Екатерина Медичи

Екатерина была больна и лежала в своей спальне – как и в течение всего мая. Ее карлица в окно увидела герцога де Гиза и крикнула ей, что он идет. Полагая, что это всего лишь плохая шутка, королева сказала, что «следует отхлестать кнутом карлицу-лгунью», но вскоре герцог уже входил в ее комнату, что, по словам очевидца этой сцены, ее «настолько взволновало и обрадовало, что она задрожала и изменилась в лице». Это волнение свидетельствовало о том, что появлением герцога она была довольна, расценив его как то, что он последовал ее совету, но также и смущена, потому что королю пришлось бы объяснять причины быстрого приезда того, кому он посоветовал и дальше пребывать в уединении.

Предупрежденный Генрих III был вынужден через Вилькье передать, что примет Гиза, но пришел в страшную ярость: он вызвал корсиканского полковника Альфонсо д'Орнано, чтобы тот был готов, в случае получения королевского приказа, убить герцога. Тем временем, несмотря на [390] страдания, старая королева приказала посадить себя в «переносную кафедру» и отправилась в Лувр – за ней пешком шел Гиз. Восторженная толпа кричала на улицах, увидев его: «Да здравствует Гиз! Да здравствует столп Церкви!» Король приказал французским и швейцарским гвардейцам занять подходы к дворцу и лестницы. Чтобы избежать неприятных встреч, королева и герцог вошли через маленькие ворота, расположенные возле площадки для игры в мяч. Генрих III ждал их в комнате царствующей королевы, сидя у постели. На поклон герцога ничего не ответил. Он был мертвенно бледен и кусал губы, как рассказывал врач Мирон. Когда король потребовал объяснений, Гиз ответил, что приехал опровергнуть клеветнические измышления о нем самом и о Лиге. Король принялся упрекать его за то, что он приехал без приказа, и собирался потребовать объяснений у Бельевра. Если бы секретарь рассказал о двойном поручении, ему данном, Гиз, да и Екатерина, погибли бы. Старой королеве хватило самообладания, чтобы прервать объяснения, уверив сына сладкими речами, что герцог прибыл в некотором роде покаяться. Все это время королева Луиза беседовала с герцогом – ее кузеном, как бы желая взять его под свою защиту. Странная встреча продолжалась три часа. В конце концов король громко заявил, что он не дурак и сможет заставить лигистов повиноваться себе. Но он не осмелился позвать полковника д'Орнано, чтобы схватить герцога. Тот смог уйти, никем не преследуемый. Король добился только одного – обещания герцога помириться с д'Эперноном. В связи с этим ему приписывают невероятно наглые слова: «Из уважения к хозяину, он полюбит еще и его пса».

Выйти свободным из Лувра означало победу. Именно так это понял народ и провожал герцога до его особняка, заполнив залы, лестницы, сад. Во вторник 10 мая под охраной сорока всадников герцог явился в Лувр к пробуждению короля. Тот предполагал приказать заколоть герцога своим личным гвардейцам – «Сорока пяти». Затем тело выбросили бы из окна Лувра, «выставив его на всеобщее обозрение в качестве назидательного примера для всех и чтобы он [391] вселял ужас во всех заговорщиков». Но Вилькье и Ла Гиш уговорили его скрыть свои чувства. Ему удалось быть с герцогом приветливым, и он разрешил вызвать в Париж архиепископа Лионского Пьера д'Эпинака, ставшего одним из самых опасных лигистов. Во время этой встречи городское ополчение охраняло город, обходя все постоялые дворы, меблированные комнаты и другие подозрительные места, где могли бы спрятаться посторонние. Была усилена охрана парижских застав.

11 мая в два часа пополудни король и герцог должны были снова встретиться у королевы-матери. Нунций Морозини привел Гиза к Екатерине в назначенный для встречи час, но Генрих III, который тщетно пытался найти со своими советниками Бироном, Бельевром, Ла Гишем способ не дать герцогу уехать, явился только в половине пятого. Король, сначала крайне нелюбезный, повеселел, когда Гиз заговорил об освобождении городов Пикардии. Королева Екатерина, наконец, с удовлетворением видела, как оба принца, беседуя, отправились в Лувр, где во время обеда герцог в качестве великого мажордома двора подал салфетку королю.

Но все это была только видимость. Едва герцог отправился к себе в особняк, как король решил взять в свои руки ситуацию в Париже. Он приказал одиннадцати ротам городского ополчения занять кладбище Невинно убиенных младенцев в самом центре города. В девять часов вечера все было сделано. Другие отряды занимали Малый Шатле, Гревскую площадь, мост Сен-Мишель и улицу Сент-Антуан. Около четырех часов утра Франсуа д'О открыл ворота Сент-Оноре для полка гвардейцев и одиннадцати батальонов швейцарцев, стоявших под стенами города. Основная часть этих войск сменила ополчение на кладбище Невинно убиенных. Три батальона швейцарцев и два батальона французских гвардейцев расположились на территории Нового Рынка. Другие гвардейцы заняли позиции на Малом Мосту, на мосту Сен-Мишель и в Малом Шатле. Но на площади Мобер командир полка гвардейцев Луи Бертон де Крильон наткнулся на группу студентов, спускавшихся с холма [392] Святой Женевьевы. Вскоре они должны были присоединиться к войскам гизаров – графа де Бриссака и сеньора де Буа-Дофин. Они стали лагерем на мосту Сен-Мишель напротив швейцарцев короля, за импровизированными баррикадами из бочек с камнями, повозок и всего того, что у них оказалось под рукой.

Так ранним утром 12 мая 1588 года началось восстание. Парижских городских торговцев не особенно успокоило то, что д'О захватил Гревскую площадь вместе с четырьмя батальонами швейцарцев и двумя батальонами французских гвардейцев. Городская ратуша, куда купеческий старшина Никола-Эктор де Перез созвал полковников ополчения, оставалась пока еще главным кварталом сторонников короля, но достаточно ли будет приходящих отсюда призывов, чтобы защитить жителей? Все в этом сомневались. Около восьми часов лавки закрыли свои ставни. Все видели, как торговцы несли деньги и драгоценности в особняки разных послов, особенно к нунцию Морозини, которого герцог де Гиз окружил охраной из 300 солдат: представитель папы наблюдал за тем, как в его доме за короткое время собрались такие суммы денег, которых, по его словам, хватило бы для войны против турок.

Екатерина была расстроена: никто не спросил ее мнения, когда принималось решение о вступлении в город швейцарцев и французских гвардейцев. Нунцию она сказала только об огорчении по поводу недоверия ее сына. Она попросила прелата найти как можно быстрее способ все уладить. К Гизу она направила верного Бельевра, чтобы заставить герцога начать переговоры с Генрихом III. Она считала, что лигисты не имели средств, чтобы противостоять прекрасным королевским войскам и сопротивляться их артиллерии: улицу Сент-Антуан прикрывали пушки Бастилии, к тому же в Арсенале было двадцать заряженных артиллерийских орудий, а в Городской ратуше – двести фальконетов.

Но парижские буржуа, возмущенные тем, что король приказал оккупировать их город, и боясь грабежей и насилия, все вместе вступили в партию мятежников, чьи убеждения, впрочем, разделяли. Они перехватили боеприпасы, [393] шедшие с Сены к Городской ратуше, потом продовольствие для солдат, стоявших на кладбище Невинно убиенных. Они заняли Большой Шатле. Через улицы они натянули цепи и устроили баррикады в Сите и квартале вокруг площади Мобер. Постепенно войска швейцарцев и французских гвардейцев оказались окружены.

Швейцарцы с Нового Рынка, призванные на помощь капитаном отряда, стоявшего на мосту Нотр-Дам, в полдень неосторожно устроили стрельбу из аркебуз. Отпор был дан немедленно: около двадцати швейцарцев убиты и около тридцати ранены. Солдаты короля спасаются бегством, изрешеченные пулями, оглушенные булыжниками, которые женщины и дети бросают на них из окон. Они падают на колени, показывают свои четки и кричат: «Добрые французы, будьте милосердны! Я – верный католик!» Наконец, д'О и маршал д'Омон привозят приказ об отступлении. В первом уличном сражении победила Лига.

К четырем часам войска отступают, но швейцарцы из осторожности продолжают держать зажженными фитили своих аркебуз. Решив, что им угрожают, они стреляют, убивают двух горожан из ополчения и ранят лейтенанта. Так они провоцируют новый взрыв народной ярости: на этот раз на мостовой остается около пятидесяти убитых. Возбужденный народ собирается в окрестностях кладбища Невинно убиенных и Гревской площади, ожидая только сигнала, чтобы растерзать остатки королевских войск.