
– О чем узнали?
– Что черные будут строить свою поганскую мечеть на Красной площади! Напротив Василия Блаженного!.. Дескать, тот храм Кречет тронуть не решился, но разрешил снести Исторический музей, на его месте на кровные деньги народа построит мечеть для чушек чернозадых.
Кречет смотрел, набычившись, губы сжал так, что стали похожи на капкан для волка.
– Твари...
– Еще какие, – согласился Мирошниченко торопливо, – но дело сделали. Шум поднялся страшный. Уже заявили протесты разные партии, организации, движения, объединения! Когда успели? Будто заранее знали. Вот-вот к тебе заявится патриарх всея Руси. Я слышал, рвет и мечет.
Кречет скривился:
– А ему что не так? Страшится конкуренции?
– Ну, понятно.
– С чем придет, с тем и уйдет, – бросил Кречет. – У него нет права являться ко мне, когда изволит, а встречи со мной придется ждать месяцы. Да, гвалт начался... Конечно, большинство кричит потому, что есть повод покричать о президенте-идиоте, им наше православие до лампочки, но в целом такой ор может стоить падения акций...
Коган заметил едко:
– Их обрушили результаты выборов. Куда уж ниже! Разве что будем еще и доплачивать, чтобы купили...
– Кто продаст, – сказал Кречет, – скоро пожалеет. Инвестиции будут.
– Откуда?
– Жду.
– Рассчитываете, что арабы сделают шаг навстречу?
Кречет прошелся взад-вперед, руки заложил за спину, но если такая походка у Когана вызывала у меня ассоциации с зэками, то у Кречета только расправлялись плечи, а грудь выпячивалась, он становился чем-то похожим на командира штрафного батальона.
– На кого можем рассчитывать?
Мирошниченко понял вопрос правильно:
– Интеллигенция вас по-прежнему ненавидит и страшится. Но в одном с вами согласна...
– НАТО?
– Да. То, что пошли на такое сближение с исламским миром, только бы выставить щит против наступления США на европейском континенте, вызвало споры, но все же... все же немалая часть стала на вашу сторону. Это первый случай с начала перестройки, когда Дума заодно с президентом. Причем, вся Дума! Удивительно, но и коммунисты, и соколы, и зеленые, и вся-вся оппозиция, что дерется друг с другом, а сообща – с президентом, сейчас едины в одном: натовцам надо обломать рога.
– А народ?
Мирошниченко сдвинул плечами:
– Редкий случай так называемого единства. И простой народ, и ученые, и гуманитарии – все хотели бы, чтобы НАТО провалилось сквозь землю. Ну, почти все. Даже если придется чуть-чуть затянуть пояса. Но только чуть, ибо уже и так от ветра за стену держатся. Если для этого надо лишь позволить в Москве и еще двух трех городах по мечети... причем, арабы сами воздвигнут, а нашим еще и заплатят... я говорю о строителях, то большинство говорит, что президент хоть и держиморда, но умные советники сумели как-то втемяшить в его тупую голову...
Кречет смерил его неодобрительным взглядом:
– Так и говорят?
– Ну, не все, – замялся Мирошниченко, – но я знаю таких...
– Я тоже знаю вашу семью, – буркнул Кречет.
Вслед за Мариной вошли две девушки, расставили тарелки с бутербродами, а Марина, как старшая, неторопливо разлила по чашкам горячий кофе. Краснохарев жадно потянул ноздрями, широкими, как у породистого бегемота, ухватил бутерброд побольше. Он с каждым днем держался все раскованнее, ибо генерал оказался не совсем унтером, работать не мешает, экономические реформы строевой подготовкой заменить пока не решился, уже хорошо.
Я посмотрел на Кречета вопросительно:
– Господин президент... То вы ссылаетесь на мнение народа, то надсмехаетесь над ним, как говорит наш министр культуры.
– А что? – бодро возразил Кречет. – Народ понимает, как надо, только делать лень. Когда я стаскиваю его с печи, ворчит и ругается, но понимает, что так надо. Детей они еще могут заставить мыть руки, чистить зубы, ходить в школу, а кто заставит их?
Коган сказал значительно:
– Отец народа!
Кречет, набычившись, смотрел, как министр финансов кладет в крохотную чашку кусок сахара за куском, ставя страну в зависимость от сахароносной Украины:
– Я еще не встречал еврея, чтобы не измывался над президентом. Эх, построить бы тебя, Коган, в две шеренги... а еще лучше – вывести в чисто поле, поставить к стенке да шлепнуть к вашей богоматери!
– Она не наша, а ваша, – ответил Коган ничуть не обескураженный, – а займов Запад не даст, если вот так бедного еврея к стенке, да еще в чистом поле в три шеренги квадратно-гнездовым способом...
– Запад – только одна из четырех частей света, – ответил Кречет медленно. Он взял чашку, поднес к губам. – А мы открыты всем. На Западе сейчас просто хотят жить. Как можно легче, как можно проще, без усилий. Не сушить мозги на проблемами... США – это настоящее торжество демократии! Торжество чаяний народа. А народу, как мы знаем, всегда плевать на высокое, благородное, возвышенное... Для цивилизации не страшно, хотя печально, что целый народ оказался в тупике, не страшно и то, что еще один народ обречен на вымирание и поглощение другими... но недопустимо, когда этот народ пытается свой образ скотской бездумной жизни распространить на другие народы!
Я проигнорировал бутерброды, налегал на сладкие пирожные, у меня от сладкого мозги работают лучше. Поперхнулся горячим кофе, когда Кречет заметил:
– Что-то наш футуролог молчит, если не считать этого странного треска и визга за его ушами...
Я торопливо прожевал, заговорил сипло, постепенно прочищая горло:
– Началось с того дня, когда заявили, что каждый человек – это собственный мир, это целая вселенная. Заявлено было в политических целях, чтобы всякие там кречеты не обращались с людьми как с винтиками, чтобы в мире наконец-таки утвердился закон, при котором человеческая жизнь признавалась драгоценной, невосполнимой, и что, мол, с потерей каждого человека все человечество теряет невосполнимо много... Понятно, чтобы выровнять, надо перегнуть в другую сторону. Перегнули. Утвердили. Теперь жизнь каждого труса, подлеца, хуже того – преступника, считается столь драгоценной, с потерей которой человечество... и так далее.
– Верно, – буркнул Яузов. – Хоть вы не служили, а рассуждаете... Да-да, рассуждаете.
– Спасибо, – поблагодарил я. – С обществом то же самое. Обществами! Сектами. Группами. Сексуальными меньшинствами. И прочим-прочим. По нашей нынешней логике нельзя разрастающуюся раковую опухоль лечить, а уж тем более – оперировать, ибо нарушение прав человека и т.д. Пусть лучше подохнем все, все человечество, но зато останемся верны принципам... забывая, что нет вечных принципов, нет непогрешимых, ибо иные времена – иные правы. Тот мир, который знаем, разрушен. Я говорю... о главном. Включая телевизор, человечек смотрит фильмы, где наемные убийцы оказываются благородными героями, где проститутки чище и возвышеннее простых честных женщин, где правда на стороне бандитов... Вы этого еще не заметили?
Яузов сказал сумрачно:
– Для меня это значит лишь, что криминальный мир подчинил себе уже и все СМИ, литературу, кино.
Коган предложил очень серьезно:
– Р-р-р-р-растрелять бы парочку писателей, а то и киношников... Всяких там лауреатиков каких-то Оскаров или Ник.
– И что вы предлагаете? – спросил Кречет сумрачно, на выпад Когана внимания не обращал, какой из него еврей, если не в оппозиции.
Я развел руками:
– Не хочется выглядеть дураком, но все же могу порекомендовать только наш курс. Петр прорубил окно в Европу, но оттуда сейчас воняет страшно. Пора прикрыть, а прорубить окно на Восток. Оттуда во все щели и так веют свежие чистые ветры.
– Не простудиться бы, – сказал Коган намекающе.