Где ты теперь?

Передо мной была прежняя мама, которая, как я считала, потеряна навсегда, та самая мама, которая поддерживала отца после исчезновения Мака, та самая мама, чья первая мысль была обо мне, когда она узнала о гибели отца 11 сентября. Я училась тогда на предпоследнем курсе Колумбийского университета и случайно осталась дома с ночевкой. Я все еще спала, когда ударил первый самолет. Мама в ужасе наблюдала за происходящим по телевизору. Одна. Офис отца располагался на сто третьем этаже Северной башни, в которую пришелся первый удар. Она попробовала дозвониться до него, и ей это удалось. «Лив, под нами пожар, — сказал он.— Думаю, мы не сможем отсюда выбраться».

Связь оборвалась, а через несколько минут мама увидела, как башня рухнула. Она не стала меня будить. Я сама проснулась минут через сорок пять. Открыв глаза, увидела ее плачущую в моей комнате. Она обняла меня и не выпускала из рук, пока рассказывала, что произошло.

Вот такой была моя мама до того, как ежегодные звонки Мака в День матери не начали разрывать ее на части.

— Мам, если тебе здесь хорошо, я бы хотела, чтобы ты осталась в санатории подольше, — сказала я.— Тебе не стоит возвращаться на Саттон-плейс сейчас, а если репортеры пронюхают, что ты вернулась на квартиру Эллиотта, то станут подкарауливать тебя и гам.

— Я понимаю, Каролин, но как же ты? Я знаю, ты не захочешь переехать сюда, но нет ли другого места, где ты могла бы от них скрыться?

Можно убежать, но нельзя спрятаться, подумала я.

— Мама, я думаю, мне необходимо оставаться на виду, — ответила я.— Потому что до тех пор, пока у нас не появится неопровержимое доказательство обратного, я собираюсь верить и заявлять публично, что Мак невиновен.

— Точно так поступил бы твой отец.— Теперь мама по-настоящему улыбнулась, — Давай присядем. Хотелось бы выпить по коктейлю, но здесь это не принято.— Она взглянула на меня с легкой тревогой.— Ты знаешь, что Эллиотт собирался приехать?

— Да. Жду его с нетерпением.

— Он был для меня как скала.

Признаюсь, я почувствовала укол ревности, хотя тут же в этом раскаялась. Эллиотт действительно был надежным, как скала. Две недели назад мама называла меня своей опорой и поддержкой. Чувство вины сразу улетучилось, когда я подумала, что Эллиотт, возможно, собирается объявить нам о своем намерении отгородиться от наших проблем. Я припомнила слова Джеки: «Для людей вроде Эллиотта очень много значат внешние приличия».

Но когда он приехал, все мои страхи рассеялись. Он не только не собирался отказаться от нас, а наоборот, самым официальным образом попросил моего благословения на его брак с мамой. Как мило. Он сел с Мамой на диван и обратился ко мне с серьезным видом.

— Каролин, полагаю, ты знаешь, что я всю жизнь люблю твою маму, — сказал он.— Я всегда считал ее яркой звездой, до которой мне не дотянуться. Но теперь я способен предложить ей защиту как супруг в очень непростой для нее период.

Я понимала, что следует его предостеречь.

— Эллиотт, если Мак вдруг окажется перед судом в качестве серийного убийцы, ты должен сознавать, какую ужасную огласку получит это дело. Клиенты крупного калибра, вероятно, будут недовольны, что имя их финансового советника то и дело мелькает в желтой прессе.

Эллиотт посмотрел на маму, потом снова на меня и сказал, весело сверкнув глазами:

— Каролин, то же самое, слово в слово, сказала мне твоя мать. Могу тебе пообещать следующее: я скорее пошлю всех своих важных клиентов к чертям, чем откажусь хотя бы от одного дня рядом с твоей мамой.

Мы поужинали в одной из отдельных столовых. Это было скромное празднование, овеянное грустью. Я согласилась с их планом пожениться как можно скорее и как можно тише. В тот вечер я ехала домой, радуясь за маму и, в то же время, испытывая странное чувство, что Мак пытается связаться со мной. Я буквально ощущала его присутствие в машине. Отчего?

На Саттон-плейс вновь не оказалось ни одного репортера. Я пошла в спальню и включила одиннадцатичасовые новости. Показали кусочек из моего заявления прессе. Говорила я резко и ершисто. К этому часу просочился слух, или ему позволили просочиться, что Лизи назвала Мака как своего похитителя.

Я выключила телевизор. Любовь или деньги, подумала я, закрывая глаза. Две самые распространенные причины, по мнению Лукаса Ривза, большинства преступлений. Любовь или деньги. Или недостаток любви, как в случае с Маком.

В три часа ночи я услышала сигнал домофона. Вскочив с кровати, сбежала вниз, чтобы ответить. Это оказался консьерж.

— Простите, мисс Маккензи, — сказал он, — Но только что кто-то передал швейцару записку со словами, что вы должны получить ее немедленно, — это вопрос жизни и смерти.

Он запнулся, а потом сказал:

— При всей этой шумихе, возможно, кто-то решил сыграть злую шутку, хотя...

— Пришлите записку ко мне, — перебила я, не дав ему договорить.

Я стояла в дверях и ждала, пока Мануэль пройдет по коридору и передаст мне простой белый конверт. Записка, лежавшая в нем, была написана от руки на хорошей бумаге без логотипов.

Она гласила: «Каролин, записку передаст посыльный, так как твой телефон, возможно, прослушивается. Только что позвонил Мак. Он хочет видеть нас обоих. Он ждет на углу Сто четвертой улицы и Риверсайд-драйв. Встретимся там. Эллиотт».

68

— Вот он! — воскликнул Барротт, — На улице перед клубом «Вудшед» в ночь, когда исчезла Лизи. Если посмотреть под углом, с которого его взяла камера наблюдения, ему был виден стол Демарко. А вот он снова, на том же снимке, где Демарко наблюдает за Лизи, пока она позирует своей подружке.

В сопровождении охраны, которой было дано распоряжение пропустить их, детективы расположились в офисе Лукаса Ривза. Они просмотрели сотни снимков, развешанных на стенах, пока не обнаружили то лицо, которое искали.

— Здесь еще один тип, похожий на него, только волосы короче, — сказал Гейлор, не скрывая волнения.

Часы показывали половину одиннадцатого. Сознавая, что им предстоит долгая ночь впереди, они поспешили вернуться к себе в офис и начали обрабатывать информацию еще по одному подозреваемому.

69

В ночь со среды на четверг Лукас Ривз плохо спал. В голове его все время прокручивались слова: «любовь или деньги». В шесть утра, когда он начал просыпаться, вопрос, так долго ускользавший от него, четко сформулировался в голове. Кто мог быть заинтересован в том, чтобы погибший считался живым?

Любовь или деньги.

Деньги, разумеется. Отдельные факты начали выстраиваться в стройную картину, словно кусочки пазла. Если он прав, все до абсурда просто. Лукас, известная ранняя птаха, никогда не останавливался перед тем, чтобы разбудить того, кто мог ответить на его вопрос. На этот раз, к счастью, его собеседник, известный юрист по вопросам недвижимости, тоже принадлежал к жаворонкам.

— Можно ли воспользоваться завещательным трастовым фондом, или он всегда неприкосновенен? — прямо задал вопрос Лукас.

— Обычно к этим фондам не так легко подступиться до срока, но если есть весомая и разумная причина, то душеприказчика можно уговорить.

— Так я и думал. Не стану тебя дольше отрывать от дел. Спасибо, друг.

— Всегда пожалуйста, Лукас. Но в следующий раз звони после семи, договорились? Я встаю рано, но моя жена любит поспать.

70

Я надела брюки, сунула ноги в сандалии, набросила длинный плащ поверх пижамной футболки и побежала к лифту, на ходу пряча записку Эллиотта в сумочку. Торопясь добраться до Мака, пока он не передумал повидаться со мной, я забыла, что гараж закрывался в три часа ночи. Об этом мне напомнил Мануэль, когда я назвала ему подвальный этаж.

Мне оставалось только одно — выйти на улицу и поискать свободное такси. На Саттон-плейс не оказалось ни одной машины, зато когда я повернула на Пятьдесят седьмую улицу, то увидела ехавшую мне навстречу машину частного извоза. Я, должно быть, выглядела дико, когда замахала обеими руками, чтобы привлечь внимание водителя, но он все-таки остановился. Я забралась в авто, и водитель сделал разворот в обратную сторону, чтобы поехать на запад.