Страница 39 из 42
Перед смертью миссис Апуард звонила по телефону трем женщинам — миссис Рэндел, миссис Карпентер и мисс Хендерсон и сказала им примерно одно и то же. Каждой из них была передана телефонограмма, в которой говорилось, что миссис Апуард, оставшись вечером одна в доме (у ее служанки был выходной, а ее сын уехал вместе с миссис Оливер в Кулленкуэй), была бы рада, если бы указанная леди составила ей компанию после ужина.
Зачем надо было звонить по телефону троим? Знала ли миссис Апуард точно, где она видела фотографию Эвы Кейн? Было ли между этими тремя женщинами что-либо общее? Я вижу только одну общую черту — их возраст. Им всем около тридцати.
Думаю, что вы читали статью в «Санди Комет». В ней, в частности, содержится несколько трогательных строк о будущем дочери Эвы Кейн. Всем трем женщинам, которых миссис Апуард приглашала к себе в тот вечер, примерно столько же лет, сколько могло быть дочери Эвы Кейн. Можно было предположить, что в Бродхинни живет молодая женщина — дочь известного убийцы Крэйга и его любовницы Эвы Кейн, предположить также, что эта молодая женщина пойдет на самые крайние меры, стремясь не допустить разглашения тайны своего рождения. Можно было думать, что она не остановилась даже перед тем, чтобы дважды совершить убийство. Ведь были же найдены после смерти миссис Апуард на столе две чашки, из которых пили, на одной из них остались малозаметные следы губной помады.
Вернемся теперь к трем женщинам, которым были переданы эти телефонограммы. Миссис Карпентер заявляет, что не сочла нужным тратить время и не пошла в тот вечер в «Лэбернамз». Миссис Рэндел говорит, что собиралась пойти к миссис Апуард, но заснула в кресле. Наконец, миссис Хендерсон уверяет, что ходила в «Лэбернамз», но на вилле не было света, на ее зов никто не отозвался, и она вернулась домой.
Вот, что нам говорят эти три женщины. А между тем есть одна свидетельница, юная Эдна, которая утверждает, что видела, как в дом вошла какая-то блондинка. И потом эта чашка со следами губной помады и оставшийся в доме запах изысканных и дорогих духов, которыми, кажется, пользуется миссис Карпентер.
— Вы лжете! — вскричала Ева Карпентер. — Это не могли быть мои духи! Я не входила туда! Не входила!
Обернувшись к своему мужу, она добавила:
— Неужели, Гай, против такой лжи нельзя ничего сделать?
Побледнев от ярости, Гай Карпентер подобно обвинителю указал пальцем на Пуаро.
— Существует закон о клевете, и вы в этом убедитесь, мистер Пуаро! У меня есть свидетели — все, кто здесь присутствует.
— Разве это клевета, — возразил Пуаро, — когда утверждают, что миссис Карпентер пользуется определенным видом духов и губной помады?
— Ваши слова нелепы! — бросила Ева Карпентер. — Кто угодно и где угодно мог разбрызгать духи, которыми я пользуюсь.
На лице Пуаро появилась улыбка.
— Вы сказали, мадам, «кто угодно»! Это была бы грубая уловка, настолько грубая, что в данном случае она возымела обратный эффект: она навела меня на мысль. Из-за этих духов я стал раздумывать о следах губной помады, оставшихся на чашке. Их легко было бы стереть. Можно было вымыть чашку — времени было достаточно, и в доме никого не было — или даже унести ее с собой. Этого не сделали. Я спросил себя: почему? Отвечаю: ибо старались внушить мысль, что там побывала женщина и что преступление совершено женщиной. Действительно, три женщины были вызваны по телефону к миссис Апуард, но не самой миссис Апуард. Телефонограммы передали по ее поручению Ни одна из трех женщин не слышала голоса самой миссис Апуард. Следовательно, можно предположить, что эти телефонограммы исходили не от миссис Апуард, а от кого-то другого, кто добивался, чтобы одну из женщин, безразлично какую, обвинили в преступлении. И я снова задаю себе вопрос: почему? Возможен только один ответ: потому что убийца миссис Апуард — не женщина, а мужчина.
Пуаро обвел взглядом аудиторию. Его последняя фраза не вызвала никакой заметной реакции. Он продолжал:
— Таким образом, я установил первое обстоятельство: убийцей миссис Апуард был мужчина, и миссис Мак-Джинти тоже убил мужчина. Но кто именно? Как и миссис Мак-Джинти, миссис Апуард погибла из-за фотографии. Это можно предположить почти с полной уверенностью. У кого была эта фотография? Таков был первый вопрос, а с ним связан и второй: зачем хранили снимок?
Можно думать, что фотографию хранили сначала по причинам сентиментального порядка. После… устранения миссис Мак-Джинти фотографию уже не нужно было уничтожать. Но обстоятельства изменились после второго преступления. Было совершенно ясно, что снимок связан с убийством. Хранить его стало уже опасно. Думаю, вы все согласитесь с моим выводом, что фотографию нужно было уничтожить и что, следовательно, она была уничтожена?
Все присутствующие закивали головой в знак согласия?
— Ну, так вот, — вновь заговорил Пуаро, — фотография не была уничтожена! Я знаю это потому, что сам нашел ее!.. Я нашел ее именно здесь несколько дней тому назад. Она находилась в одном из ящиков письменного стола у стены…
Достав из кармана пожелтевшую фотографию молодой женщины, прижимавшей к лицу букет роз, Пуаро добавил:
— Вот эта фотография. Это снимок Эвы Кейн. На обороте его два слова, написанные карандашом…
Повернувшись к Морин Саммерхейз и глядя на нее, как обвинитель, Пуаро сказал:
— Нужно ли их оглашать?.. Здесь написано: «Моя мать!»
Изумленная Морин пробормотала:
— Я не понимаю. Я никогда…
— Да, миссис Саммерхейз, вы не понимаете. Хранить эту фотографию после второго преступления можно было по двум причинам. Во-первых, из чистой сентиментальности. Ни в коей мере не чувствуя себя виновной, вы, именно вы, могла хранить этот снимок. Однажды у миссис Карпентер вы сами сказали, что были приемной дочерью. Известна ли была вам когда-нибудь подлинная фамилия вашей матери? Сомневаюсь. Но кто-то знал ее фамилию, тот, кто дорожит своим именем, кто держится за старый семейный очаг, кто гордится своими предками. Этот человек предпочел бы умереть, лишь бы не допустить, чтобы посторонние и тем более его дети узнали, что его жена, Морин Саммерхейз, — дочь Эвы Кейн и преступника Крэйга. Я сказал, что он предпочел бы умереть… Но чего бы он этим добился? Следовательно, мы не будем думать, что он собирается покончить с собой, а предположим скорее, что он готов убивать…
Джонни Саммерхейз поднялся со стула и перебил Пуаро:
— Вы не считаете, что говорите нелепости? — спросил он спокойно и почти любезно. — Вы упиваетесь собственными речами и с наслаждением строите гипотезы, которые ни на чем не основаны! И это только гипотезы! Когда вы начинаете рассказывать, что моя жена…
Внезапно он сорвался.
— Вы — грязный тип!
Он бросился на Пуаро, и тот сделал шаг назад, тогда как комиссар Спенс встал между ними.
— Спокойно, мистер Саммерхейз, спокойно!
Саммерхейз вновь уселся в кресло. Он пожал плечами и сказал:
— Прошу прощения!.. Но эта история абсолютно нелепа! Кто угодно мог положить фотографию в ящик!
— Я как раз это и говорю! — воскликнул Пуаро. — Только вот, что любопытно: на этой фотографии нет никаких следов пальцев, никаких отпечатков. А они должны быть. Если бы этот портрет хранила миссис Саммерхейз, то она, ничего не ведая, оставила бы на нем свои отпечатки, и мы обнаружили бы их!
Миссис Саммерхейз запротестовала:
— Вы, должно быть, сошли с ума! Я ни разу в жизни не видела этого снимка!.. За исключением того случая, когда вы показали нам его у миссис Апуард!
— К счастью для вас, — заявил Пуаро, — я знаю, что вы говорите правду. Эта фотография была положена в ящик стола всего лишь за несколько минут до того, как я ее нашел. В то утро содержимое этого ящика полностью дважды вываливали на пол. Дважды я все укладывал обратно в ящик. В первый раз фотографии в ящике не было; во второй раз она там была. За это время ее подложили в ящик, и когда я говорю «подложили», то я знаю, кто это сделал!
Тон Пуаро был совершенно иным, чем в начале выступления. Он уже не выглядел маленьким нелепым человечком со смешными усами и крашеными волосами. Это был охотник, который затравил дичь и готов ее убить.