Сын вождя.

Да, его старость по крайней мере была хоть как-то обеспечена. А несправедливость — ну так что ж с того? Теперь он хорошо знал, что не с ним одним поступили несправедливо, тут счет шел на миллионы. На шестьдесят шесть миллионов — так вот…

Конечно, он мог бы выйти к людям и объяснить им, что их обманывают, но собственная немощь и усталость шептали ему: а зачем?

Однажды в пустом вагоне трамвая он дремал, укутав лицо шарфом и прикрыв глаза, и вдруг услышал негромкий разговор двух мужчин, сидевших через два сиденья перед ним.

— …им выгодно обвинять не основоположника, а его последователей: дескать, Вождь и его единственно верное учение безупречны, но на практике были допущены искажения.

— Гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

— Вот-вот! Народ не знает, что все последующие зверства и репрессии выросли из тех, что были санкционированы самим Вождем уже в самом начале, сразу после прихода к власти.

Сын Вождя вздрогнул, заволновался — и вдруг решился. Он встал и подошел к беседующим:

— Простите, молодые люди, я нечаянно услышал ваши последние слова. Я не сумасшедший, и мне ничего от вас не нужно. Я просто устал молчать, и, если бы вы согласились меня выслушать… Я сын человека, о котором вы только что говорили.

Они, молодые, интеллигентные, хорошо одетые люди — один с длинными кудрями почти до плеч, второй с небольшой породистой бородкой, — смотрели на него с удивлением, с интересом, но без гнева и страха и, кажется, совсем не собирались над ним смеяться. Они переглянулись, и тот, что с бородкой, сказал:

— Давайте выйдем из трамвая и зайдем в кафе, выпьем по чашке кофе и поговорим. Не возражаете?

— Это было бы прекрасно!

— У вас, надеюсь, есть время, Виталий Андреевич? Жаль упускать случай познакомиться с таким интересным человеком.

— Время найдется, только кофе за ваш счет, Юрий Алексеевич, я пуст!

Сын Вождя отметил: совсем еще молодые люди, обоим далеко до тридцати, явно друзья, — потому что разве можно обсуждать подобные темы не с друзьями? — а зовут друг друга по имени-отчеству и на «вы». Он засуетился и заспешил к выходу, оглядываясь на них, — трамвай как раз подкатил к остановке.

Когда они вышли из трамвая, Сын Вождя торопливо сказал:

— Позвольте мне пригласить вас, у меня есть деньги! Только вы мне поможете — я никогда не был в кафе.

Юрий Алексеевич предложил кафе «Мороженое»:

— Зимой там почти никого не бывает, и мы сможем спокойно посидеть и побеседовать.

В кафе он выложил на столик все, что у него было запрятано за отпоротую подкладку пальто, — десять рублей и три рубля.

— Этого хватит на кофе?

— Хватит и останется, — сказал Виталий Андреевич, беря три рубля, а десятку отодвигая.

Сын Вождя внимательно смотрел, как подходит к стойке, заказывает кофе, расплачивается и с подносом возвращается к их столику.

Кофе, оказывается, стоил очень дешево: Виталий Андреевич положил перед Сыном Вождя два рубля сдачи с мелочью.

Они пили кофе, и Сын Вождя рассказал им всю свою жизнь, даже про Марину и про белый камень не утаил, рассказал и про старца Нектария. Они слушали очень внимательно, иногда переглядываясь, иногда замечая:

— Вы понимаете, Виталий Андреевич, когда это происходило?

— Да, конечно, Юрий Алексеевич: как раз в этот момент резко поменялся политический курс.

По всему было видно, что они сразу поверили ему и верили каждому его слову.

Когда он кончил, все трое долго молчали. Потом заговорил Юрий Алексеевич, тот, что носил бородку.

— Все, что вы нам рассказали, — начал он, — чрезвычайно интересно. Это полностью укладывается в наше представление об этом человеке, о его морали. Ну а что касается ваших тюремщиков, так ведь не с вами одним обошлись так круто: по некоторым данным, только в результате репрессий было уничтожено шестьдесят шесть миллионов российских граждан. Заметьте, Виталий Андреевич, — шестьдесят шесть, неполное число Зверя! А уж сколько исковеркано судеб — это подсчитать не дано никому, кроме Господа Бога. Если вы веруете в Него — утешайтесь тем, что на Страшном Суде все казненные и обездоленные восстанут и предъявят счет палачам. По этому счету вы — счастливый человек: там, на последнем Суде, вы определенно будете стоять в ряду жертв, а не палачей, и потому будете помилованы. А здесь, на земле… Поверьте, пока ничего, ровным счетом ничего нельзя сделать. Многие знают правду, а что они могут? Ну, поговорят на кухне с друзьями или вот как мы с вами — в пустом кафе да и разойдутся. А ваша личная история… Допустим, вы ее запишете, а мы распространим, передадим на Запад, и там ее опубликуют. И каков же будет результат? Они вас моментально вычислят и уничтожат!

— Я готов к смерти…

— Да нет, вы меня не поняли! Они не станут вас убивать, они теперь это очень редко практикуют. Но у них есть методы пострашнее расстрела: они вас засадят в психушку уже до конца ваших дней. Лично я не советую вам идти таким путем. Попробуйте вместо того потребовать от них смягчения надзора, права встречаться с людьми, заводить знакомства.

— Не думаю, что они на это пойдут.

— А вы попытайтесь. Но если даже ваше положение не изменится, подумайте о том, что домашняя тюрьма, в которой вас теперь содержат, — это не самое худшее место заключения в нашей стране. У вас вот и после пребывания в казанской спецпсихбольнице сохранились ум и память, а в нынешней психбольнице, даже обыкновенной городской, вас могут лишить и того, и другого — теперь у них есть для этого специальные врачи и лекарства.

— А знаете, о чем я подумал? — вступил в разговор доселе молчавший Виталий Андреевич. — Неплохо было бы записать ваш рассказ и припрятать его до лучших времен: сохранить, так сказать, для истории.

— Это возможно? Вы можете это сделать? — заволновался Сын Вождя.

— Ни я, ни Юрий Алексеевич не можем — мы художники, а не писатели. Но, если вы позволите, мы перескажем вашу повесть кому-нибудь, кто сумеет ее записать и сохранить. Согласны?

— Согласен, конечно, согласен!

— Ну, вот и хорошо. А теперь нам, пожалуй, пора расходиться…

— Обождите, пожалуйста, еще совсем немного! Я хочу предложить вам одну вещь… Я вижу вон там, на полке за стойкой бутылки с шампанским. Прошу вас, скажите мне, а хватит этих денег на то, чтобы нам с вами, втроем, выпить по бокалу шампанского? Знаете, мне приходилось пить вино, а вот шампанского я не пил ни разу в жизни, только видел в кино, как его пьют люди в торжественных случаях. Можно сказать, у меня сегодня торжественный день — не откажите мне, прошу вас! Я только не знаю, хватит на это десяти рублей?

Юрий Алексеевич улыбнулся, взял из его рук деньги и отправился к стойке за шампанским.

Он пил ледяное шампанское, и оно ему ужасно понравилось. Но еще больше ему нравилось, что напротив него с такими же высокими тонкостенными бокалами в руках сидели другие люди, с которыми он только что вел долгую беседу, и они, кажется, понимали его. Ему было очень хорошо и очень грустно.

Потом они вместе вышли из кафе и простились. Друзья пошли в одну сторону, а Сын Вождя — в другую.

И с тех пор, а прошло уже несколько лет, ему не пришлось больше ни с кем разговаривать, а уж тем более… пить шампанское.

А ведь прав был умный и осторожный Виталий Андреевич: его тюрьма не из худших. И почему ему так хотелось, чтобы его официально признали сыном Вождя? В соседнем корпусе казанской психбольницы в одно время с ним сидел вполне законный и всеми признанный сын второго Вождя — помогло это ему? И у него все же были ЕГО ДНИ СВОБОДЫ, пусть не каждый год, но ведь из психушки и раз в два-три года тайком на прогулку не сбегаешь. Да что там, об этом и думать теперь нечего…

А вот о чем еще подумалось. Что-то всегда происходило таинственное в природе в эти дни. Похоже, что Вождь, переворачивая пласты устоявшейся жизни целой страны, терзая живую плоть огромного народа, сам того не ведая, задел какие-то природные, стихийные глубины. Сын Вождя замечал, что в день смерти его отца, и на другой день тоже, либо стоял лютый, мертвящий холод, либо заворачивала-крутила неожиданная метель. Если стоял мороз, а в туманном небе висело стылое трупное солнце, он на улицу не выходил: ЕГО ДНЯМИ были только метельные дни.