Кровь и честь

Второй «зевака», судя по фигуре, вроде бы тоже был мужчиной, но лицо его заматывала какая-то тряпка, похожая на паранджу туземок. С чего бы это вдруг?

Владелец «Федорова» чиркнул кресалом и затеплил глиняный светильник, напоминающий соусник с длинным носиком. До этого Бежецкий вполне обходился светом костра, просачивающимся внутрь сквозь прорехи, в обилии украшающие «дверь» (да и сама она была сплетена настолько редко, что больше походила на рыболовную сеть, просвечивающую насквозь), но «ночник» показался привыкшим к полутьме глазам таким ярким, что пришлось зажмуриться.

Это естественное действие почему-то вызвало у вооруженного такой приступ хохота, что он едва не выронил светильник, успокоившись лишь после того, как закутанный шикнул на него, продемонстрировав, кто в парочке за главного.

Знаком велев поставить лампу на земляной пол так, чтобы свет не падал на лицо пленника, закутанный присел на корточки и долго изучал связанного офицера, будто энтомолог, только что отловивший редкостного жука или на диво уродливую гусеницу. На этот образчик живой природы связанный по рукам и ногам Александр сейчас походил больше всего.

«А ведь это европеец, — внезапно подумал Саша, отметив про себя, что любопытствующему субъекту явно неудобна поза, которую азиаты, все до единого, полагают простой и естественной. — Ишь, егозит…»

Ночной гость едва заметно переносил тяжесть тела то на пятки, то на носки.

— Хватит прикидываться, — буркнул он по-французски. — Или встаньте уж, или сядьте по-человечески… Зачем ноги зря калечить?

Закутанный хмыкнул и поднялся на ноги, с видимым облегчением прекратив самоистязание.

— А у вас наметанный взгляд, — похвалил он молодого человека. — В русской армии хорошие офицеры.

По-французски он говорил чисто, но чувствовался акцент.

«Немец? — попытался определить его национальность Александр. — Англичанин? Может быть, может быть… Но точно не русский! Земляка я бы определил легко…»

Европеец обронил несколько гортанных слов, и его телохранитель опрометью кинулся наружу, едва не сорвав циновку окончательно. Вернулся он минуты через две с большой — размером с ведро, наверное — жестяной банкой. Установив жестянку на манер табурета в трех шагах от пленника, он подобострастно смахнул широким рукавом пыль с ржавого донышка и вытянулся у входа. Но европеец явно не нуждался в его присутствии и отослал прочь небрежным жестом руки.

Когда занавесь перестала колыхаться, «гость» прошелся по «камере», зачем-то ковырнув ногтем кирпичи то в одном месте, то в другом, изучил кровлю и только потом, брезгливо застелив «кресло» обширным платком в синюю клетку, вынутым из кармана, уселся, положив ногу на ногу.

— Пыль, — констатировал он. — Всюду пыль… Боже, как мне надоела эта пыль!..

Он отцепил край покрывала, скрывающего его лицо, и небрежно забросил его за спину, решив, видимо, что раз пленник сразу определил в нем европейца — играть в прятки не имеет смысла.

Незнакомец оказался мужчиной в годах — возможно, ему было за пятьдесят, а возможно — только казалось: злое горное солнце и сухой воздух способны состарить лет на десять за несколько месяцев. По крайней мере, двадцатидвухлетнему офицеру он показался настоящим стариком.

Сухощавый, носатый, с лицом, изборожденным глубокими, похожими на шрамы, складками, он живо напомнил юноше Вольтера с известного скульптурного портрета. Еще больше усиливала сходство с философом играющая на тонких губах пришельца улыбка. Только не язвительная, как у прототипа, а вполне располагающая. «Посмотри, какой я славный парень! — будто бы говорила она. — Разве можно мне не доверять?»

И Александр, конечно, поддался бы обаянию «гостя», если бы не стягивающие щиколотки и запястья веревки. Это обстоятельство как-то не способствовало доверию.

— Я не буду спрашивать ваше имя, чин, номер и расположение части, — покивал сам себе «Вольтер». — Все это, во-первых, мне совершенно без разницы, а во-вторых, это можно установить из ваших документов, которые мои молодцы взяли на вашем бесчувственном теле. Да-да, именно в этом кармане, — улыбнулся он еще шире в ответ на попытку Александра дотянуться связанными руками до нагрудного кармана: там, завернутые в несколько слоев полиэтиленовой пленки, лежали его документы. Когда-то…

— Я даже не буду спрашивать вашего, Александр Павлович, — в его устах отчество прозвучало как «Павловитш», — согласия на небольшую прогулку… Я просто пришел взглянуть на человека, столь молодого годами, но сумевшего успешно возглавить оборону против многократно превосходящих сил противника. Да-да, против вас, мой друг, сражалось более двух сотен лучших бойцов Хамидулло. Вы слышали о «тиграх»?

— Не доводилось, — разжал губы Бежецкий.

— А совершенно зря! Это лучшие бойцы из лучших, выдрессированные — не побоюсь этого слова — лучшими инструкторами Его Величества. И они оказались сущими котятами по сравнению с вами и вашими солдатами. Сколько у вас было человек?.. Да ладно, ладно! Это большой тайны не составляет. Мои люди все равно это узнают. Неделей раньше, неделей позже… Вы, русские — странный народ. Другой бы гордился, а вы стесняетесь.

Англичанин — а Саша давно уже опознал акцент, который собеседник не слишком-то и скрывал, пожевал сухими губами и продолжил:

— Такой человек — и все еще поручик. У нас вы бы могли подняться до капитана. Или даже до майора. Если бы у вашего отца, — улыбнулся он, — хватило денег для покупки патента.[2]

— А у вашего хватило? — в упор спросил Саша.

— Увы, увы… — Собеседник погрустнел. — Потому-то я и вынужден был покинуть армию, в свое время… Зато теперь в той службе, что я представляю, мое личное состояние не играет никакой роли. А оно весьма и весьма увеличилось за последние пятнадцать лет, — похвастался он. — Вы бы тоже могли…

— Я не тороплюсь, — перебил его поручик. — Как-нибудь своим ходом доберусь и до ротмистра, и до полковника.

— Ротмистра? Ах, да — вы же кавалерист! Странный вы народ, русские: кавалерия у вас — на вертолетах… То ли дело — Империя… Я имею в виду Британскую, — счел он нужным пояснить. — Вся кавалерия — на танках. И уланы, как вы, и драгуны…

Саша хотел было сказать, что часть российской кавалерии тоже относится к бронетанковым войскам, но прикусил язык: небольшая тайна, но к чему распинаться перед врагом?

— И все равно вам придется прогуляться с нами, — сожалеюще вздохнул англичанин. — Я бы, конечно, отпустил вас — видит Бог! Но к чему демаскировать это укромное местечко? — обвел он рукой убогую халупу. — Уютно, не правда ли?

— Меня все равно найдут, — без особенной уверенности заявил молодой человек. — Наше командование, должно быть, уже подняло по тревоге все возможные силы и прочесывает сейчас…

— Прочесывает! Будьте уверены! Не поверите — генерал Мещеряков сделал невозможное, оголил несколько направлений, и вас теперь ищет целая армия. Вас и вашего товарища. Только не найдет.

— Почему?

— А вы разве не поняли? Ведь вся заварушка вокруг ваших вертолетов была всего лишь отвлекающим маневром! Мещеряков хороший вояка и оперативно закрыл границу, да так успешно, что прогулка моего дорогого гостя могла осложниться…

— Железнодорожного чиновника?

— Его самого. А держать привыкшего к комфорту столичного человека в таком вот дворце может оказаться вредным для его здоровья. Вот я и сделал шахматный ход. Пожертвовал несколькими пешками, но выиграл партию.

— Хороши пешки. — Саша представил, сколько туземцев осталось лежать вокруг той высотки. — Да и партию вы еще не выиграли.

— Выиграл, — самодовольству англичанина не было предела. — Пока русские войска переворачивают каждый камешек в трехстах милях отсюда, мы тихо-мирно перейдем демаркационную линию… И всех четверых я доставлю к своему начальству целехонькими.

— Каких четверых?

— Не важно, — тут же «спрятал рожки» собеседник, поняв, что наговорил лишнего. — От вас, мой друг, требуется лишь одно — вести себя тихо и мирно. Иначе придется привезти в Индию лишь троих…

2

В Британской армии долгое время действовал старинный принцип: офицер не производился в следующий чин, если, во-первых, этот чин был занят в полку, а во-вторых, даже если образовывалась вакансия, он должен был оплатить из личных денег патент на право получения этого чина. Поэтому небогатые офицеры могли проходить в невысоких чинах очень долго, а имеющие достаточное состояние производились в высокие даже несмотря на молодость.