Окопная правда войны

В 12.05 из кабинета Сталина Молотов направился на Центральный телеграф и через десять минут выступил по радио с обращением к народу, которое до этого активно обсуждал и редактировал вождь. Тогда репродукторы во всех городах и селах Советского Союза известили о том, что уже произошло... И мирные люди услышали страшное...

Нарком иностранных дел СССР В.М. Молотов, выступая по поручению вождя с каждой новой фразой, все больше и больше убеждал в том, о чем знали, но до сих пор не верили...

— Граждане и гражданки Советского Союза! — как-то необычно серьезно говорил он. — Советское правительство и его глава тов. Сталин поручили мне сделать следующее заявление:

Сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территорий. Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей.

Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне как народному комиссару иностранных дел заявление от имени своего правительства о том, что германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы. В ответ на это мною от имени советского правительства было заявлено, что до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к советскому правительству, что Германия совершила нападение на СССР, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной.

По поручению правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы и потому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. (...)

Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, советским правительством дан нашим войскам приказ — отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины.

Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы...

Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего советского правительства, вокруг нашего великого вождя тов. Сталина.

Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

***

Одна из жительниц Сергиево-Посада, Г.Я. Луневская, вспомнит 65 лет спустя: «В тот день ждали гостей. Мать со мной пошла на новый рынок — думала, что будет всего много и дешево. Дошли до Первого дома советов, видим, толпа народа у “чревовещателя” (так называли громкоговоритель у аптеки). Подошли послушать — оказывается Молотов выступает. И сразу все с прилавков исчезло, все попрятали. Мать купила маленькую масленку, а в нее подсолнечного масла. С этими “припасами” и встретили войну».

Есть еще одно воспоминание, жителя этого города С.М. Дроздова: «По дороге я встретил Тасю (жену). Она шла в город нарядная, веселая, надушенная. Сообщения о начале войны она не слышала и, как потом говорила, очень удивлялась тому, что встретившиеся знакомые и незнакомые люди были мрачны, подавлены, не обращали внимания на ее праздничный вид».

Иначе пришла война в Петрозаводск. В тот страшный день стояла гнетущая жуткая тишина, а над головами горожан висели черные тучи. На следующий день выпал снег. И хотя все также светило жаркое солнце, снег растаял не сразу.

Одна старушка-соседка сказала тогда жительнице этого города З.С. Смирновой:

— Знать, долгой будет война!

Русский писатель и философ А. Зиновьев по-своему вспоминал тот день:

«Войны ждали с минуты на минуту. А когда она началась на самом деле, она разразилась как гром среди ясного неба. Я не могу описать первые дни войны отчетливо и систематично. Да в этом и нет никакой необходимости: общеизвестно, что это была неслыханная паника и хаос. Это была паника не от животного страха, но паника от хаоса и бессмысленности происходившего. Вдруг обнаружилось, что вся система организации больших масс людей, казавшаяся строгой и послушной, является на самом деле фиктивной и не поддающейся управлению. Это была паника самого худшего сорта — паника развала системы, казавшейся надежной. Впавших в панику от страха людей можно было остановить. А тут люди, не знавшие страха, оказались в состоянии полной растерянности. Люди вдруг потеряли какую-то социальную ориентацию в огромной хаотичной массе людей и событий. Ощущение было такое, будто какой-то страшный ураган обрушился на землю, поломал и перепутал все, лишил людей пространственно-временных координат. Куда-то вдруг исчезла вся гигантская командная машина, и командовать людьми стало некому. В этом паническом хаосе мы были предоставлены сами себе».

Для русского писателя Б. Васильева этот день оказался другим:

«Тот воскресный день выдался в Воронеже на редкость жарким. Где-то на краю горизонта темнели облака, но в городе было душно. И мы со школьными друзьями решили идти купаться.

Но пока собирались, облака стали тучами, а когда поравнялись с нашей бывшей (семилетней) школой, хлынул дождь. Мы спрятались на крыльце под навесом, а гроза грохотала во всю мощь, и, помнится, мы этому буйно радовались. Но вдруг открылась дверь школы, и наш бывший директор Николай Григорьевич выглянул из нее. Лицо его было серым, это я помню точно.

— Война, мальчики… — сказал он.

А мы заорали: “Ура!”...

Из четверых мальчишек, глупо оравших “Ура!” на крыльце школы, в живых остался я один.

Купаться мы раздумали и ринулись по домам. Обрадовать матерей, что наконец-таки началась...

Мы еще не знали, не понимали и представить себе не могли, что это событие на века войдет в историю как Великая Отечественная война.

Дома я застал маму, которая разглядывала большую карту европейской части СССР — у нас дома было множество карт, потому что я их любил и собирал.

Я восторженно сообщил, что наконец-то началась война, мама странно посмотрела на меня и вышла из комнаты. А я сразу же подошел к расстеленной на столе карте. На ее глянцевитой поверхности остались два пятнышка. Следы маминых слез. И я понял — нет, не понял, а почувствовал, — что мое детство закончилось. Его провожали две маминых слезинки...»

Не менее интересно об этом дне воспоминание и известного белорусского писателя В. Быкова:

«Погожим июньским утром мы приехали на Украину...

Белые мазанки, тополя, непривычный для уха язык на станциях, гоголевские ассоциации — все это перенесло в другой мир, романтичный и сказочный. Не думал тогда, что так много драматического и трагического будет связано у меня с этой страной.

Не успел осмотреться, узнать по-настоящему город и даже найти своего дядьку, как грянула война. Поначалу это, признаться, не очень испугало нас, молодых: были же совсем недавно финская война, перед нею — освободительный поход в Западную Белоруссию, все окончилось триумфальными победами. Победим и теперь. Тем более что нами руководит непобедимый товарищ Сталин. Но очень скоро стало тревожно, а затем и страшновато. Захотелось домой, в родные места. Да вот дороги туда уже не было».