Страница 3 из 16
— Амброзия? — улыбнулся Еланцев.
— Во! Она самая! — обрадовался старец. — И баб наших с девками плясать учил, и сам голышом при луне скакал, прости Господи… А под конец больше чертей гонял. Так что болото это так, для виду начеркал, как придется. Чтобы перед начальством отчитаться. Я ему так и эдак: неправда, мол, ваша, барин, а он мне: «Сойдет и так, Лукич. Все равно до ваших мест еще лет сто никто не доберется». Ци… Цивизацию какую-то поминал.
— Цивилизация?
— Может, и она, — равнодушно пожал плечами Лукич. — А нам ее и на дух не надо. Девка какая-нибудь паскудная небось, а?
— Вроде того.
— Во! И я про то же. Так что ерунду тот барин на своей бумаге намалевал. Неправду.
— И в каком году это было? — недоверчиво взглянул на разговорившегося старика Еланцев.
— В каком? Дай подумать… Так, Митька в том годе женился, Алевтина, Егоршина сноха, померла… В девятьсот восьмом это было! Аккурат на Троицу.
Владимир Леонидович перевернул карту и на желтоватом поле прочел: «Императорская комиссия… 1909 год».
«Смотри-ка, — удивился он. — Сходится. Может, не врет старый леший?»
— Ну-ка, — заявил он вслух. — Начерти на карте.
— Э, нет! — отодвинулся абориген вместе с табуретом от протянутого красно-синего штабного карандаша, будто от ядовитой змеи. — На карте я не могу… Не обучены мы. Я так могу, живьем.
— Глубоко там?.. Лошади пройдут?.. А телеги?.. — насел он на старосту с расспросами, оставаясь внешне сдержанно-деловитым, хотя в душе у него все пело: «Не подвела, не подвела Фортуна! Ты все еще счастливчик, Володя…»
Красные подошли к деревне, когда солнце уже начало клониться к западу.
— Я вас не понимаю, товарищ Чернобров, — недовольно поблескивая круглыми стеклышками очков, выговаривал командиру худощавый сутулый мужчина в кожаной куртке — комиссар отряда Яков Шейнис. — К чему было давать врагу такую фору? За те полсуток, что мы отдыхали, белые недобитки, возможно, успели организовать оборону. Деревню надо было штурмовать ночью, пока они были усталыми… Фактор внезапности…
— Так ведь и бойцы устали, — не соглашался с комиссаром Тарас Охримович. — Много бы они навоевали, когда с ног валились! Шутка ли — третьи сутки в седле! Да и какая там внезапность… Ждут нас контрики, глаз не смыкают. Нет, врагу деваться некуда, а нам — торопиться.
— Вашими бы устами… — отвернулся Шейнис.
— Да не журись ты, Яков Израилевич! — хлопнул собеседника по кожаному плечу Чернобров. — Возьмем твоих беляков тепленькими! А то и совсем боя никакого не будет.
— Как это?
— А так. Вчера они злые были, прямо с марша. А это, по себе знаю, хуже некуда. Тут сама жизнь не мила. Стояла бы контра недобитая насмерть. Помнишь, как в последней стычке?.. — Чернобров осторожно тронул щеку, рассеченную казачьей шашкой, — неглубокая рана, чуть ли не царапина, а кровищи было, кровищи… — А теперь что? Отоспались контрики, размякли. Денек на дворе теплый, птички поют. В такой денек помирать — нож острый. Смотришь, и одумаются чертяки, сложат оружие, сдадутся.
— Сомневаюсь…
— А ты не сомневайся. Куда им деваться-то? С трех сторон топь непролазная, а с четвертой — мы. Превосходящие, так сказать, силы. Полковник Еланцев — вояка грамотный, кадровый, что к чему понимает.
— Чего ему понимать? Так и так — к стенке.
— Ну, это ты брось. К стенке… Если без боя сдастся, то не нам с тобой решать, что с ним делать. Отвезем в Кедровогорск, пусть там решают.
— А он бы нас не пожалел.
— Он бы не пожалел. Потому как контра, наймит мировой буржуазии. Нам ли на него равняться? Эх ты, Яков Израилевич, а еще комиссар, понимаешь…
— И все равно…
— Погоди, — остановил его командир. — Вон, разведка скачет. Сейчас и рассудит нас с тобой… Говори, Степа, как там беляки, — обратился он к подскакавшему на взмыленном кауром коньке красноармейцу. — Поди, как на Перекопе позиции оборудовали золотопогонники?
— Деревня пустая, Тарас Охримович! Нет никого! Старики одни, бабы да ребятишки…
Единственным вещественным следом, оставшимися от исчезнувшего белого отряда, если не считать могилы скончавшегося ночью раненого и нескольких окровавленных тряпичных бинтов возле избы, превращенной в импровизированный полевой госпиталь, была лишь увязнувшая по самый броневой щит в трясине трехдюймовка со снятым замком. Уже затянувшиеся жидкой грязью следы телег и конских копыт терялись в тростнике, но бросаться в погоню красные не спешили. Хватило того, что несколько самых рьяных едва не потопили лошадей и вынуждены были вернуться назад. Болото и в самом деле оказалось непроходимым.
— Вот видите? — радовался непонятно чему комиссар. — Что я говорил? Ушел полковник! Ушел из-под самого носа!
— Это еще бабушка надвое сказала… — хмурый Чернобров пытался отскрести веточкой пятно липкой болотной грязи с полы длинной кавалерийской шинели и не глядел на торжествующего товарища. — Лешему в глотку ушел твой полковник. К водяному. Раков, поди, уже кормят контрики.
Наскоро допрошенные обитатели деревушки в один голос твердили, что «золотопогонники» еще ночью собрались и ушли прямо в трясину. Пушку, завязнувшую в самом начале, бросили, а сами так и сгинули в тумане, поднявшемся с болота под утро.
— А брода тут никакого нет! — уверял седобородый старец, местный староста. — Пробовали гать наладить, при царе еще, так не держит трясина проклятущая! Хотите — сами проверьте.
— Я ж говорил, что полковник дело свое знает туго, — сломал веточку командир и, не глядя, кинул обломки в грязь. — Третий путь выбрал. Я таких в Крыму навидался: патроны расстреляют, а сами в море идут и не оглядываются. Мол, хочешь — стреляй в спину, хочешь — не стреляй. И тонут, представляешь! Сами тонут! Добровольно!
Чернобров дернул щекой — плохо заживающий сабельный порез, обещающий со временем превратиться в уродливый шрам, опять закровоточил — и вскочил в седло.
— Илюхин, бери своих бойцов и по кромке трясины — в обход. Выяснишь, нет ли где прохода.
Увы, разведка ничего не дала. Болото уходило вдаль, и конца-краю ему видно не было. Похоже, что старая карта-двухверстка не врала и до самой Кирсановки простирались одни лишь унылые, поросшие ржавым тростником топи, в которых без следа затерялся отряд полковника Еланцева.
Чернобров без толку проторчал в Глухой Елани целых две недели, но ничего нового об исчезнувших белых не узнал. Попытки навести гать ничего не дали, о броде местные действительно ничего не знали или не хотели говорить… Кровожадный Шейнис даже предложил расстрелять для острастки пару-тройку неразговорчивых селян, но командир, с каждым днем становившийся все угрюмее и угрюмее, отмел эту бессмысленную жестокость без разговоров. Настраивать против новой власти и без того недоверчивых кержаков[1] он не хотел.
Снялись с места и ушли к далекому Кедровогорску красные, только когда зарядили проливные дожди и появилась реальная опасность застрять в негостеприимной деревне до зимы. А то и до весны, что тем более не входило в планы непримиримых борцов с мировой контрреволюцией…
— Неужели выбрались?
Перемазанный болотной грязью по уши, потерявший где-то фуражку есаул Коренных повалился в колючую осоку, казавшуюся изможденным людям мягчайшей периной, и с протяжным вздохом перевернулся на спину, глядя в розовеющее предутреннее небо. Не верилось, что позади без малого сутки изматывающего похода по разверзающимся под ногами хлябям. Только чудом удалось не потерять ни одного человека, ни одной телеги с ранеными и небогатым скарбом. Чего нельзя сказать о верховых конях, шесть из которых остались навеки в трясине, словно жертва жуткому болотному демону. Шесть чистокровных скакунов заплатили своими жизнями за то, чтобы люди смогли выйти на сушу…
— Не знаю… Наверное, да.
Владимир Леонидович тоже никак не мог прийти в себя. Стоило опустить на миг веки, и снова перед глазами вставала жирно чавкающая грязь, острые, как бритвы, стебли, коварные зеленые лужайки-проплешинки, так и манящие наступить, но скрывающие под собой бездонные омуты…
1
Кержаки — местное название старообрядцев в Сибири.