Страница 59 из 82
На беду, я ничего о ней не знал, ни где она, ни что делает, и только писал письма, на которые не получал ответов. Но почему-то была у меня идиотская убежденность, что мое второе длинное послание не должно остаться без ответа — словно оно было явлением совершенно иного порядка, чем то, напрасное письмо, которое я написал в Кеттлуэлле, — и день за днем яростно требовал писем на служебном подъезде, чуть не заболев от отчаяния. Более того: неведомый город, в котором была Нэнси, наполнился для меня жизнью, волшебством и магией, а тот, где находился я, стал совсем безрадостным. Улицы казались бедными, новые города унылыми и зловещими, а самое мое существование тупым, скучным и лишенным всякого смысла. Будь я старше, я был бы надежно защищен своим мастерством: зрелый и опытный художник встретил бы этот вызов творческим подъемом; формой и цветом я бы передал и сиюминутное отчаяние свое и далекое мучительное волшебство ее существования. Но я был слишком молод и глуп и слишком мало верил в свое искусство. Поэтому я попал в порочный круг. Душа ушла из моей живописи, мне больше ничего не хотелось делать, я томился, не находя себе места, и все для меня выглядело еще хуже, чем было на самом деле, — а плохого тогда было много, — и каждую форму и краску мое недовольство собой делало еще уродливее. Потом, много лет спустя, я иногда думал, что главная мерзость нашей старой индустриальной цивилизации — закопченный кирпич, ржавое железо, серные пары и грязь — не что иное, как проекция внутреннего отчаяния ее людей; по ведь и наша новая индустрия, такая чистая и гладкая, скучная и невыносимая, тоже отражает внутренний мир новых людей, в котором нет отчаяния, потому что никогда не было никакой надежды и вообще ни одного глубокого чувства.
Наконец во мне все еще жило то смутное предчувствие, которое впервые зародилось, когда я увидел карликов, — предчувствие, что моя жизнь незаметно поворачивает к чему-то непредсказуемому, но страшному. Наверное, это было нечто подобное тому странному чувству, о котором жалобно твердила Сисси.
Как я уже говорил, будучи неопытным, я без всякого основания был удивлен и разочарован молчанием Нэнси, хотя в другом уголке души, опять-таки без основания, я смутно понимал, что от Нэнси и не следует ожидать ответа. Я понимал это, когда, не жалея сил и денег, дозвонился Питтеру в контору Бознби и умолял его узнать, где сейчас Нэнси. И вдруг не осознал, нет, а скорее ощутил, что она едет в одну сторону, а мы — в другую, что нас несет куда-то, где за углом, сверкая очами и рыча, как тигр, подстерегает беда. Я словно почувствовал тогда, что мы находимся с ней в двух различных мирах.
Не знаю, каков у других людей опыт на этот счет, но я обнаружил, что если в течение какого-то времени ничего не происходит, то почти всегда события вдруг начинают валиться на тебя одно за другим. И всякий раз это случается в таком месте и в такое время, когда ничто не вызывает опасений. Вы сидите и зеваете по сторонам, и тут на вас валится крыша. Так было в ту неделю, когда мы играли в Баррингтоне, жалком городишке, ютившемся посреди шлаковых пустошей Южного Ланкашира. В нем была ратуша, похожая на огромный писсуар, две гостиницы — плохая и очень плохая — и ни одного театра, но зато имелся «Дворец Варьете». Он был меньше и старее, чем «Эмпайры», в которых мы играли, — уборные были худшими из всех, что я видел, да и вообще Баррингтон не входил в наш маршрут, и неделя там была заменой. За сценой было просторно — правда, забито различным хламом, оставшимся после какой-то старой феерии, и там образовались всякие уголки и тупички, — но сама сцена была меньше обычного, и нам с Сэмом в понедельник утром пришлось здорово повозиться, устанавливая наш индийский храм. Рабочие сцены были или старики, — ветераны варьете, — или молодые ребята, которые служили совсем недавно. Осветительное оборудование было такое, что его следовало бы отправить в театральный музей. Оркестровая репетиция затянулась на три с лишним часа, и даже тогда многие в раздражении уходили, не узнавая своей музыки, потому что оркестр в баррингтонском «Дворце Варьете» состоял не из шестнадцати музыкантов, как обычно, а только из восьми, включая самого дирижера, старика с иссиня-черными крашеными усами, который должен был играть на рояле и одновременно дирижировать, но не делал ни того, ни другого. Так что, может быть, мне не следовало удивляться тому, что именно в Баррингтоне все и случилось: ведь мы с самого начала были выбиты из колеи и очень подавлены.
4
Я уже успел потерять терпение и совсем убитый запивал пивом жесткий пирог с мясом в привычном «баре-за-углом», когда ко мне, вытирая потное лицо, подсел Мерген и заказал большую порцию бренди. Я все время держался в стороне от него и Лили, но сейчас, представляя, что ему пришлось вынести во время оркестровой репетиции, чувствовал в нем товарища по несчастью.
— Знаете, Ричард, — начал он, проглотив половину бренди и в последний раз вытерев лицо, — Джо Бознби совсем с ума сошел, когда отправлял нас в эту дыру. Мы с Лили не были в таких местах не помню уж сколько лет. Боюсь даже подумать, что она скажет сегодня вечером.
— Зато я знаю, что скажет дядя Ник, когда поработает на этой сцене, — сказал я, — если только он вообще вымолвит слово, а не взорвется.
— И гостиница не лучше. Мы в «Империале». А вы?
— Нет. Дядя Ник всегда умеет найти похуже. Мы в «Виктории». В комнатах такой запах, будто туда свалили старые журналы с чердака. Я не люблю напиваться, но просто не знаю, что еще тут делать.
— Могу предложить вам кое-что получше, — сказал он как обычно негромко и вкрадчиво. — Лили поручила мне пригласить вас. Сегодня вечером всем нам понадобится что-то, чтобы убедиться, что жизнь еще имеет смысл. У ее прелестной и очаровательной юной поклонницы мисс Филлис Робинсон, которую вы видели в Манчестере, ангажемент на концерт для курящих в нескольких милях отсюда, и Лили — она умеет быть любезной — просила ее провести вечер с нами. И вы, Ричард, получаете специальное приглашение на наш ужин. Стол будет неплохой, потому что мы приняли свои меры. Нас будет только четверо, и я надеюсь, вы убедитесь, что красотка Филлис совсем не так застенчива, как была в Манчестере. — Увидев, что я в нерешительности, он продолжал: — Я думаю, это все-таки приятнее, чем возвращаться в вашу еще более скверную гостиницу к дядюшке, который не в духе, и к его запуганной мисс Мейпс. Хорошая еда, вино… и хорошенькая девочка… а?
Все еще колеблясь, я поблагодарил его и сказал, что посмотрю, как буду себя чувствовать после второго представления.
— Я, наверное, так устану, что смогу только доползти до постели.
— Вы так говорите, потому что уже много поработали утром. Вам нужно отдохнуть. Но сегодня вечером, когда все будет позади, вам до смерти захочется хорошего ужина и веселой, прелестной женской компании. Я старый артист, Ричард, и я знаю. Когда вы переоденетесь, вернитесь в гостиницу со своим дядюшкой, но не ешьте, а только выпейте немного аперитива — очень рекомендую две трети шерри на одну треть бренди, — потом возьмите ключ, если в гостинице нет ночного швейцара, и приходите к нам часов в одиннадцать. Мы занимаем весь третий этаж — это звучит шикарнее, чем в действительности, потому что там только четыре комнаты и Лили превратила одну спальню в гостиную, — но это значит, что нам никто не будет мешать. Так что в одиннадцать часов от вас требуется всего лишь найти дорогу на третий этаж «Империала». Это ведь не слишком трудно?
Я долго и пристально смотрел на него. И не мог избавиться от ощущения, что, разговаривая со мной как с робким мальчиком, он всеми силами старается меня пристыдить и вырвать согласие. Тут он, должно быть, понял, что переусердствовал.
— И к тому же Лили будет очень огорчена, если вы не украсите ее маленькую вечеринку. Она вас так ценит, Ричард. А после того, как она получила фото своего портрета, написанного вами, ей безумно хочется выразить вам благодарность. Итак, сегодня будет отличный стол и хорошенькая девушка, для которой малейшее желание Лили — закон. Может быть, я немного ревную. Я говорю себе: если бы я был молод и красив. — Он попытался придать своему лицу мечтательное выражение, но жесткие оловянные глазки испортили впечатление.