Кровь и честь

Вот и сейчас, стреноженный, он лежал рядом с безмолвным фон Минденом, бледностью и неподвижностью походившим на мертвеца, понося своего спасителя на чем свет стоит.

— Палач!.. Убийца!.. Освободите меня сейчас же, мерзавец! — Господин Линевич уже охрип от долгих криков, и проклятия его походили на сиплое карканье. — Вам удалось добыть что-нибудь съестное? — тут же, без перехода, деловито осведомился он. — Я умираю с голода!

— Нет, впустую, — устало ответил Саша, аккуратно ставя автомат к камню и опускаясь рядом.

— Бездарь!.. Подонок!.. — снова заголосил кликуша, ворочаясь на своем жестком ложе.

«Может, развязать его к чертям собачьим? — подумал офицер, отворачиваясь. — Пусть идет себе на все четыре стороны! Доберусь, в конце концов, и с одним фон Минденом. А там скажу, что путеец сбежал ночью, когда я спал…»

Но, думая об этом, Саша уже знал, что никогда так не поступит. Даже если придется тащить на себе сразу двоих: все более теряющего подвижность барона и связанного чиновника.

— Заткнитесь, Линевич, — не открывая глаз, внятно проговорил фон Минден, которого Саша полагал пребывающим без сознания. — Надоели уже своей бездарной имитацией бреда хуже горькой редьки.

Путеец мгновенно замолчал, чего Александр совсем не ожидал от него. Лежал и молча сопел в траву.

— Вы не могли бы, поручик, помочь мне перебраться подальше от этого симулянта? — попросил немец, неуклюже пытаясь сесть: ноги у него, похоже, совсем уже не двигались. — До смерти надоел своим скулежом сей господин!

Под злобное бормотание связанного Бежецкий оттащил поручика на несколько метров и прислонил спиной к огромному валуну, нагретому солнцем.

— Хорошо-то как, — блаженно зажмурился барон, подставляя бледное лицо, оттененное огненно-рыжей щетиной, уже претендующей на звание бороды, ласковому солнышку. — Сидел бы так и сидел…

— Зачем вы вообще с нами потащились? — спросил Саша, устраиваясь рядом. — За версту ведь видно, что вы офицер, извините за прямоту, не боевой. Сидели бы в своей конторе, перекладывали бы с место на место реестры да ведомости. К чему этот каприз? Зачем вы вообще здесь, в Афганистане?

— А вы? — улыбнулся, не поднимая век, поручик.

— Ну… — смешался Александр. — Я — другое дело…

— Я слышал о вашей истории, — последовал ответ.

— Ну, знаете ли!.. — ощетинился молодой человек, которого утомили уже пересуды насчет его бегства из гвардии.

— Вот и я тоже романтик, — вздохнул фон Минден. — Что мне светило в Империи? Медленный рост до следующего чина, те же конторы и реестры… Захотелось вот чего-то нового, решительно отличающегося от привычного жизненного уклада… Ну, и дядюшка мне помог.

— И кто у нас дядюшка? — хмыкнул Бежецкий. — Кто-нибудь из придворных шаркунов?

— Ошибаетесь, Саша… Вы позволите вас так называть?

— Конечно, барон. А вас как звать-величать?

— Владимиром Федоровичем, — ответил поручик. — Вы можете — просто Владимиром. Или Володей. Так меня маменька звала в детстве.

— Я думал, что вы какой-нибудь Вильгельм.

— Зря думали. Я с младенчества крещен в православие. Батюшка мой, знаете ли, совершенно равнодушен в вопросе религии и легко согласился бы даже на обрезание наследника, — усмехнулся барон. — По магометанскому канону или по иудейскому — без разницы. Ему, мотающемуся по Европе из одного казино в другое, на все, кроме рулетки и «фараона»,[11] было наплевать.

— Почему же он остановился на православии?

— Потому что матушка моя — православной веры, — вздохнул фон Минден. — Елизавета Никитична. В девичестве — Мещерякова…

— Да вы что! — подскочил на месте Бежецкий. — Так вы?..

— Да, я — племянник генерала. Увы, то, что я почитал везением, обернулось той же рутиной, что и в Империи. Правда, выслуга в чин здесь идет быстрее, — саркастически улыбнулся Владимир. — И больше вероятность гибели от шальной пули. В собственном клозете, например.

Саша помолчал, переваривая услышанное, никак не желавшее укладываться в голове. Еще совсем недавно он считал фон Миндена никчемным армейским бюрократом, высиживающим чин и орденок в относительной безопасности, потом — британским шпионом (в свете последних событий его подозрения уже казались поручику откровенным бредом), а на самом-то деле он оказался совсем не таким…

— И что же вас, поручик, подвигло на столь резкие перемены в своей жизни?

— Страсть, — пожал плечами барон. — Пагубная страсть… Я игрок, сударь! — с вызовом заявил он. — Папенькины гены, вероятно. Без его удачливости, правда… А еще — скука.

— И вы проиграли казенные суммы?

— Нет… До такого не дошло. Но я влез в долги, в большие долги, Бежецкий. Вы даже не представляете, сколько я должен.

— Многим людям? — Саша честно попытался припомнить, говорил ли ему кто-нибудь о больших долгах фон Миндена, и никак не мог, что само по себе было странно: Кабул — городок маленький, все про всех все знают…

— Одному, — посмотрел ему прямо в глаза барон расширенными зрачками страдающего от нестерпимой боли человека…

«А ведь все сходится. — Саша все никак не мог заснуть, ворочаясь на своем жестком ложе под оглушительный храп господина Линевича, умудряющегося сладко почивать даже спутанным по рукам и ногам: вероятно, свою роль играл изрядный слой жира, покрывающий его грузное тело. — Как же я, дурачок, сразу не догадался? Шерлок Холмс выискался…»

Он в сотый раз прокручивал и прокручивал в мозгу то, что ему поведал фон Минден, и не уставал корить себя за легкомыслие и ограниченность. Вот уж доподлинно: хочешь спрятать древесный лист — прячь его в лесу. Так вроде бы выражаются ушлые на такие вот поговорки британцы?

«А ведь что за человек! Никто бы никогда не подумал на него — всем готов помочь, любому — услужить. Меня вот выручил… Хамелеон! Одно слово — хамелеон! А кем он еще должен быть?.. Хитрым и изворотливым хамелеоном…»

Более всего Александра сейчас мучило то, что он никак не может сообщить в Кабул о своих догадках. Что, пока он тут лежит, шпион, может быть, затевает новую каверзу, из-за которой лишатся жизни новые и новые русские солдаты и офицеры.

Он пытался восстановить в памяти карту Восточного Афганистана, но она, казавшаяся четкой и ясной в первый момент, блекла и расплывалась, стоило «приблизить» ее. И, опять же, не было достоверно известно, в каком именно месте этой обширной территории затеряны три беглеца.

В конце концов, поручик решил последовать совету полковника Теслера, преподававшего в училище тактику.

— Мозг человека — удивительный инструмент, — словно воочию услышал Саша глуховатый голос Георгия Карловича. — Орган совершенно неизученный, но демонстрирующий исследователям такие чудеса, что не снились никаким электронным машинам. Согласно уверениям некоторых ученых, один раз увиденное, услышанное или прочитанное намертво запечатлевается в том комке нервов и соединительной ткани, что находится у каждого из нас вот здесь, — желтоватый от никотина палец офицера прикасается к высокому, с залысинами лбу. — Впрочем, возможно, я и ошибаюсь, — походя, с улыбкой, отнимает он листок бумаги с начерченными на нем полями для «морского боя» у покрасневшего до корней волос Ардабьева. — И мозг за черепной костью наличествует не у всех…

Для того чтобы вспомнить нечто, кажущееся давно и прочно забытым, следует лишь постараться, — переждав смех, продолжает сутуловатый пожилой офицер, прохаживаясь между рядами, заложив руки за спину: на локтях его видавший виды мундир аккуратно — сразу и не заметишь — заштопан. — Мой учитель, например, предлагал отрешиться от всего сущего. Как бы отгородиться от него стеной, отключить зрение, слух, осязание, обоняние… На Востоке такое состояние называют медитацией. И постепенно требуемое всплывет перед вами само…

Закрыв глаза, Александр попытался сделать все, как говорил полковник, но получалось плохо. Ну как, скажите на милость, отключить слух, когда в уши так и ввинчиваются рулады чиновничьего храпа? Что делать с обонянием, если оно, обострившееся от голода донельзя, как у дикого хищника, против воли, выискивает в окружающем воздухе ароматы отсутствующего съестного?

11

Разновидность азартной карточной игры.