Пассажирка

Конечно, одобряет и очень благодарна мужу за то, что он понял ее. Ведь когда женщина знает, что вид у нее неважный… Когда она чувствует себя усталой и старой, как вот сейчас…

Хороший муж должен в таких случаях возразить или хотя бы рассмеяться. Вальтер так и сделал. Впрочем, его реакция была искренней, даже самый тонкий слух не уловил бы в его тоне фальшивой нотки. В его глазах Лиза не только не была старой — впрочем, слово «старая» в применении к ней вообще звучало нелепо, — в его глазах она ни чуточки не изменилась с той минуты, когда впервые вошла в антикварный магазин и он спросил: «В чем дело, малышка?» Впрочем, если уж об этом зашла речь, она не изменилась не только в его глазах. О беспристрастности его оценки лучше всего свидетельствует сегодняшний случай на пристани: Вальтер имеет в виду поведение доктора Штрайта. Лиза должна признать, что она и сама была поражена. Ведь доктор Штрайт видел ее несколько минут, и когда? Лет десять назад. А все-таки он узнал ее и поклонился, прежде чем заметил его, Вальтера. Узнал, хотя Лиза совсем не помнила Штрайта. Пусть же она перестанет думать о своей внешности и не смотрит на него так, будто он обманывает ее или городит чепуху. Если человека узнают спустя столько лет, это говорит само за себя.

— Чистая раса остается чистой расой, — заключил Вальтер, подмигнув Лизе.

Однако вопреки его ожиданию это умозаключение не доставило ей особого удовольствия. Она лишь заметила с натянутой улыбкой, что слово «раса» звучит в его устах несколько странно и ему лучше не употреблять его, даже в шутку.

Вальтер не любил, когда ему делали замечания, но на этот раз ему было даже приятно. Ну да, жена хорошо знает его, очень хорошо, и понимает, что слово «раса» не в его стиле — отсюда ее реакция, быть может, слишком серьезная, но не беда, в таких делах особая острота восприятия вполне естественна, хотя некоторым это может показаться странным. Жаль, что мистер Бредли не слышит их разговора, для него это было бы интереснее, чем партия в теннис. Вальтер подумал, что Бредли и вовсе отказался бы от тенниса, если бы ему позволили участвовать в их разговоре. Ведь это дало бы ему хороший материал для его исследования, замысел которого, кстати сказать, вероятно, результат своеобразного заскока или одержимости. Вальтер понял это уже из первого их разговора. Да, скорее всего это одержимость, и именно поэтому доктор Штрайт, знакомя их на пристани, счел нужным сказать американцу, что вот, мол, немец, с которым он сможет «говорить обо всем». Штрайт повторил это дважды, и, хотя тон у него был шутливый, Вальтер, хорошо знавший Штрайта, был уверен, что тот говорит серьезно. А когда Вальтер узнал, что мистер Бредли был в Германии с армией, которая их «освобождала», он, как человек сообразительный, сразу понял, что это означает. Парень многое повидал, и его преследует навязчивая идейка. Ему не дает покоя проблема германской души. Он сразу же начал развивать свои мысли, причем не поверхностно, не как политикан, а научно, в свете немецкой философии — Гегеля, Фихте, Канта, Шопенгауэра… Надо отдать ему должное — он изучил эту философию обстоятельно, раздел за разделом. Нет, Лизе нечего иронизировать. До Ницше они просто не успели добраться. Им помешал гудок парохода, надо было прощаться со Штрайтом. Но и Ницше тоже несдобровать. Они обязательно дойдут до него. Оба вместе. В самом деле, почему бы ему, Вальтеру, не помочь Бредли разобраться в этой проблеме? Если, добавил он задумчиво, это вообще возможно.

— А что ты думаешь по этому поводу, Лиза?

Лиза, увы, не думала ничего. Уже несколько минут она не слушала, что говорит муж. Она снова увидела незнакомку. Та шла между столиками в сопровождении метрдотеля и, казалось, кого-то искала. Взгляд ее на мгновение остановился на Лизе, но тут же равнодушно скользнул дальше. Лиза подавила вздох облегчения: на нее смотрел Вальтер.

Они сидели в уютном уголке бара, чуть в стороне от стойки. Звуки джаза, игравшего в соседнем маленьком зале, доносились сюда приглушенно, словно пропущенные сквозь фильтр. В проеме двери, как на сцене, мелькали танцующие пары.

— Ты изменила прическу… Ради Бредли? Ты никогда еще так не причесывалась.

— Тебе не нравится? — забеспокоилась она.

— Нет, почему же… но ты стала совсем другой. Когда ты подошла к нам, мне даже на мгновение показалось, будто это незнакомая женщина. Вот уж никогда не думал, что прическа может так изменить человека.

— Ты бы рассердился, если бы я это сделала ради него? — спросила Лиза, и Вальтеру послышалась в ее вопросе кокетливая нотка.

Он снова удивился. Что случилось с Лизой? Их отношения давно уже отличались той приятной, свободной от всякого кокетства, товарищеской непринужденностью, которой так дорожат мужчины и на которую женщины соглашаются лишь после того, как обретут полную уверенность в прочности своего брачного союза.

— Нисколько, — ответил он добродушно, решив не продолжать разговор в нежелательном ему тоне. — Я рад, что он тебе понравился. Впрочем, это взаимно. Он тоже, безусловно, относится к нам по-особому… Почему ты так странно поглядела на меня?

— Потому что ты странно выражаешься.

Она не отводила взгляда от двери, за которой была видна часть зала. Неподалеку от оркестра, за несколькими сдвинутыми вместе столиками, сидела довольно необычная компания — пестрая смесь костюмов, типов и языков. Преобладала английская речь, но долетали французские. и даже немецкие фразы. Лиза обратила внимание на эТих людей еще днем, за обедом, но тогда среди них не было…

— Я имел в виду, что принадлежность к партии Штрайта… Лиза, ты не слушаешь! И, черт возьми, опять загляделась на эту бабу!

— Вальтер! Ты становишься несносным.

— Меня это раздражает, понимаешь?

— Ты смешон.

— Она тебе кажется знакомой?

— Может быть.

— И ты никак не вспомнишь, где ее видела? Понятно, в таких случаях мучаешься, пока не вспомнишь.

Лиза не отвечала.

— Но ты напрасно в нее всматриваешься и напрягаешь память. Знаешь, что надо делать в таких случаях? Перенестись мысленно в то место, которое связано с данным предметом или человеком.

Лиза резко, всем корпусом повернулась к нему.

— Бред! Дикий бред!

— Что с тобой?

— Прости… — Она уже взяла себя в руки.

— Я тебя расстроил? Чем?

— Прости меня, Вальтер. Не обращай внимания. Мне нездоровится.

— Нездоровится? Объясни, что все это значит?

— Это значит, что я плохо себя чувствую. Меня тошнит, просто-напросто тошнит, вот и все.

Такая резкость ошарашила Вальтера. Он смотрел на нее внимательно, почти враждебно и только спустя несколько мгновений заговорил своим обычным, ласковым тоном:

— Мне очень жаль. Это похоже на морскую болезнь. Тебе надо принимать таблетки.

— Я так и делаю.

— И не отказывайся от коньяка. Мистер Бредли собирался угостить нас чем-то необыкновенным.

— Ты сказал, что он относится к нам по-особому? — помолчав, уже совсем спокойно спросила Лиза.

Вальтер повеселел. Он любил вещи законченные, мысли продуманные, идеи, сформулированные с математической точностью. Когда спор внезапно обрывался, он испытывал смутное беспокойство. Незавершенная мысль словно повисала в воздухе, превращалась в нечто подозрительно туманное, угрожающее хаосом, спасти от которого могла только творческая, систематизированная деятельность человеческого ума. Он был благодарен Лизе за то, что она вернулась к прерванному разговору.

— Видишь ли, в сорок пятом он попал с армией прямо в Дахау. Это, несомненно, его травмировало. Он до сих пор хранит дамскую сумочку, сделанную знаешь из чего? Из человеческой кожи.

— Это неправда, — сказала она очень тихо, но слова ее прозвучали, как крик. — Это уж наверняка ложь!