Убийство в доме викария

– Вот вам и сюрприз, а? – заговорила она, пожимая нам руки. – Мне бы такое и в голову не пришло, но миссис Протеро ужасно добрая, правда? Конечно, не очень-то прилично, когда молодая девушка остается в «Голубом Кабане» одна-одинешенька, это все скажут, – репортеры так и шныряют, и вообще мало ли что. Ну, само собой, я тут без дела не сижу, в такое время секретарша нужна до зарезу, а мисс Протеро и пальчиком не шевельнет, верно?

Я заметил, что старая вражда к Летиции Протеро не угасла, и это меня позабавило, зато девушка стала горячей защитницей Анны. Однако я сомневался, что ее рассказ соответствует истине. По ее словам, приглашение исходило от Анны, но мне хотелось бы знать, так ли это на самом деле. Девушка могла сама прозрачно намекнуть Анне, что ей не вполне удобно оставаться одной в «Голубом Кабане». Как бы то ни было, без всякого предубеждения, я все же полагал, что мисс Крэм вполне может выдать желаемое за действительное.

В эту минуту вошла Анна Протеро. Она была одета в простое черное платье. В руке у нее была воскресная газета, которую она и протянула мне с грустным видом.

– Мне никогда в жизни не приходилось сталкиваться с подобными вещами. Отвратительно, да? Я этого репортера видела мельком, на следствии. Я только сказала, что ужасно расстроена и не могу ничего сообщить, а потом он сказал, что я, должно быть, очень хочу найти убийцу мужа, и я ответила: «Да». Спросил, подозреваю ли я кого-нибудь, я сказала: «Нет». А не думаю ли я, что преступление совершено кем-то из местных жителей? Я сказала, что это очевидно. Вот и все. А теперь посмотрите, что тут написано!

Посередине страницы красовалась фотография, сделанная добрых десять лет назад, – бог знает, откуда они ее выкопали. Громадными буквами был набран заголовок:

«ВДОВА ДАЛА ОБЕТ, ЧТО НЕ УСПОКОИТСЯ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ ВЫСЛЕДИТ УБИЙЦУ МУЖА».

«Миссис Протеро, вдова убитого, уверена, что убийцу надо искать среди местных жителей. У нее есть подозрения, но пока она их не высказывает. Она заявила, что убита горем, но повторила многократно, что намерена выследить убийцу».

– Да разве я могла такое сказать? – спросила Анна.

– Могло быть куда хуже, смею заметить, – сказал я, возвращая ей газету.

– Нахалы, вот они кто, – сказала мисс Крэм. – Посмотрела бы я, как им удалось бы сорвать что-нибудь с меня!

Глаза у Гризельды блеснули, и я догадался, что это заявление она восприняла буквально, на что мисс Крэм, конечно, не рассчитывала.

Было объявлено, что второй завтрак подан, и мы перешли в столовую. Летиция явилась с большим опозданием, проплыла к свободному месту и села, улыбнувшись Гризельде и кивнув мне. Я смотрел на нее очень внимательно – у меня были на то свои причины, – но она, казалось, по-прежнему витала в облаках. Удивительно хорошенькая – это я должен признать по чести и справедливости. Она так и не надела траур, но бледно-зеленое платье выгодно подчеркивало в ее облике всю прелесть пастельных тонов.

Когда мы выпили кофе, Анна спокойно сказала:

– Мне нужно поговорить с викарием. Мы пойдем в мою гостиную, наверх.

Наконец-то мне предстояло узнать, почему нас сюда пригласили. Я встал и последовал за ней вверх по лестнице. У дверей комнаты она задержалась. Я хотел заговорить, но она остановила меня жестом. Послушала, устремив глаза вниз, что творится в холле.

– Хорошо. Они уходят в сад. Нет, нам не сюда. Пройдемте на самый верх.

К моему удивлению, она повела меня по коридору в самый конец крыла. Оттуда на верхний этаж вела деревянная лесенка из отдельных дощатых ступенек, она поднялась по ней, я – следом. Мы оказались в пыльном, обшитом досками закутке. Анна отворила дверь и провела меня на громадный сумрачный чердак, который явно служил свалкой для всякой рухляди. Там были сундуки, ломаная мебель, несколько старых картин, наваленных как попало, и прочий хлам, который годами накапливается в кладовках.

Я не сумел скрыть своего удивления, и она слабо улыбнулась:

– Сейчас я вам все объясню. Я стала очень плохо спать. Прошлой ночью – нет, скорее сегодня утром, часа в три, я услышала, что кто-то ходит по дому. Я прислушалась, немного погодя встала и вышла из комнаты. Тут я поняла, что звуки доносятся не снизу, а сверху. Я подошла к этой лесенке. Мне опять показалось, что я слышу шорох. Я спросила: «Кто там?» Но ответа не было, и оттуда не донеслось больше ни звука; я решила, что у меня просто нервы шалят, вернулась и легла. И все же сегодня, рано утром, я поднялась сюда из чистого любопытства. И нашла здесь вот что!

Она наклонилась к картине, которая была прислонена к стене, оборотной стороной к нам, и повернула ее лицом.

Я ахнул от неожиданности. Это был портрет, писанный маслом, но лицо было исполосовано и искромсано до полной неузнаваемости. Мало того, разрезы и царапины были совсем свежие.

– Поразительно, – сказал я.

– И вы поражены, да? А как вы думаете, в чем дело?

Я покачал головой.

– В этом есть какой-то дикий вандализм, – сказал я. – И это меня тревожит. Как будто кто-то выместил на портрете зло в припадке бешеной ярости.

– И я так подумала.

– Чей это портрет?

– Не имею представления. Я его ни разу не видела. Весь этот хлам уже был сложен на чердаке, когда я вышла за Люциуса и приехала сюда. Я сюда никогда не ходила и даже не вспоминала про этот чердак.

– Поразительно, – повторил я.

Я наклонился, перебирая остальные картины. Там, как и следовало ожидать, было несколько посредственных пейзажей, несколько олеографий[27] и две-три репродукции в дешевых рамках.

Ничто не могло навести нас на след. В углу стоял старинный кованый сундук, из тех, что называются ковчегами, на нем инициалы «Е. П.». Я поднял крышку. Сундук был пуст. На чердаке больше ничего интересного не было.

– Да, совершенно необычное происшествие, – сказал я. – И такое бессмысленное.

– Да, – сказала Анна. – Но я немного напугана.

Рассматривать было больше нечего. Мы спустились в ее гостиную. Она плотно затворила дверь.

– Как вы считаете, мне нужно что-то предпринять? Сообщить в полицию?

Я не знал, что ей ответить.

– Признаться, трудно сразу сказать, связано ли это...

– С убийством, – подхватила Анна. – Понимаю. Конечно, трудно. Судя по всему, никакого отношения к убийству это не имеет.

– Да, – сказал я. – Но это еще одно странное дело.

Мы оба молчали, глубоко задумавшись.

– Могу ли я спросить, какие у вас планы? – наконец сказал я.

Она подняла голову.

– Я собираюсь прожить здесь полгода, не меньше, – в ее словах прозвучал вызов. – Не потому, что мне хочется. Я в ужасе от одной мысли, что придется здесь оставаться. Но мне кажется, это единственный выход. А иначе люди начнут говорить, что я сбежала, что у меня совесть нечиста.

– Ну что вы!

– Нет, я их знаю. Особенно после того... – Она замолклa, потом продолжала: – Через полгода я выйду замуж за Лоуренса. – Она взглянула мне прямо в глаза. – Так мы решили. Дольше мы ждать не собираемся.

– Я так и думал, – сказал я.

Внезапно она разрыдалась и закрыла лицо руками.

– Если бы вы только знали, как я вам благодарна, если бы вы знали! Мы с ним уже распрощались – он готов был уехать. Мне... мне так страшно думать о смерти Люциуса. Если бы мы собирались уехать вдвоем и тут он умер бы – сейчас я была бы в отчаянии. Но вы заставили обоих нас опомниться, удержаться от греха. Вот за что я вас и благодарю.

– Возблагодарим Господа, – сказал я торжественно.

– Но это ничего не значит. – Она выпрямилась. – Пока убийцу не найдут, все будут думать, что это Лоуренс, – о да! Непременно будут! Особенно когда он на мне женится.

– Дорогая моя, показания доктора Хэйдока совершенно ясно доказывают...

– Какое людям дело до показаний? Они про это ничего не знают. И медицинские свидетельства никогда не убеждают никого из посторонних. Вот еще одна причина, заставляющая меня остаться. Мистер Клемент, я должна узнать правду.

27

Олеография – особый способ снятия копий с картин, написанных масляными красками, дающий отпечаток, более близкий к оригиналу, а также копия картины, полученная таким способом.