Страница 23 из 49
Через полчаса стало ясно – не работает. Потоп продолжался, штукатурка большими кусками падала на пол, обнажая желтую глину обмазки, а Никола на иконке прятал глаза, явно стыдясь происходящего. Мокрое пятно на потолке расширилось, первые капли упали на иконостас. И внезапно я поняла, что переживаю, может быть, одну из самых счастливых минут за последние годы.
Не работает! Бог с ним, с недавним ремонтом, с испорченной побелкой и неизбежным нашествием штукатуров. Не работает! Иконочки-булочки-конфорочки – то, что все эти годы доводило до бешенства, не даваясь пониманию, сбивало с толку, заставляя чуть ли не сходить с ума. Не работает! Значит, прокол, значит, в этой нелепой, не поддающейся логике системе случился сбой, а это хорошо, это очень хорошо!
Я представила себе физиономию Евсеича – нашего домового Тех-ника. Если не ошибаюсь, пару дней назад он намекал, что за беспорочный труд неплохо бы с него, хорошего да пригожего, судимость снять. Интересно, что он сейчас запоет?
Полюбовавшись еще с минуту зрелищем, которое до меня видел, вероятно, лишь Ной со своими подельщиками, я решительно двинулась к телефону. Опыт поставлен, пора и квартиру спасать. Кажется, Евсеич не только Тех-ник, но и водопроводчик. Пусть побегает, а то я ему напомню, что такое «условно-досрочное»! Я сняла трубку, заранее предвкушая, как «господин Тех-ник высшего разряда» дернется от ночного звонка, поднесла ее к уху…
Телефон молчал.
Молчал глухо, мертво.
Все еще не веря, я положила трубку на место, вновь подняла…
Молчит.
И тут я почувствовала, как хорошее настроение начинает улетучиваться, сменяясь растерянностью. Шутки – шутками, но мой телефон отключить нельзя. У него и проводов нет, так что даже из гнезда не вырвешь. А здорово получается: у старшего следователя прокуратуры лопается стояк, отключается телефонная связь… Что дальше? Погаснет электричество? Пистолет заржавеет? Да что же это творится, в конце-то концов?
Я вздохнула, перекрестилась на Троеручицу (настоящую, не из здешней лавки), и принялась одеваться, благо идти недалеко – в соседний подъезд. Если «господин Тех-ник» не приведет все в божеский вид к утру, я ему не только условно-досрочное припомню! Он как-то хвастал (после второй рюмки «олдевки»), что любой стояк усмирит с помощью веревки о семи узелках. Вот пусть и попробует! Узелочки-веревочки, конфетки-бараночки! Но ведь как интересно получается! Жаль, объяснить некому.
Не в городскую же епархию обращаться!
На работу я пришла злая, как черт (еще бы – второе подряд воскресенье делают рабочим днем… мироеды!). Рыкнула на недотепу-практиканта, сунувшегося ко мне со своими бумажками, и, с грохотом захлопнув дверь кабинета, бухнулась в кресло. Видеть никого не хотелось, работать – тем более, а уж отвечать на телефонные звонки…
Дзинь!
Я покосилась на проклятую трубку, мысленно желая звонившему всех благ и ревматизм впридачу, но дурак-аппарат и не думал униматься.
Дзинь! Дзинь! Дзи-и-инь!
Я вздохнула, помянув царя Давида и всю кротость его; взяла трубку.
– Гизело?
Так и знала! Ревенко, начальник следственного, чтоб его!
– Гизело! Какого черта у тебя там происходит?
Первая мысль была о стояке, что явно свидетельствовало о хроническом недосыпе. Нет, дело, конечно, не в ночном потопе…
– Алло, Гизело!..
– Слышу, – наконец отозвалась я. – Где происходит?
– Где? – заклокотало в трубке. – Еще спрашиваешь?! По делу Молитвина! Какого черта ты натравила архаров?
– На кого?!
Наверное, мой вопрос явился последней каплей, потому что в трубке зашипело, булькнуло…
– Немедленно ко мне! Тут такое… Слышишь? Бери все бумаги и дуй ко мне! Немедленно…
Не люблю я его. Не скажу, что Ревенко такой уж плохой мужик – получше многих, но слишком любит орать. Десять лет в военной прокуратуре дают о себе знать. Иногда, когда особенно надоедало, я начинала орать в ответ. Последний раз мы устроили взаимный ор в сентябре.
Подействовало – но только на полгода…
– Читай!
Вид у Ревенко оказался столь неадекватным, что я сразу подобрела. Не то, чтобы слишком – все-таки ему бы не грех быть повежливей, но в данном случае, если судить по синякам под глазами и небритому подбородку, дело и вправду пахло жареным. При всех своих недостатках Ревенко, если не случилось что-то чрезвычайное, бреется регулярно. Все-таки бывший вояка.
Что-то в этом мужлане все-таки есть. Однажды, в первый год службы в нашем желтом здании, я чуть с ним не переспала. Просто так – с зеленой тоски. Почудилось, что рядом со мной – все-таки мужик, несмотря на красный пропитой анфас и привычку этажить речь. Но в последний миг поняла – что-то не так. Вся его лихость – просто маска. А с тем, кто за этой маской, иметь дело не хотелось. Как в том анекдоте – раз переспит, а потом год будет упрашивать, дабы жене не рассказала.
А еще (все знают, все!) у него татуировка на заднице: черти лопатами уголь кидают. То-то он даже в сауне вместо плавок семейные трусы носит!
Вот он какой, мой шеф Ревенко…
Не ожидая приглашения, я села в кресло и взяла протянутую мне бумагу, походя отметив, как дрожат его пальцы. Но что могло случиться? Дело как дело, ничего особенного…
Я прочитала бумагу, подождала, прочитала еще раз, затем, все еще не веря, принялась читать в третий.
Бумаженция называлась «Рапорт» и была подписана полковником Жилиным, командиром городского ОМОНа, сиречь главным архаром. Странно, его я почти не знала. Кажется, встречались на совещании у мэра, раз или два. Полковник издалека походил на шкаф, вблизи… Вблизи тоже походил на шкаф. И еще на таракана. Усищи рыжие, глазищи пучит. Жил, понимаете ли, на свете таракан, таракан от детства. Я еще тогда подумала…
– Давно прислали?
Я отложила рапорт и обреченно вздохнула. Бред! И не просто бред, а целый бедлам. Или даже два бедлама.
– В час ночи, – устало ответил Ревенко и скривился. – Водки налить, Гизело?
Теперь уже скривилась я. Ничего себе денек начинается! А хорошо бы пропустить грамм двести…
Ревенко потянулся к дверце шкафчика, пошевелил пальцами.
– Ладно, потом… Я из-за тебя, Гизело, сопьюсь скоро!
Оставалось пожать плечами. В таком благородном деле всегда найдется предлог. Тем более спиваться он начал еще в армии, за что, по слухам, и переведен к нам.
– В общем, так, – наконец резюмировала я. – На квартиру Залесского я архаров не посылала. Все!
– Все? – Ревенко потер кулаком покрасневшие глаза, вздохнул:
– Значит, не посылала. Сейчас я буду ругаться. Громко. Применяя ненормативную лексику. Какого хе…
– Стоп!
Я сняла с руки часы, положила на стол.
– Две минуты!
Начальник следственного покосился на мой «Роллекс», мгновение подумал.
– Ладно. Две минуты.
– Итак…
Я прикрыла глаза, вдохнула, резко выдохнула:
– Вчера, приблизительно в десять утра, меня вызвали к шефу. Он всучил мне дело Молитвина и велел поторопиться. Честно говоря, до сих пор не понимаю, почему пропавшим алкоголиком должна заниматься прокуратура, а не участковый. Поскольку у меня еще три незакрытых дела, причем одно – на контроле, я успела совершить лишь следующие следственные действия…
Я еще раз вспомнила вчерашний день. Да, все верно.
– Примерно в двенадцать часов заехала на квартиру гражданина Залесского, который проходит по делу Молитвина свидетелем номер один, и провела беседу. Вечером хотела вызвать кого-нибудь из инспекторов, чтобы тот пробежался по Срани, но затем решила подождать до утра. Больше – ничего.
– Залесский – он… – осторожно перебил Ревенко, сразу став очень внимательным.
– По-моему, такой же алкаш, как Молитвин. И еще бабник… А в целом – пустышка.
Тот еще тип, этот Залесский! Сальный взгляд, волосатые пальцы с грязными ногтями – и ко всему впридачу толстозадая медсестричка-истеричка с глазами клинической нимфоманки в качестве ангела-хранителя.