1993

– Чего-о? – вызывающе спросила Лена.

– Чего? А мы, например, тетя, Мавзолей отстояли.

В толпе кто-то засвистел.

– Всё не так! Ленин ваш империю разрушил, – вступил в разговор тонкокостный юноша в черной рубашке. Лоб ему закрывала пшеничная челка. – Ленин народ швырнул в котел революции и сварил, как кусок мяса! Кто царя расстрелял?

– В царе, молодой человек, не было ни капли русской крови, – раздельно произнесла девица.

– У вас… – юноша быстро покосился на нее. – У вас звезда пятиконечная. И над Кремлем звезды. Под этим знаком русских косили!

– А у вас-то знак какой? – возмутилась одна из бабулек. – Как у фашистов! Тьфу!

– Это звезда Богородицы!

– А Богородица русская была? – дал петуха какой-то дедок.

– Сегодня в Кремле – новые большевики, – говорил юноша упрямо. – Их внуки родные. Взять Гайдара…

– Гайдар деда предал! За варенье и за печенье, – ответила девица. – Он – Мальчиш-Плохиш.

Бабули поддержали ее радостным смехом и захлопали в ладоши.

– Вам Россия нужна как донор, – выводил юноша. – У вас гимн “Интернационал”! Ваш Анпилов журналистом в Африке работал. Дикарей кормили за счет русского народа.

– Не в Африке, а на Кубе. А твой Баркашов кто? – спросила девица. – Слесарь!

– Пролетарий, ага, – юноша тряхнул челкой. – Мы людей на классы не делим. Главное, чтоб единство было. В Калининском районе на Кубани черные девчонку изнасиловали, менты под ними, бездействуют. Наш соратник Сергей Слепцов собрал сход, всех черных из станицы прогнали.

В толпе захлопали.

– Осенью у нас сборы. Приедет тысяча здоровых мужиков. Сюда, в Москву. Пройдем маршем и победим. России – русский порядок! Есть вопросы? – Юнец мотнул головой, и личико его, забагровевшее, пролетело, как ягода рябины, выплюнутая из трубочки. – Слава России!

Сильно рванул ветер.

Люди перед музеем замерли и стихли. Все словно бы пригнулись.

– Ну, Лен, ты за кого? – умиленно обернулся Виктор.

Жена смотрела на него округлившимися от злости глазами:

– Хватит идиотничать!

Таня согласно хихикнула.

– Обывательницы… Ну, еще минуточка. Последний раз! Последний-препоследний… – Взяв за руки жену и дочку, он перетягивал их к соседней толпе, самой малой, голов двадцать.

Оттуда звучало:

– Я за конституцию Румянцева.

– Пошел он, Румянцев твой! Я свою подпись уже поставил. Еще спрашиваешь! Я за конституцию Слободкина!

– Вы не кадет?

– Нет, а вы?

– Я христианский демократ. А вы?

– А мы анархо-синдикалисты!

– За Эдичку?

– Зачем? За Исаева Андрюху!

– Вот вы не верите, что они могли прозреть, – говорил бледный крючконосый мужчина в коричневой фетровой шляпе и очках. – Но и я прозрел! – Он покрутил шляпу вокруг головы. – Я в девяносто первом Белый дом защищал.

– Дурак! – сказал кто-то.

– Может, и дурак. Но ведь не одного Ельцина я там стерег. И Руцкого, и Хасбулатова, и депутатов… А они… И они прозрели!

– Как же, прозрели… – Смуглый поджарый мужчина обнажил парочку золотых коронок. – Все они сговорятся! Помяни мое слово! Не верь ты этим гадинам! Импичмент весной провалили. Осенью опять побратаются: одна шайка. Подстилки они все, твои депутаты.

Бледный хлопнул себя по шляпе, примял ее:

– Погодите! Слышали, что Ельцин заявил: пока артподготовка, а осенью – бабахнет…

– А как со Слободкиным… Слободкина как… – заговорили кругом.

– А что случилось со Слободкиным? – спросил Виктор.

– Не знаешь, чудак? Пропустил? – удивился смуглый. – Учи матчасть! Слободкин с Ельциным поспорил. На совещании. В Кремле. Ельцин махнул, охрана подскочила, и вынесли Слободкина, как мешок картошки. И бросили у дверей. Он даже туфель потерял.

– Милые мои, если я верно понял, вас ужасно обидел чем-то Борис Николаич, – заговорил розовый круглый мужчина, у которого на макушке вился одинокий пенный клок. – Извините, милые мои, а вы полагаете, что власть бывает идеальной? А Хасбулатов не хам? Руцкой не солдафон?

– Правильно! – кивнула Лена. – Хорошо говорите!

– Заткнись! Гони его! – зашумели вокруг. – Провокатор!

В небе громыхнуло.

– Отстаньте от него! – вплелась в общий шум Лена.

– Давай смелее, грудью его закрой! Всё у вас получится! – посоветовал Виктор и добавил: – Лучше молчи. Накостыляют.

– И ты что ж, не защитишь жену свою? – спросила Лена громко.

– Хоть здесь не начинайте! – взмолилась Таня.

– Я хочу у вас узнать… – розовый обращался к бледному в шляпе. – Да, да, у вас! Вы, похоже, человек интеллигентный. Прозрели, говорите? Или снова глаза разуете? Поглядите вокруг! Вокруг, да, вокруг нас с вами… Кто это? Подсказать? Мне не трудно и не боязно, пожалуйста…

– Утица всегда такая, – бледный нервно и поощрительно гладил себя по шляпе. – Парламент и улица – это вещи разные. Обычный человек по доброй воле флагом махать не захочет. Думаете, ваши сборища лучше? Как-то шел я мимо, поспорил, меня окружили… Потом всю одежду в химчистку снес… Погодите, вот поломает ваш Ельцин депутатов, и ни вы, ни мы уже не станем нужны. Глядишь, лет через двадцать вместе начнем митинговать.

Упали первые капли дождя.

Розовый прыснул в округлый кулак, украшенный еще одним пенным клоком:

– Да вы, милый мой, фантазер!

– Он фантазер, а ты козел! – зашумели вокруг с новой силой. – Крути педали!

Забарабанил дождь. Розовый выскользнул из толпы, как мыло.

Народ не расходился, в пару, в брызгах, булькая, фыркая и еще отчаяннее гомоня.

Брянцевы вышли на Красную площадь.

Под дождем она становилась похожа на огромный черный зрачок.

…Ночью Тане приснилась баба Валя:

– Смотри! – и включила телевизор.

Толпились люди, они шумели, чего-то требовали, напирая на серого каменного истукана вроде того, что на острове Пасхи. Полукругом его огораживало стальное кольцо – щиты, сдвинутые и блестящие.

Люди выражали мольбу и возмущение, слов Таня не слышала, но поняла, что это простые и бедные.

Вдруг, как по команде, загремели выстрелы.

Люди начали падать.

Это было так невероятно, что она зарыдала и тут же проснулась.

Глава 7

Они познакомились в то время, когда Виктор до зачарованности увлекся одним проектом.

Его заприметила Валентина Алексеевна на работе, где сидела секретаршей в приемной.

Статный, высокий, светлоглазый парняга, шапка светло-рыжих волос, широкое свежее лицо. Он вошел в кабинет ее начальника, бледный и быстрый, держа в вытянутой руке толстую бумажную трубу скатанного чертежа. Вышел медленный, с гримасой неловкого удовольствия, труба подмышкой.

– Послушай-ка, милый!

Он увидел голубые, по-детски безмятежные и доверчивые глаза на немолодом плакатно-советском лице с правильными классическими чертами. От нее как будто шла волна одобрения.

– Как тебя?

– Виктор.

– Хорошее имя. А я Валентина Алексеевна. Подойди, что скажу…

Приблизился. Серый костюм, черный галстук в белый горошек, сквозь белую рубаху нежно пахнуло потом.

– Ты откуда у нас такой? Архитектор или художник? Не похож.

– Я экран проектирую. Экран. Ну, как телевизор. Будет висеть на роддоме.

– Рожает у тебя кто? – спросила Валентина участливо.

– Да при чем здесь это?

– Женат?

Помотал головой:

– Говорю вам, экран строю. Внешний вид утверждать пришел. На стену роддома повесят. На улице, понимаете? И будет всегда показывать.

– Что показывать? – подозрительно спросила она.

– Чего захотят – то и будет.

– Дай чайку налью. А конфету хочешь? Знаешь, какие у меня вкусные. Специально берегу. Для дорогих гостей. Не конфеты, а сказка. Умный человек, значит? Я и вижу, что серьезный. А то ходят художники патлатые, ни здрасьте, ни до свидания. А неизвестно, какие они художники. У тебя-то вот есть что предъявить. – Она заборматывала его, оплетала мелодичным доброжелательным голосом, и он улыбнулся, почувствовав себя уютно. – А у меня для тебя не только конфета. Еще и невеста есть. Всех отвергает, разборчивая… Темненькая она. Она тебе понравится – она всем нравится.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.