Страница 41 из 56
— А я вот! Вот я вас! Сейчас!
Парень совсем задохнулся и отчаянно, со смешной безнадегой выпалил:
— Заколдую!
«Дурачок!» — охвачен болезненным сочувствием, малефик едва не кинулся к глупому юнцу, видя, как тот начинает совершать различные пассы и выкрикивать зловещие, устрашающие, но абсолютно бесполезные слова. Похоже, шмагия ударила парнишке в голову. Даже напрягая все воображение, которого Андреа было отпущено не так уж много, колдун плохо представлял, что значит быть шмагом. Связанный воин? Безрукий плотник? Немой оратор? Врач, ни при каких обстоятельствах не допускаемый к пациенту?! Нет, не то, не так… Иметь и утратить — здесь ясно без вопросов. Не иметь и завидовать — здесь тоже понятно. Глядя на кудесничанье Яноша, колдун дал себе зарок: если повезет вернуться в столицу и сохранить голову на плечах — найти меж коллегами специалистов по «синдрому ложной маны» и расспросить.
Вдруг удастся понять… вон какие штуки вытворяет, бедняга!..
Паренек действовал настолько убедительно, что пращники попятились, делая знаки от «чудной силы». Увы, долго это продолжаться не могло. Время шло, кары земные и небесные не спешили рухнуть на кавалеристов, и с минуты на минуту пращники должны были осознать: парень блефует.
Мускулюс понял, что судьба дает ему еще один шанс.
Не замеченный бойцами, он собрался с духом. Кавалерия была слишком многочисленной, мана колдуна держалась на последнем издыхании, силы телесные отказывали. Он скреб по сусекам, по задворкам, стараясь не упасть в беспамятство. Если произойдет хоть что-то, пращники поверят в колдовство Яноша. Поверят. Испугаются. Остынут. Тогда можно будет попробовать вмешаться, поговорить, пригрозить гневом Его Величества…
Янош подпрыгнул, крутанулся в воздухе и взвыл белугой.
Ответом ему был дикий вопль кавалерии. Из лихих военных превратясь в обезумевших от ужаса детей, пращники ринулись к лошадям. Животные бесились, вставая на дыбы, сесть в седла удалось не каждому. Когда забияки скакали прочь, нещадно нахлестывая лошадей и вопя сорванными голосами, часть бежала пешком, не отставая от конных товарищей. Что происходит? Шмагия дурачка, капризная дама, наконец вздумала проявиться во плоти?! Сгорая от недоумения, Мускулюс обернулся к мастеру Фортунату: может, он соображает, в чем дело? К счастью, крик колдуна затерялся в общем гаме.
За спиной малефика стоял демон.
Живой и вполне дееспособный кошмар.
Язык человеческий плохо способен описать детей Нижней Мамы. Ну жвалы. Ну хвост. Суставчатый, как у скорпиона. Ну крылья. С зубцами, на которых кишела ядовитая мошкара. Когтистые лапы вывернуты коленями назад. Любое описание блекнет, теряется в привычных смыслах, меркнет перед личным опытом. Кричишь, а чего кричишь, и сам не понимаешь, пока тебя не сожрут. Или пока сердце не лопнет мыльным пузырем.
Или пока кошмар не кончится, как, например, сейчас.
Глядя на корчи демона, из которого заново рождался знакомый охотник с аккуратной бородкой, Андреа думал, что в колдовских сплетнях есть доля истины. Значит, правда. Значит, мастер Фортунат действительно обладает выпестованным Обликом. Значит, и впрямь способен продолжить поиск или преследование добычи не только здесь, но и на смутных ярусах Нижнего Мира, в княжестве Госпожи Мании.
Исчезли крылья. Скукожились жвалы.
Закрутился колечком и сгинул хвост.
— Хорошо, что наши стояли к нам спиной, — безмятежно подвел итог Фортунат Цвях.
Из-за поворота у старой акации на бешеном галопе вылетел китоврас Гриня. Верхом на нем сидел знакомый Мускулюсу униформист с кочергой в руке.
— Кто? Где?! — китоврасий бас с легкостью перекрыл царящий на улочке переполох. И, увидев покидающих поле боя пращников, прежде чем развернуться на скаку, циркач крикнул малефику, словно это все объясняло: — Вы Зизи защищали! Хо-хо, сударь! Вы смешной!
Копыта ударили дробь смертельного номера. Вытянув хвост трубой, Григорий Иннолиур шел в погоню. И на спине его сидела теперь не безобидная лилипутка Трабунец, а хорунжий Рустам Клещ, лучший наездник Дикого эскадрона.
«Хана пращникам», — подумал Мускулюс, падая в обморок.
Прохладная, мокрая тряпка на лбу пахнет винным уксусом.
Это хорошо.
Подушка взбита ласковыми руками. Голова тонет в облаках мягчайшего пуха, плывет по белоснежному морю к далеким островам, где ни у кого нет основной работы. А значит, можно делать что угодно, хоть с отрывом, хоть без.
Это тоже хорошо.
Тело купается в благодатной перине. Перья для этого чуда света добыл лично Вечный Странник, ощипав стаю тучек небесных, идущих от Края Праведников. Там, в Краю, все растет, не требуя дождя, и тучки переваривают дождик в жирных брюшках, отчего перо становится мягким и шелковистым.
Лучше и быть не может.
Сбоку хлопочет душенька Цетинка. Когда девица наклоняется над предметом своей опеки, лицо ее дышит материнской заботой. Мускулюс никогда не видел лица родной матери, и это чудесно. Можно наделять родительскими чертами любое приглянувшееся лицо. Например, личико Цетинки. Хромуша зарумянилась, на лбу — бисеринки пота. В глазках ангелы играют концерты для арфы с оркестром.
«Славно было бы жениться, — всплывает со дна счастья вялая мысль. — Не век же холостяковать, как учитель Просперо! Хромая? — ну и что! Зато, вон какая милая…»
Мысль всплывает и тонет, оставив за собой привкус медового пряника с тмином.
Хочется есть, но лень.
Рядом сидит мастер Леонард. Еще неделю назад даже в страшном сне не привиделась бы сия акварель в пастельных тонах. Грубиян и самодур, кожевник Швеллер бдит у постели слабого здоровьем гостя, и под бровями мастера текут голубые роднички. Здоровенные лапы чинно сложены на коленях. В дверь суется Фержерита, оправляя свежий чепец: поинтересоваться самочувствием «любимого благодетеля». Леонард Швеллер жестом отправляет сноху восвояси. Любимого благодетеля нельзя беспокоить. Любимый благодетель отдыхает, слушая неторопливый рассказ хозяина о случившемся.
Позже событие назовут «Триумфом Гвардии Кожемяк».
Дело вышло так. Когда Мускулюс, хмельной от куража, справлялся в Филькином бору с семейством Борнеусов, в доме Швеллера это поняли сразу. Первыми пострадали гвардейцы: после изрядного срока воздержания, вызванного «ледяным домом», вернувшиеся силы оказались столь могучи, что один капрал на время лишился чувств. Второй ринулся, было, в покои лилльчанок, громогласно призывая гвардейца Тьядена принять участие, но случилось чудо. Даже без «наведенной присяги» долг и честь успешно восстали против. Долг держал, честь не пускала. Внутренняя борьба привела к истечению крови из обеих ноздрей капрала, Тьяден же отделался глазным кровоизлиянием, став похож на бычка-трехлетку. Тем не менее, удалось остановиться на пороге краха. Пятясь, фыркая и бранясь черными словами, оба спустились во двор, прихватив с собой опомнившегося собрата по оружию, где и бросились рубить дрова, таскать воду из колодца и предаваться иным упражнениям до полного телесного изнеможения.
Натасканная водица шла на обливания.
Вскоре мастер Леонард поинтересовался причинами столь удивительных действий. После краткой беседы стало ясно: с досточтимым колдуном стряслась беда. Большая беда, приведшая либо к временному помрачению рассудка, либо, упаси Овал Небес, к смертельному исходу. Иначе опытный малефик ни за что не оставил бы свою маленькую армию без защиты.
«Живому или мертвому, мы сохраним ему верность! — поклялись три гвардейца, Леонард Швеллер же только кивнул. — Дело будет доведено до конца!»
Какой ценой далась гвардии дальнейшая охрана вверенных барышень, не смог бы описать и знаменитый бард-изгнанник Томас Биннори. Начал бы балладу или гимн, да и бросил бы на второй строфе. Перед этим меркнут подвиги аскетов Ясной Пустыни и деяния Ухтырских старцев-оптиматов. В придачу, почуяв грозу, девицы правдами и неправдами выведали у слишком молодого и потому разговорчивого Тьядена причину трудностей. О сложная девичья душа! Проникнувшись сочувствием, они исхитрились направить природную стервозность в нужное русло. «Дяденька Андреа, — как называли колдуна барышни, — был с нами добр и терпелив, мы глубоко скорбим, ежели что, а посему войди кто к нам без спросу, глаза выцарапаем, уши оборвем и укусим, укусим, укусим!» Гюрзель, Химейра и Эмпуза оказались столь убедительны, что гвардейцам полегчало.