Дядя Ник и варьете

Тут явился дядя Ник — не затем, чтобы выпить с нами, а чтобы увести из бара.

— Они пригласили на замену ирландского тенора из Манчестера, — объявил он. — Сегодня на обоих представлениях будут битковые сборы, вот увидите, и публика разнесет театр, когда этот парень начнет выводить рулады про милую старую ирландскую мамочку. Стоит англичанам пойти в мюзик-холл, как они начинают обожать ирландцев.

В отношении сборов он оказался прав. Оба раза был аншлаг. Дядя Ник пришел в ярость.

— Талантом их не заманишь, а убийством — в два счета. Они гадали, кто из нас больше всего похож на душителя.

— Я их не осуждаю, — сказала Сисси. — Я тоже гадаю. — В это время мы уже сидели в гостинице и ужинали. — Пока что колеблюсь между Даффилдом, самым высоким из американцев, и этим противным Мергеном.

— Ну и хватит, девочка, — сказал дядя Ник. — Этого достаточно. Если тебя не остановить здесь, сию же минуту, ты будешь твердить об убийстве день и ночь. Ты не сможешь говорить ни о чем другом. Поэтому прекрати сейчас же. Пусть полиция выясняет, кто ее убил. Им за это платят, хотя я бы не сказал, что здешние очень уж преуспели. Двадцать против одного, что им придется звонить в Скотленд-Ярд. Так пусть они этим и занимаются.

— Какой ты бесчеловечный, Ник.

— Иногда мне хотелось бы, девочка, чтобы это было так. Ты говоришь, что напугана… охвачена ужасом…

— Так оно и есть.

— Конечно. Но ты очень похожа на эту проклятую деревенщину, которая сегодня набилась в зал. Тебе это доставляет удовольствие. Ты попробовала крови и теперь облизываешься…

Сисси вскочила, сверкнув глазами.

— Это грязная ложь, Ник Оллантон. Постыдился бы так со мной разговаривать. С меня довольно. — И она выбежала вся в слезах.

— Что-то у нас неладно, малыш, — сказал дядя Ник, не обращая внимания на ее вспышку. — Я тебе рассказывал о старом индийце, который как-то зашел ко мне?

— Вы начали, но потом остановились.

Он мрачно кивнул.

— Старый индиец сказал, что видит реки и океаны крови. Все это наших рук дело, сказал он. То, чего мы действительно хотим.

— Это уж слишком, дядя.

— Может быть. А может, и нет. Но едва у нас за кулисами случилось убийство, они все уже рвутся сюда, чтобы поглядеть на нас. Если ты живешь в таком городе, то талантом тебя не заманишь. Тут нужно совсем другое. Ты же сам видишь, малыш. А теперь я скажу тебе то же, что сказал Сисси. Предоставь это убийство полиции. А то, что думаешь, держи при себе. Я не хочу об этом слышать. Единственная мысль, которую я хотел бы от тебя услышать, — и это комплимент, малыш, — это что-нибудь новенькое для номера, пока я не подготовил фокус с двумя карликами. Мы не могли бы использовать твою живопись?

Я смутился.

— Ну… у меня была одна мысль…

— Давай выкладывай. Что касается деталей, то, как всегда, можешь положиться на меня.

— Зрители выбирают из нескольких сюжетов тот, который хотят видеть на картине, — деревенский дом, поле ржи, кораблик на море и так далее. Им показывают два пустых холста. Один стоит на мольберте и повернут к стене. На другом я начинаю писать — пишу быстро, потому что все уже намечено карандашом. Когда картина закончена, скажем, на одну треть, второй холст поворачивают лицом к публике, — и на нем видно то же самое изображение. У меня готовы две трети — на волшебном холсте тоже. Когда я закончил — закончена и вторая картина, точная копия первой. Конечно, картина на волшебном холсте написана заранее, но она покрыта сверху чистым холстом, который ходит на роликах с пружинами и убирается в раму. Конечно, я понимаю, что куда проще было бы показывать картину не по частям, а просто убрать весь чистый холст сразу…

— Но это не так эффектно, — нетерпеливо перебил дядя Ник.

Как всегда, едва только понадобилось обдумать и решить новый фокус, он делался другим человеком.

— Знаешь, малыш, у тебя есть чутье. Ну, давай подумаем, как это можно устроить.

Он достал карандаш и бумагу из своего вместительного внутреннего кармана. Следующие полчаса мы с ним с увлечением придумывали всевозможные приспособления для волшебного холста, который — дядя Ник настаивал на этом — мы непременно будем показывать зрителям совсем вблизи и даже позволим им потрогать его до начала фокуса. Конечно, я был горд и польщен тем, что дядя Ник так серьезно отнесся к моей идее. Что же до него, то, я думаю, он был счастлив уйти от мрачной сумятицы Баррингтона и побыть в своем маленьком чистом и светлом царстве тщательно продуманных, но невинных обманов. И может быть, этот случай потому мне запомнился, что больше мне уже не пришлось видеть дядя Ника таким счастливым и беззаботным.

6

Но Баррингтон готовил нам новые сюрпризы. В тот же четверг вечером случилась новая беда. Я занимал маленькую спальню в конце лестничной площадки. У дяди Ника и Сисси спальня была гораздо больше и находилась на той же площадке, но не рядом, а была отделена чем-то вроде ванной комнаты. Я упоминаю об этом, поскольку, мне кажется, тот факт, что мы были на одной площадке, но не в соседних комнатах, отчасти объясняет, почему Сисси решила воспользоваться случаем. Свет у меня уже был погашен, и я почти спал, как вдруг почувствовал — не увидел, но услышал, — что в комнату кто-то вошел.

— Дик, ты не спишь? Это я, Сисси.

— Что случилось?

— Ой, мне так страшно, Дик, милый. А ему все равно. Можно я побуду немножко… пожалуйста… пожалуйста. Я только хочу, чтоб ты обнял меня, тогда мне не будет страшно. Вот и все. Только обними меня и скажи, что все в порядке. Я не за тем пришла… честное слово, не за тем… мне страшно. Но я, конечно, понимаю, каково мужчине обнимать девушку, и если ты хочешь, так уж ладно… только успокой меня.

— Жалко, что ты так напугалась, Сисси… Право, тебе нечего бояться. Но это ни к чему, тебе это не поможет, а утром ты сама пожалеешь.

— Мне все равно, что будет утром. Самое главное то, что я чувствую сейчас…

— Не сердись, Сисси, но я не хочу, чтобы ты здесь оставалась — ради твоего же блага, да и моего тоже. Возвращайся к себе, пока мы все не попали в беду.

— Дик, милый, пожалуйста! Неужели ты не понимаешь?..

— Он все отлично понимает. — Сисси вскрикнула, и дядя Ник зажег свет. В длинном красном халате вид у него был почти сатанинский, он свирепо смотрел на Сисси, которая лежала поперек кровати чуть ли не обнаженная — поверх ночной рубашки на ней был только легкий платок. — Он все понимает, и я тоже. А теперь вставай и уходи — живо! — Когда она, громко рыдая, выбежала из комнаты, он сказал: — Она думала, что я сплю, а я не спал. Поэтому я слышал достаточно, чтобы понять, что это не твоя затея, малыш. Это что же, впервые?

— Да, дядя Ник. И будьте с ней помягче. Она и в самом деле напугана до умопомешательства…

— Откуда у нее ум, чтобы мешаться. А если она так напугана, значит, будет рада, что может уйти. А уйти ей придется.

— Нет, нет, дядя…

— Да, да, племянник. Завтра я заплачу ей за эту неделю и за следующую, но в субботу она кончает. И никаких споров. Спокойной ночи, малыш.

Наутро в пятницу, едва увидев его — Сисси еще была в постели, — я принялся умолять, чтобы он оставил Сисси, но он и слушать не желал и заявил, что все равно собирался избавиться от нее, потому что она прибавила в весе и слишком медленно двигалась в фокусе с ящиком и пьедесталом. Но я не поверил этому, хотя и промолчал. Истинная причина была в том, что она нанесла ему удар в самое больное место, она оскорбила его безмерную гордость, хотя ради справедливости следует прибавить, что в отличие от многих он ни разу не вымещал свою обиду на мне. Он снова и снова повторял, что ей придется уйти и что он найдет замену, какую-то девушку, которая работала с ним раньше, по тут нас прервал инспектор Фарнесс.

— Доброе утро, господа. Всего несколько вопросов, прежде чем вы займетесь делами…

— Я ими уже занимаюсь, — сказал дядя Ник. — Надо найти девушку на место мисс Мейпс. Объясни, Ричард. — И он вышел.