Страница 3 из 160
Но на севере этого узкого пути цивилизации, у кочевников существовал совершенно другой путь, каким являлась степь, нескончаемая дорога с многочисленными тропами. Дорога варваров. Ничто не мешало передвижению варварских эскадронов между берегами Орхона и Керулена и озером Балхаш. Укажем в связи с этим, что Большой Алтай и северные отроги Тянь-Шаня сходятся друг с другом. При этом, достаточно просторный проход оставался в стороне Имиля на Тарбагатае в Чугучаке, так же он оставался широким между Юлдузом, Или и бассейном Иссык-Куля, на северо-западе которого бескрайние просторы киргизских и русских степей вновь оказались под копытами кавалерии, пришедшей из Монголии. Орды из восточных степей беспрестанно пересекали эти проходы Тарбагатая, Алатау и Музарта в поисках добычи в степях Запада. В протоисторический период доминировал обратный процесс. Создалось впечатление, что кочевники иранской, т.е. индоевропейской расы, которых греческие историографы называли Скифами и Сарматами, звучащие по-ирански как Саки, продвинулись очень далеко в глубь северо-востока, в сторону Пазырыка и Минусинска, в то время как другие индо-европейцы расселились в оазисах Тарима, начиная от Кашгара до Кучи, Карашара, Турфана, возможно вплоть до Ганьсу. Достоверно, что начиная с христианской эпохи, движение следовало от востока к западу. Теперь не индоевропейцы господствовали в оазисах будущего китайского Туркестана со своими тохарским, кучанским и «восточноиранским» диалектами, а Хун-ну, которые под именем Гунны основали прототюркскую империю в Южной России и Венгрии, где русские степи являются продолжением азиатских, а венгерские степи являются продолжением русских. Это были также Авары, монгольские орды, бежавшие из Центральной Азии под натиском Тукю в VI в., которые господствовали в этих местах, сначала в России, затем в Венгрии. В VII в. таковыми стали Тюрки-Хазары, в XI в. Тюрки-Печенеги, в XII в. Тюрки-Команы, которые пошли по тому же маршруту, наконец, Монголы Чингизханиды в XIII в. завершили объединение степей, если можно так выразиться, заселенных человеком от Пекина до Киева. [1]
Внутренняя история степей является историей тюрко-монгольских орд, которые соперничали друг с другом за обладание лучшими пастбищами, бороздили эти степи для того, чтобы удовлетворить нужды своих стад и табунов. Это были бесконечные перегоны скота, изменение маршрутов которых порой требовало веков, и эти огромнейшие просторы, которые природа создала для их деятельности и к которым все было приспособлено, включая физическое развитие и образ жизни. История, написанная представителями оседлых народов, раскрывает немного из того, что касается нескончаемых передвижений между Желтой рекой и Будапештом. Ими были зарегистрированы нашествия различных орд, возникших неожиданно у Великой Стены или дунайских крепостей, перед Татоном или Силистрой. Но что же они нам сообщили о внутренних передвижениях тюрко-монгольских народов? Мы четко видим как следовали один за другим в пределах империй Карабалгасуна и Каракорума в верхней Монголии, у истоков Орхона, все эти кочевые племена, которые стремились доминировать над другими ордами, Хун-ну, тюркского происхождения, во времена еще до нашей эры, Сяньби – монгольского происхождения, в III в. после Рождества Христова, Жуань-жуани, также монгольского происхождения, в V в., Тюрки – Тукю в VI в., Тюрки-Уйгуры в VII в., Тюрки-Кыргызы в IX в., Кидане монгольского происхождения в X в., Кереиты или Найманы, несомненно тюркской расы в XII в. и, наконец, Чингизханидские Монголы в XIII в. Если нам известна подлинность кланов, которые поочередно, то тюркские, то монгольские, устанавливали господство одних над другими, то нам неведомо, каков был соответствующий расклад в самом начале формирования громадных родственных групп: тюрков, монголов и тунгусов. Безусловно, на данный период Тунгусы занимают кроме Северной Маньчжурии большую часть Восточной Сибири и к тому же в Центральной Сибири они располагают берегом среднего течения Енисея, и живут в районе трех рукавов речки Тунгузки. Монголы же находятся на территории исторической Монголии. Тюрки находятся в Западной Сибири и на территории двух Туркестанов, принимая во внимание, что в данном регионе тюрки появились позже и тюркизация осуществляется в Алтае в I в. нашей эры, в Кашгарии в IX в., в Трансоксиане в XII в., а основная часть городского населения как в Самарканде, так и в Кашгаре оставалась тюркизированным иранским населением. Но, с другой стороны, нам известно из истории, что в самой Монголии Чингизханиды монголизировали многочисленные истинно тюркские племена, Найманов Алтая, Кереитов Гоби, Онгутов Ча-хара. Еще до того как Чингиз-хан объединил эти племена под синим стягом собственно Монголов, часть нынешней Монголии была тюркской и, впрочем, еще и сегодня тюркский народ – Якуты расположены севернее Тунгусов и занимают северо-восток Сибири в бассейнах рек Лены, Индигирки и Колымы. Наличие в таком количестве Тюрков в районе Берингова пролива, у краев Северного Ледовитого океана, севернее Монголов и даже Тунгусов, призывает нас к еще большей осторожности, когда речь заходит об изучении соответствующего расселения «ранних» Тюрков, Монголов и Тунгусов.[2] Все это позволяет нам уточнить, что в действительности, тюрко-монгольские и тунгусские жители с самого начала располагались далее на северо-востоке, и не только современная Кашгария, а также северные склоны Саянских гор (Минусинск) и Большого Алтая (Пазырык) были заселены в ту эпоху индо-европейцами, пришедшими из «общего индоевропейского очага» Южной России. Подобная гипотеза согласуется в остальном с мнением лингвистов, которые подобно Пельо и Гийому Хевези достаточно демонстративно отказываются принять идею родоначального союза алтайских языков (тюркского, монгольского, тунгусского) и фино-угорских языков, которые были распространены на Урале.[3] Между тем, достаточно значительное различие на сегодняшний день, несмотря на первоначальные родственные связи между тюркским, монгольским и тунгусским языками, склоняет нас к выводу, что три группы, объединенные в ту историческую эпоху под общим началом, с чем связаны частые взаимные заимствования терминов культуры, жили в какое-то время на приличном расстоянии друг от друга на огромнейших просторах азиатского северо-востока.[4] Если бы история тюрко-монгольских орд ограничивалась просто их набегами и подспудной борьбой при перекочевках, то она не дала бы нам никаких интересных данных, по крайней мере, тех, которые нас интересуют. Значительным фактом в истории человечества является то давление, которое эти кочевники оказывали на цивилизованные империи юга, давление, которое заканчивалось многочисленными нападениями, приводившими к захвату территории. Пришествие кочевников явилось почти естественным законом, продиктованным условиями степной жизни.[5] Безусловно, те из тюрко-монголов, которые были связаны с лесной зоной Байкала и Амура и оставались в диком состоянии, занимаясь охотой и рыболовством, так же как и джурджиты до XII в., как и «монголы лесов» до эпохи Чингиз-хана, были теми народами, которые еще были закрыты в пределах одиноких лесных мест, чтобы иметь понятие о землях, на которые можно было претендовать. Но совсем по-другому обстояло дело с тюрко-монголами степей, которые жили благодаря тому, что занимались скотоводством и в связи с чем были вынуждены кочевать вслед за скотом, который шел в направлении пастбищ, а человек следовал за ним. К тому же степь является родными пенатами лошадей. [6] Человек степи – это прирожденный всадник. Именно он, будь-то иранец на западе или тюрко-монгол на востоке, изобрел экипировку всадника, о чем свидетельствуют изображения скифов на греческих вазах киммерийского Босфора. Нам также известно, что китайцы, для того, чтобы отличать кавалерийские отряды один от другого, в III веке до нашей эры, заменили на манер гуннов, долгополые одеяния на штанины. Эти всадники скоростных рейдов являлись лучниками на лошадях, которые уничтожали противника на расстоянии, отстреливаясь из лука при отступлении, ведь парфянская стрела в самом деле есть ни что иное, как стрела гуннов и скифов, которые, ведя войну, словно преследуют убегающую дичь и лошадей, используя при этом стрелы и лассо. Таким образом, в результате таких действий им было видно, где кончалась степь, где начинались возделываемые поля, они обнаруживали совершенно другие условия жизни, которые вызывали у них нездоровую зависть. У них, как известно, зима была суровой: степи являлись продолжением суровой сибирской тайги; лето было невероятно жарким: тогда степи представали как продолжение пустыни Гоби и кочевники в таких условиях были вынуждены, чтобы найти пропитание для скота, пройти до склонов Хингана, Алтая или Тарбагатая. Только весна преобразовывала степи в обильную прерию, украшенную яркими цветами и становилась праздником как для их животных, так и для них самих. В остальное же время года, особенно зимой, они обращали свой взор на земли с умеренным климатом на юге, на Иссык-Куль, «теплое озеро» на юго-западе и на плодородные желтые земли Хуанхэ на юго-востоке. Происходило это не потому, что у них было особое расположение к возделываемым землям, как таковым. Когда они завоевывали возделываемые земли, они инстинктивно оставляли их под парами, что не приносило урожая; они превращали поля в подобие родных степей, где росла трава для их овец и лошадей. Таковым было отношение Чингизхана в XIII веке к культивируемым землям, который, завоевав регион Пекина с прилегающими к нему обработанными полями, вознамерился убрать просо с прекрасной долины Хубея, чтобы превратить ее в пастбище. Если же люди севера не понимали, что значили продовольственные культуры, например, Чингизханиды Туркестана и России вплоть до XIV века оставались истинными кочевниками, которые бездумно грабили свои же собственные города при малейшем нарушении выплаты налогов сельчанами, перекрывали ирригационные каналы, чтобы не дать воду полям, то, напротив, они высоко ценили городскую жизнь за то, что там производили различные товары и много прекрасных вещей, которые можно было грабить и воровать. Они привыкли к мягкому климату, хотя такой климат был относительным. К примеру необычный климат Пекина казался Чингиз-хану расслабляющим, из-за чего он, после каждой кампании, уходил проводить лето на Байкале. Одержав также победу над Джалал ад-Дином, он постоянно относился с неприязнью к Индии, которую он завоевал, потому что для этого уроженца Алтая она казалась адским котлом. Впрочем, он был прав, отказываясь от удобств цивилизованной жизни, потому что как только его внуки становились оседлыми и приживались во дворцах Пекина и Тауриса, это было началом их стремительного вырождения. И пока кочевники сохраняли свою душу номада, они относились к оседлым народам, как к своим хуторянам, к городу и земледелию, как к своей ферме, жестоко эксплуатируя как землю, так и земледельцев. Они объезжали свои владения, рубежи древних оседлых империй верхом на лошади, собирая регулярную дань с населения, когда оно более или менее добровольно соглашалось уплачивать его, но когда оседлое население проявляло неблагоразумие, отказываясь платить дань, то кочевники грабили незащищенные города, совершая неожиданные набеги. Они были подобны стаям волков, и не случайно волк является древним тюркским тотемом. Волки, которые подкрадываются к стадам парнокопытных, а затем следуют друг за другом, перегрызают горло своим жертвам или просто приканчивают отставших и раненных. [7] Подобная система регулярных молниеносных грабительских нападений с постоянным взиманием дани, которую Сыны Неба прикрывали целомудренным названием добровольного подарка, была в общем универсальным правилом отношений между тюрко-монголами и китайцами, начиная со II в. до нашей эры вплоть до XVII в. нашей эры.
[1] По истории тюрко-монгольских империй, рассматриваемой как исследования по человеческой географии, см. Owen Lattimore, The geographical factor in Mongol history, The Geographical Journal (London), XCI, January 1938.
[2] Однако кажется, что Якуты прибыли на север, а их происхождение следует искать в регионе оз. Байкал. Несмотря на то, что в своей стране они на данное время используют северных оленей, у них существует обычай применения в некоторых церемониях лошадиных черепов, как признак их пребывания в приграничных зонах монгольских степей. Это явление противоположно тому, что обнаружено в захоронениях Пазырыка. См. О. Lattimore, Geogr. Journ., 1938, 1, 8.
[3] «Мы разумно отказались, по крайней мере, на современном этапе исследований, от рассмотрения урало-алтайской лингвистической семьи, которая включала бы также финно-угорские и самоедские, тюркские, монгольские и тунгусские языки» (Pelliot, Les mots В Hinitiale? Aujourd hui amuie, dans le mongol des ХШ et XIV siecles. J. A. 1925, 193).
[4] Монгольский, тунгусский и тюркский проязыки, которые произошли от алтайского проязыка по предположению Поппе. «Эпоха тюркского проязыка длилась не дольше первых веков до нашей эры». По утверждению Поппе и Бартольда, «в общем тюркские языки находятся на более продвинутом уровне, чем монгольские языки. Даже монгольский язык любой части монгольского мира еще более архаичен, чем известные наиболее древние тюркские языки. Письменный монгольский язык с фонетической точки зрения находится почти на том же уровне развития, что алтайский проязык». См. N. Рорре Ungarische Jahrbucher, VI, 98. Состояние вопроса об «общности»: par Jean Deny, Langues turques, mongoles et tongouzesinin Langues du monde de Meillet et Cohen,185.
[5] См. стр., где дан физический портрет Хун-ну, описанному китайскими историографами и описание Гуннов Аттилы, данное латинскими историографами. Портрет чингизханидских монголов дан китайскими, арабскими и христианскими летописцами.
Напомним, что древним мифическим образом у тюрко-монголов являлся волк с белой отметиной, у Монголов по Секретной Истории – это Бортчи-но или Серый Волк, Кек Бури – у Тюрков по Огузнамэ; "Из яркого луча появился крупный волк-самец с серой шерстью и серой гривой".
[6] Замещение степной лошади на северного оленя сибирской тайги, выявленное маскировкой в облике северных оленей жертвенных лошадей, найденных в захоронениях Пазырыка (Танну Тува, сибирский Алтай, V. 100 av. J-C.) явно свидетельствует о переходе племени от жизни лесных охотников к жизни кочевых скотоводов. См. Owen Lattimore, Geographical factor in Mongol history, Geographical Journal, London, Janvier 1938, 8.
См. Teilhard de Chardin, Esquisse de la prehistoire chinoise, Bulletin catholique dJ PJkin, mars 1934 et: Les families prehistoriques de Peking, Rev, des quistions scientifiques (de Louvain), mars 1934, p. 181-193. Tolmatchov. Sur le palJolJthique de la Mandchourie, Eurasia septentrionalis antiqua, IV, Helsinki, 1929. M. C. Burkitt, Some reflexionson the Aurignacian culture and its female statuettes, Eurasia septentrionalis Antiqua, IX, 1934, 113.Andersson, Der Weg Uber die Steppen, Bull. Museum of Far East. Antiq., Stockholm, 1929.
[7] Напомним, что древним мифическим образом у тюрко-монголов являлся волк с белой отметиной, у Монголов по Секретной Истории – это Бортчи-но или Серый Волк, Кек Бури – у Тюрков по Огузнамэ; "Из яркого луча появился крупный волк-самец с серой шерстью и серой гривой".