Страница 4 из 54
Переламываю в пальцах, вынутую было, новую сигарету из пачки. Это как — двое? Я что-то не понял? Совсем не понял, ведь всё так стройно казалось. Или генерал нашёл себе партнёра? Жаль, что это тело явно ничего не знает. Надо попробовать из него про этого связного вытащить хоть что-нибудь. Видимо, единственный в секте, кто по нормальным делам, а не фанатичная корова.
— А про парнишку этого, нормального, рассказать что можешь, Тумба? — Вкрадчиво интересуюсь я, скользнув взглядом по Ави, внимательно следящим за нашим диалогом.
Ведь в любой момент, в нём, общении, может произойти некое фатальное для Тумбы изменение. Если вдруг это понадобится. Знать бы ещё, кто его прикрывает. И насколько. Но явно, что не одни эти «Дети Света». И, кстати, если он так для них важен… То его должны пасти, Архонт побери! Наружку они точно устроили бы. И, значит, сейчас кто-то думает — что же это за кадры припёрлись к их ценному варщику зелий. Если ещё, конечно, у них нет ориентировки именно на меня, кстати. Так, на всякий случай. Ведь генерал, коли он стоит за этим делом…
Пока меня прошибает холодный пот и пальцы начинают дрожать, Тумба уже говорит, я стараюсь прислушаться к его словам, спешно выдёргивая из пачки новую сигарету.
— Ну, обычный такой парень. Лет тридцати. Тебе что, фоторобот его нужен, не понял? — Тумба затягивается и, кашлянув, продолжает. — Звать его Павлом. Сам на меня вышел, узнал. Меня, если надо, многие советовать могут. Где живёт точно не скажу. Да и вообще. Ну, крест носит, православный. Говорит, для маскировки. Большой такой. И вообще пацанского вида. Но приличный, из интеллигентных, да. Приходит каждую пятницу. Больше не скажу. Не знаю, да и денег оно тех не стоит, да?
Ясно осознавая, что из профессионала в варении всякой гадости, я больше ничего не выжму, по крайней мере, обычными методами, прикидываю что делать дальше. Во-первых, что делать с ним? Я ведь спокойненько запалил Бульгума, хотя этого он очень не хотел. Если протечёт — то лишние проблемы мне не нужны. Тем более, есть у меня идейка и вовсе подгрести под себя остатки разгромленных чернокнижных организаций Столицы. Потом, когда-нибудь. И ссориться с Бульгумом, которого все знают, и, может и не уважают, но считают фигурой — плохая штука со всех точек зрения. Во-вторых, не знаю много ли у них таких людей как эта Тумбочка, но лишить их одного из каналов — заманчиво. И, наконец, я же вижу его насквозь. Даже если я дам ему денег. Много денег. Он всё равно уже завтра, то есть в эту самую пятницу, заложит меня своим нанимателям. Натура у него такая, очевидно. Моральные принципы или та даже кодекс чести — не про этого наркомана. Его только помани — и он всё расскажет. Как мне сейчас.
Так что вопрос только в одном — как от него по-тихому избавиться, чтобы не привлечь внимания Механизма? И, заодно, чтобы пасущие его «деточки» не поняли, кто это сделал и зачем. Несчастный случай. Сгорел на работе. И всё.
Ну и маленький на засыпку — можно ли что узнать ещё, если оторвать ему пальцы, к примеру? Хотя нет, кажется, что он выдал всё, что знал, как на духу. В этом и опасность. Вот ведь архонтов Бульгум. Знал, что будет подстава. Но такая… И чего я тешил себя надеждой, что тут будет адекватный в плане договоров и сохранения тайн человек, а не этот предмет мебели?
И опять косячок есть — если его даже аккуратно устранить, и это будет для всех лишь несчастным случаем на его тяжелой работе… Бульгум в курсе. И быстро свяжет одно с другим. Эту информацию он явно продаст. Или Механизму, или «Детям», или ещё кому… Ничего приятного. У меня нет таких ресурсов, чтобы всё это решить. Устраивать же ещё и странный случай с Бульгумом… Тут уже многие задумаются. Ведь он — всё же не последняя единица. И свяжут, как пить дать, свяжут узелки.
Думай, Ярт, думай!
— Эй, мил человек, чего молчишь? Аноним должен платить за свою анонимность, если всё узнал, да? Так что пять тонн бачинских давай мне, да? — Тумба отложил свой курительный агрегат, разглядывая свою крысу, развалившуюся на столе, посреди груды рваной бумаги и фольги.
Глава 3
Пока я смотрел Шкафу в глаза, Борис внезапно появился из коридора, вытаскивая из-под пиджака длинный нож:
— Шеф, тут проблема.
Я резко поднимаюсь на ноги, чуть не перевернув колченогий стол.
Мужичок, варящий разную гадость для своеобразных людей, вскочил как напружиненный, кидая что-то мне в лицо…
Боль, только боль. И тихий визг, потому что нет сил кричать. Чувствую, как от вспышек яростной, алой и рвущей, рези, у меня подгибаются ноги. Раздаются хлопки, чей-то сдавленный вопль. Удары, грохот. Часть из него, наверное, вызываю я. Потому что адские ощущения резко усиливаются, рука болит как оторванная. Кажется, я упал на пол, задев что-то… Надо мной раздаётся сдержанный вопль:
— Шеф, вы живы? Надо валить!
Другой голос напряженно замечает:
— Хватай его, Алуайа голову оторвёт, если мы Хозяина потеряем!
Я слышу этот короткий диалог отдалённо, как будто со стороны. Потому что лицо, судя по жару, плавится, кожа рвётся. Или мне так только мнится? Я знаю только одно — мне ни в коем случае не стоит открывать глаза, как бы ни хотелось распахнуть их вместе с давящимся в глотке воплем. Иначе я потеряю зрение, чтобы это ни было выплеснуто на мою физиономию.
Ад, вот он какой. Я прямо понимаю теперь, что имели в виду христианские богословы, описывая поджаривание на сковородке. Только мне не смешно и не до изысков эсхатологии. Надо что-то делать. Это что-то уже доходит до костей и я не хочу, не могу дальше!
— Сделайте всё чисто, — Бормочу я, надеясь, что меня услышат мои клановцы. — У нас здесь нет крыши…
Каждое слово отдаётся эхом в моей голове и нестерпимым жжением на губах. Надо молчать, молчать… И вот ещё что. Пока меня довезут куда-то, где смогут смыть это… Надо остановить хоть ненадолго процесс. Вслепую, дёргаными движениями, шарю по своему телу, в поисках ножен на поясе. Кое-как нащупав их, и переждав новую волну всплеска рези, я, трясущейся рукой, вытягиваю его.
— Шеф, мы тебя слышали. — Раздаётся издалека голос. — Постараемся. Но тут жарко. Всё, хватай его!
Снова хлопки. Треск. Шорохи. Сдавленный, и, кажется, предсмертный, крик. Всё равно. Меня вытащат. А я спасу себя. Приближаю кинжал, всё также вслепую, к своему лицу.
— Что вы делаете?! — Ещё один отдаленный крик.
Собрав все свои силы, и понимая, что могу пожертвовать губами из-за лишнего слова, бормочу, едва разлепив их:
— Торможу заражение… Когда… доставите меня… в безопасное место… Вымоете мне лицо… чего бы это ни стоило.
Мне никто не отвечает, но я чувствую, как поднимаюсь в воздухе. Чуть не роняю клинок, в нахлынувшей было панике, но понимаю что меня кто-то взвалил на плечо. Одной ногой цепляюсь за пол и слышу сосредоточенный голос:
— Держитесь, и как-нибудь идите. Я не смогу целиком вас нести. — Мне кажется, что этот тон принадлежит Ави.
Ничего не ответив, я скребу одной ногой по полу. Время от времени. Которое потеряло свой смысл, оставив только накатывающие с завидной периодичностью, вспышки боли, уходящей всё глубже в моё лицо.
Притянув рывком клинок к лицу, я шепчу про себя, еле формируя мысленную словесную речь, древние мантры жертвоприношения, и, примерившись, как мог, взрезаю горящую щёку. Вспышка приступа сводит меня целиком, заставляя ноги рефлекторно дёргаться. Но этот старый ритуал — он помогал затормозить даже отравление самыми смертельными ядами древности. Не снять, но затормозить до тех пор, пока не будет введено противоядие, к примеру. Вот я и приспосабливаюсь к новым условиям…
По моей щеке течёт жар и боль. Ноздри улавливают запах гниения, горелого, и молока. Отвратительный признак. Но надо, надо Ярт. Ещё раз, как могу аккуратно, проделываю над собой акт мазохизма, разорвав, судя по всему, себе скулу. Из моей глотки всё же вырывается вой, тихий и слабый. Как же мне плохо! Быстрее, быстрее, спасите меня!