Ускоряющийся [СИ]

Михаил Рашевский

Ускоряющийся

Глава 1

Моментально в море

— Дима?! Дима, это ты? — донеслось из кухни.

Он всё ещё трясущимися пальцами провернул замок не один раз, как обычно, а два, даже два с половиной, пока внутренний затворный рычаг не смог двигаться дальше. Накинул цепочку, которая ставится только на ночь — и только потом почувствовал себя в относительной безопасности.

— Да, мам, я, — почувствовал, что голос дрожит, закашлялся.

— Приболел, сына? Ужин через полчаса! Может, тебе чаю с лимоном? Точно, заварю тебе чаю с лимоном и варенье малиновое открою, — мама не беспокоилась на тот счёт, слышит он её или нет. Она привыкла у себя на фирме перекрикиваться с подружками, заглушая стрекотание швейных машинок, так что голос у неё был что надо. Порой, когда на неё находило романтическое настроение, и она, делая какие-нибудь дела по хозяйству, пела что-то «себе под нос». В общем, дрожали стёкла и соседи стучали по трубам.

— Приболел, — прошептал Дима.

Наскоро скинув ботинки и не снимая куртки, он пробрался в ванную. Там зажёг дополнительные светильники над зеркалом и критически осмотрел сантиметр за сантиметром лицо. «А, не, ничего, синяка не будет, — постепенно успокаиваясь, размышлял он. — Только щека красная. Ну, не кулаком же саданул, а ладошкой… Пощёчину отвесил! Пощёчину!!! Сопляк восемнадцатилетний! Как же это… унизительно! Я же его должен одной левой, я же!..» Тут он присмотрелся к своему отражению — и понял, что говорит неискренне, а подражая анимэшным мультяшкам, кривляясь, стараясь, чтобы больше походил на… впрочем, неважно. Нахлынул стыд. Стыд и горечь. Стало себя неимоверно жалко, слёзы подкатили к горлу. Лицо в зеркале затуманилось и поплыло.

Дима включил воду, стащил куртку, окунул руки в струю воды и зашипел от боли. Всё же ладонь, счёсанная об асфальт, саднила. «Алоэ, пупсик! Сюда смотри! Сюда, я сказал. Ты чё, педик? Чё? Не, я не поэл!» Мерзкий голос. Мерзкий пацан… подонок! Ему всё равно было, что Дима тоже в этом дворе живёт, а значит, они — соседи. Пацан тот… «Жорик, но для тебя, жирдяй, Евгений Степанович, поэл?» переехал сюда каких-то пару месяцев назад. И уже нашёл сообщников, дружбанов, сколотил шайку гопоты и ведёт себя соответствующе. Полтора месяца назад они подстерегли его в проходной арке и отняли мобильный телефон. Через неделю — отняли уже рабочую «трубку». С тех пор сотовым он не пользуется, оставляя вновь купленный дома. А вот сегодня они отобрали у него mp3-плейер. А ведь он не особо и сопротивлялся! Просто подчинялся… просто делал то, что ему говорили. Сам улыбался заискивающе, а про себя кричал, чтобы не били, не били! Не били!!! Он жуть как боялся боли. Он совсем не умел драться. В школе его даже девчонки могли отлупить. А пацаны просто презирали. За то, что он рохля, за тучность, за «никаковость». У него не было тяги к спорту, не было схожих с кем бы то ни было интересов. Не, ну в принципе может и были, но Свин, как его окрестили в школе, о них не распространялся. По идее такие забитые всеми «персонажи жизни» должны были быть заучками и вообще вундеркиндами, но и здесь в систему вкрался баг. Средний ученик, отсутствие скрытых талантов и т. д. и т. п. Как только в ВУЗ поступил? Ну, в принципе, на специальность «IT технологии» был недобор, и потому брали всех… И вот он, дипломированный специалист, работает айтишником в небольшой фирмочке. Маленькая каморка, набор нужных программ, Интернет и онлайн-игры. О да, он умел переставить винду в рекордное время, но увы, никому из работающих на фирме женщин его услуги на дому не понадобились… если вы понимаете, что имеется в виду… Незаметный человек на фирме, никчёмный по жизни, одиночка, рохля, Свин.

И он знал об этом. Да даже свыкся с такой жизнью! Но полтора месяца назад его жизнь превратилась в ад.

«Опа, а шоэта? Типа музло слушать, да? А де радио, я не поэл. Опа, ништяк. Шансон. Свободен, жирдяй. Чё?.. А?.. Наклонись-ка! Опа! Саечка за испуг. Пшёл!»

«А что, если этот Жорик теперь постоянно надо мной так издеваться будет? Это же… невыносимо!» — Дима грустно чистил заляпанную грязью куртку. После неожиданной и коварной пощёчины его ноги от страха подкосились — и он просто упал под ноги гопника и его компашки. А те ещё и тумаков ему надавали. Несильных, но донельзя обидных.

Дима посмотрел в упор на себя в зеркало и сказал:

— Лох ты, парень. Лох и ничтожество, — и вновь чуть не заплакал. Ведь то, что он сказал, была абсолютная правда, и с этим ничего нельзя было сделать.

… Сон не шёл. Тикали часы, отмеряя секунды. Подмигивал зелёным маршрутизатор. Время от времени по потолку неспешно проплывало окно, забрасываемое туда светом проезжающих машин. Капель тающих сосулек барабанила по металлическому отливу. Даже сеструха, кошка, которая гуляет сама по себе, а особенно в марте — её как раз времечко — и то уже пришла. Отхватила сонных люлей от ложащейся спать мамы, привычно попрыгала у себя в комнате под какого-то «сегодняшнего бибера» и, пощёлкав на ночь клавишами ноута, завалилась спать. Все в квартире уже в объятиях Морфея. Кроме, разве что, домового. И Димы.

Не спалось.

Сегодняшний позор окончательно выбил его из колеи жизни. Казалось бы, юность за плечами, все эти метания и слёзы в подушку, и танцы перед зеркалом, и очень робкие предложения девушкам пройтись в парке и неизменные отказы — всё это уже позади. Как и тщетные попытки справиться с собственным расползающимся телом, заставить заниматься спортом, да и вообще — почаще вытаскивать себя в мир. Ракушка себя и своей комнаты казалась такой уютной… Катился, катился под откос, а потом выровнял наклонную, закрутил в спираль, превратил в болото — и сидит в нём. Что ещё? Вы — там, я — тут. Не трогайте.

Ему всего 22 года, молод, здоров и… и всё. Не «перспективен», не «интересен», даже не «привлекателен».

Дима зевнул, поморщился от громкого храпа родителей, пробивающегося сквозь две двери и приготовился дальше себя жалеть и рассказывать о себе в третьем лице. Но что-то расхотелось. Слишком часто это в последнее время происходит. Всё одно и то же. В нём умер великий эмо! Супер-эмо! Который прилетает на зов о помощи — и топит негодяев в собственных слезах. А, скорее, он просто растворился в жирных Диминых телесах. Вместе с его собственными амбициями, папиными надеждами, сестриными чаяниями. Только для мамы он остался «Её маленьким пупсиком». Брр.

Дима задумался о будущем. И вдруг ему стало страшно. Он не видел ничего! Если раньше он представлял себя мускулистым мачо, идущим по веранде собственной виллы на берегу океана, то теперь перед глазами висела темнота. Пустота. Мачо, которого валят на землю пощёчиной? И «саечка за испуг»? И дрожащие от страха коленки?

Ему стало так противно, что он отбросил одеяло и встал с кровати. В комнате было свежо, в открытое «на зимнюю щеколду» окно прокрадывался холод ещё не растаявших сугробов. Но Дима не замечал этого, а дрожь тела связывал с нервами. О да, его изрядно колотило. Такого с ним раньше не бывало ни разу! Такого сильного отторжения себя же. Да, ругал себя, жалел, даже ненавидел порой, но не так сильно! Презрение душило, ему мало было воздуха. Рванул ручку окна, открыл, впуская ночь в квартиру. Захотелось что было сил крикнуть, просто выорать всё то, что сгустилось в груди. Даже набрал побольше воздуха, но сдержался. Сжал что было сил кулаки, потряс ими и вдруг поймал себя на мысли, что хочет разбить эти кулаки о… себя же. Представил, как один он бьёт другого его же. По жирному телу, по двойному подбородку, по заплывшей роже. Так его! Так меня! Н-на! Н-на!

Вот они, вот, настигли-таки, вырвались. Слёзы обильно увлажнили щёки. Нахлынула такая слабость, что подкосились ноги. Только и успел, что закрыть окно, прошлёпать до кровати и рухнуть на матрас.

Завтра. Всё завтра. Завтра всё закончится. Так больше нельзя. Завтра я умру.