Люди в джунглях

Впрочем, роль руководителя претит мне не только тогда, когда я слышу жалобу джунглей и вижу вздетые к луне и небесам костлявые черные руки. Я вообще не люблю эту роль. Она не для меня. Мне противно распекать людей, улаживать раздоры, погонять на работе, ломать голову над тем, как бы побольше выжать из рабочих и из леса, заставлять других подчиняться моей воле. Меня тяготит обязанность принимать решения и отвечать за бесчисленное множество дел.

Конечно, руководитель может фантазировать, мечтать и пытаться воплотить свои мечты в жизнь. К сожалению, слишком редко из этого что-нибудь получается. Мечтаешь видеть город — вырастает маленький поселок; хочется добиться довольства и благосостояния — выходит только горе и нищета.

Правда, не все меня разочаровывает. Как руководитель я знаю множество новых людей, живу их заботами и влияю на их судьбы. Через них я вплотную соприкасаюсь с жизнью, ощущаю ее трепетное биение, приобщаюсь к подлинно человеческим чувствам. И — порой — убеждаюсь, как много дает нам жизнь, когда она особенно щедра или когда она особенно жестока. Человек здесь так беззащитен; душа и тело обнажены. Его не охраняет броня образованности, самомнения, чванства. А если и есть какой-нибудь покров, его быстро сдирают джунгли.

Из всех, кого я узнал здесь, меня больше всего привлекают те, которые не боятся согрешить против бога или своих духов, не боятся сказать жизни «да», а условностям — «нет».

Я многих вспоминаю с благодарностью. Одни из них — хаджи Унус. Никогда не забуду его, во всяком случае его глаз. Глаза У нуса были, если можно так сказать, средоточием всего человека. Не такие уж большие и не темнее, чем у других индонезийцев, но они постоянно горели удивительным пламенем, и это пламя сжигало тело хаджи Унуса, прекрасное, сильное тело греческого бога. Четкие грани лица заставляли вспоминать творения кубистов. Правда, спокойная несокрушимая сила, которую оно выражало, как-то не сочеталась с точеным носом и топкими, мягко очерченными губами.

Хаджи Унус появился на Нунукане уже на втором году нашего поединка с джунглями. Пришел ко мне и контору и попросил взять его на работу.

— Что вы умеете делать? — спросил я и поднял на него глаза, проверяя, что это за человек. Я сразу же понял, что это не рядовой кули, и не стал ждать ответа. — Мне нужен десятник на Ментсапу, в бригаду сплавщиков. Согласны?

— Я согласен на любую работу, какую мне предложит туан.

— А сколько вы хотите получать?

— Сколько даст туан.

— Где вы работали раньше?

— В нефтяной компании, в Таракане.

Мне было некогда, я позвал Джаина и попросил его записать хаджи Уиуса мандуром плотогонов на Ментсапе; платить ему столько же, сколько платили его предшественнику.

На коварной реке Ментсапе пятнадцать человек вязали плоты и сплавляли их. Кроме того, в устье реки грузили тяжелые бревна на баржи с ветхой пристани.

Вскоре после назначения хаджи Унуса я побывал на ого участке и увидел, что он строит новую пристань, более длинную, чтобы можно было нагружать баржи и в отлив. Уже смеркалось, но бригада еще работала.

— Сделаем пристань покрепче, поставим кран. С краном дело пойдет куда быстрее.

— У меня в поселке есть кран, я пришлю его сюда. Вы сами его установите?

— Конечно. Если туан не против, я еще построю мост через реку, чтобы легче было перебираться на ту сторону.

— Что ж, стройте. Но прежде всего — плоты.

Хаджи Унус соорудил пристань и поставил кран; да и сплав при нем пошел намного лучше. Он работал день и ночь, не давал бригаде покоя, но сам трудился больше всех. В Индонезии не принято, чтобы десятник что-то делал своими руками. Его обязанность следить за тем, чтобы работала бригада, обеспечить ее всем необходимым. Но хаджи Унус не знал ни минуты покоя; у него были работящие, ловкие руки и острый, проницательный ум. Он отлично справлялся с любой задачей, однако руководить не мог. и организатора из пего не вышло. Его рабочие старались изо всех сил только потому, что нельзя же позволить своему десятнику выбиваться из сил в одиночку.

Через несколько месяцев я спросил Джаина, сколько мы платим Унусу. Спросил потому, что хаджи Унус при мне отказался взять деньги у капитана, которого выручил: нырнул и освободил винт от стального троса после того, как все отступились. Может, Унус богач, ему эти деньги просто были не нужны?

— Он получает, как все десятники, — ответил Джаин. — Один гульден в день.

— Это неправильно, Джаин. Будем платить ему два с половиной гульдена!

— Он заслуживает даже больше, туан. Но что толку ему от прибавки? Все равно он все проигрывает, знаете, какой он игрок?

Прошел еще месяц. Однажды я задержался на Ментсапе допоздна и решил переночевать в бараке, где жил хаджи Унус.

Мы разговаривали до глубокой ночи.

Он познакомил меня со своей женой. Это была худая долговязая яванка, курчавая, с лошадиным лицом. Она целыми днями играла в карты с другими женщинами. Детей у них не было. Зато было полтора десятка родственников, которых он кормил; несколько старых бабок, остальные — молодежь: юноши и девушки.

Раньше хаджи Унус работал водолазом в нефтяной компании. Настоящим водолазом. У него был водолазный костюм и прочие принадлежности. В день он зарабатывал семь с половиной гульденов — больше любого индонезийца в той же компании. Потом он рассорился с десятником-голландцем и уехал на Нунукан. В Таракане ему довелось строить большие пристани и причалы. Тогда он и научился этому делу. Здесь, на Нунукане, он ныряет без скафандра. Ничего, молено и так работать.

Можно и так? Я сомневаюсь в этом: Унус сильно кашлял, один раз он выплюнул сгусток крови.

— Ты поосторожней, хаджи! С больной грудью нельзя нырять. Да тебе вообще нельзя выполнять тяжелую работу, ты же харкаешь кровью!

— Подумаешь, у меня это уже второй год, туан. И все потому, что я долго на большой глубине работал.

— А ты не напрягайся так, не изматывай себя, хаджи. Пусть кули работают в полную силу!

— Хорошо, туан, я так и сделаю.

Но, конечно, все оставалось по-прежнему. Хаджи Унус наравне со всеми вязал плоты на реке, таскал кряжи из джунглей, конопатил баржи, строил пристани. Он даже проложил одноколейную железную дорогу на Ментсапе. В то же время хаджи Унус не пропускал ни одного случая поиграть в кости или в карты. Вместе с женой он был способен просиживать ночи напролет, не сводя глаз с кувыркающегося шестигранника или шелестящих карт. Кофе и то выпить было некогда. А утром он с воспаленными от бессонницы глазами шел на работу и горячо принимался за дело.

Хаджи Унус никогда ни цента ire брал взаймы, и никогда у него не было денег. Он никому не отказывал в помощи, если мог хоть что-нибудь уделить. Его двери были открыты для всех, и пока в доме была хоть горсть риса, любой мог прийти и сесть за стол. Самому хаджи Унусу, видно, некогда было есть — он худел день ото дня.

Болезнь изнуряла его сильное тело, на котором уже не было и намека на жир, остались только мускулы и жилы, словно желваки и струны под смуглой кожей.

— Береги себя, хаджи! — повторял я. — Возьми отпуск, отдохни недели две. Мы тебе оплатим!

Он взял отпуск и через две недели вернулся на работу еще более осунувшимся: день и ночь играл в карты.

— Отпуск — это не для меня, туан. Я не выдержал бы еще одной недели, — сказал хаджи Унус.

Это была чистая правда. Но и такую жизнь тоже нельзя было выдержать. Хаджи Унус сам загонял себя в могилу.

Я решил платить ему пять гульденов в день, может быть, немного уймется! Хаджи Унус стал работать напряженнее, чем когда-либо. Джаин всячески старался удерживать его, но это было просто невозможно.

Кончилось тем, что хаджи Унус свалился, и мы отвезли его в больницу.

— Ничего нельзя сделать, — сказал доктор. — Скоротечная чахотка.

Хаджи Унус пролежал два дня. Он кашлял, хрипел, но как будто немного окреп. А в день получки убежал из больницы и отправился в игорный притон.