Жемчужная Тень

Время от времени, переставляя туда-сюда стеклянную посуду и тарелки, Дэйзи на минуту останавливалась, оценивая произведенный эффект; для нас это был знак последовать ее примеру. Именно тогда я оценила способность Дэйзи, не говоря ни слова, заставлять людей делать то, что ей хочется. Я чувствовала, что атмосфера в доме наэлектризована до предела.

— Я бумаги на кровать положила, — донесся из спальни голос мисс Рильке.

— Это она что-то там говорит? — спросила Дэйзи, будто это была последняя капля, переполнившая чашу ее терпения.

— Да, — громко сказала мисс Рильке.

— На кровать — нет, ни в коем случае, — ответила Дэйзи.

— Нет, дорогая, она явно спятила, — сказал любовнице поэт, — это же надо придумать, бумаги на кровать класть.

— Сходите посмотрите, что она там делает, — сказала мне Дэйзи.

Я повиновалась и увидела, что мисс Рильке перекладывает бумаги с постели на пол. Розовые тона спальни Дэйзи произвели на меня сильное впечатление. И откуда у нее этот вкус к розовому? Это ведь не в современном стиле, да и в двадцатые — годы расцвета Дэйзи — этот цвет тоже не был в моде. Туалетный столик в форме человеческой почки был покрыт тюлем, — сильно попорченное сооружение с давними следами кольд-крема, пятнами от сигарет, царапинами, оставленными разными острыми предметами. Кое-где на сгибах сохранилась изначальная окраска, и этот полыхающий пурпур напомнил мне цвета, виденные ранее, — розовые оттенки любили и охотно носили женщины из малайской колонии Кейптауна.

Нет, спальней двадцатых годов это не назовешь, она явно относилась к началу двадцатого века — эдвардианская спальня. Но и в этом случае, даже в этом, Дэйзи вряд ли могла унаследовать такую комнату, ибо ни мать ее, ни бабушка явно не задирали ноги в «Гэйети».[10] Нет, это сама Дэйзи, повинуясь своему невысказанному, но упорному инстинкту, украсила эту комнату кроватью с причудливой резьбой, занавесками с бахромой, печальными поникшими розами на каминной полке и рассыпающимися от старости пуховками. И все в розовом, все в розовом. Я так и не отгадала загадку вкуса Дэйзи по части спальной обстановки — ни тогда, ни позже. Ибо стоит мне попытаться поместить ее в то или иное конкретное время или пространство, как контуры безнадежно расплываются. Порождение двадцатых, она вместе с тем обставляет спальню, которая выламывается из их стиля. Осколок старого праздного класса, она вместе с тем становится архитектором этой комнаты в розовых тонах.

Вынуждена с сожалением признать, что оставшуюся часть вечера я посвятила разрушению сборища и подрыву самой цели, ради достижения которой Дэйзи пригласила гостей.

А цель была обычной. Она вступила в какую-то новую международную гильдию и хотела сделаться членом ее комитета. Сегодня ожидались несколько парламентариев, директор завода по производству минеральных вод, бригадир-генерал (и к тому же граф), отставной адмирал и несколько женщин-журналисток. Помимо того она пригласила кое-кого из старых друзей — тех, что не пропускали ни одно из сборищ в таком роде. Она называла их своими «столпами»; это был миманс либо хор в социальной драме Дэйзи. Существовал также некто мистер Джеймисон; среди приглашенных его не было, но невидимо он присутствовал — в качестве председателя вышеупомянутого комитета. Видеть миссис Оверэнд в составе комитета ему не хотелось. Нас для того и собрали — хотя догадывались о том лишь немногие, — чтобы начать кампанию по устранению этого самого мистера Джеймисона. Именно его коллеги и знакомые были приглашены на прием.

Прихожая была отделена от гостиной раздвижными дверями. Меня поставили ответственной за это помещение, где разместили буфет. Здесь Дэйзи, готовясь к приему гостей, задержалась, чтобы сменить чулки. У нее вообще была привычка одеваться во всех комнатах дома, беспокойно перемещаясь с места на место. На поиски разбросанной во время странствий по дому одежды, гребня, помады отрядили мисс Рильке; но секретарша проглядела валяющуюся на столе, в центре прихожей, пару черных шелковых подвязок вековой давности, каждая с очень большой, перепачканной в саже, но изначально алой съемной розеткой.

Прямо перед появлением первых гостей Дэйзи Оверэнд заметила в прихожей подвязки.

— Убери их, — велела она мисс Рильке.

Первым пришел адмирал. Я открыла дверь, а Дэйзи и Лотти, с мастерством, накопленным за долгое время практики, затеяли оживленную беседу, в самый разгар которой и должен был, по замыслу, войти в гостиную адмирал. Следом за ним появился один из парламентариев. Оба они, не будучи «столпами», оказались в этом доме впервые.

— Прошу. — Мисс Рильке придержала раздвижную дверь.

— Сюда, пожалуйста, — окликнул их из гостиной Том Пфайффер.

Оба гостя воззрились на стол. Там все еще валялись подвязки Дэйзи. Адмирал, как я заметила, был озадачен. Не будучи слишком близко знаком с Дэйзи, он наверняка решил, что дама эта весьма эксцентричная. Он попытался улыбнуться. Гость-политик взял некоторую паузу на то, чтобы выработать линию поведения. Наверное, в конце концов он заключил, что подвязки это не хозяйкины, ибо в какой-то момент я поймала его любопытствующий взгляд на себе.

— Это не мои, — поспешно сказала я, — не мои это подвязки.

— А чьи же? — спросил адмирал, придвигаясь ближе.

— Это подвязки миссис Оверэнд, — сказала я, — она меняла здесь чулки.

В общем-то подвязки эти никогда не служили своей цели; даже сейчас, при помощи английских булавок, они поддерживали не столько чулки Дэйзи, сколько ее дух, потому что она любила их. Это были исторические подвязки в том смысле, что, как мне кажется, изначально они выглядели простым капризом, затем, через пять примерно лет, вступили в наиболее интересный, старомодный, непристойный период своего существования, а по прошествии еще некоторого времени начали увядать: декаданс. И вот теперь, с извращением, свойственным тем, кто видит в вещах, имеющих к ним хоть какое-то отношение, исключительно белоснежную чистоту, Дэйзи видела в них не старье, но часть самой себя — впоследствии у нее появился повод сказать мне об этом.

Адмирал настороженно проследовал в гостиную, а парламентарий задержался, изучая картину на стене и краем глаза поглядывая на подвязки. Меня же, должна признать, подмывало убрать их куда-нибудь подальше. Появлялись новые гости, и подвязки наводили их на разные мысли. Уже одно это не позволяло держать их на виду — негостеприимно как-то.

И все же я не уступила соблазну. Мисс Рильке неожиданно пришла в сильное волнение. При появлении очередного гостя она бросалась к дверям и, подражая моему голосу, восклицала:

— Извините, пожалуйста, за подвязки. Это подвязки миссис Оверэнд. Она меняла здесь чулки.

Дэйзи, Дэйзи Оверэнд! Надеюсь, вы меня забыли. Весь план вечеринки сломался. Лотти довольно быстро променял относительный покой гостиной на общество «столпов» Дэйзи, которые заранее облюбовали отдельную комнатку. Эти пионеры Молодежной Идеи, подходившие по двое, по трое, охотно внимали речам мисс Рильке:

— Извините за подвязки. Это подвязки мисс Оверэнд…

Но больше всех веселился Лотти.

Прошло еще несколько минут перед тем, как до гостиной, где Дэйзи настраивала какую-то журналистку против мистера Джеймисона, донесся шум. Это собравшиеся в прихожей гости обменивались рукопожатиями, чокались и приплясывали вокруг Лотти, который, подцепив подвязки щипцами для сахара, держал их высоко над головой. Том Пфайффер забылся настолько, что просто мирно свернулся калачиком на диване.

Вижу Дэйзи, стоящую в проеме раздвижной двери в своем черном выходном платье и напоминающую не-распустившийся слабенький бутон тюльпана. Позади нее сгрудились новые друзья, несколько фраппированные происходящим, но готовые разделить общий дух веселья, чем бы оно ни было вызвано. Старшее поколение под предводительством Лотти танцевало простейшую джигу. Одной рукой он высоко держал щипцы для сахара с зажатыми в их челюстях подвязками, другой одергивал в коленях брюки, словно это была дамская юбка.

10

Популярный лондонский мюзик-холл в Лондоне 1890-х годов.