Страница 36 из 105
15. Божество кузни или Бог -кузнец?
Приходя к выводу об “исключительном архаизме” предания о ШЬАШЪЫ, В.Г. Ардзинба пишет: “Во-первых, кузнец Айнар представляет собой образ возникший на основе Шьашвы. Поэтому детальное изучение функций Айнара в нартском эпосе и других фольклорных текстах может существенно расширить наши представления об образе Шьашвы. Во-вторых, Шьашвы – это не столько божество кузни, сколько бог-кузнец” (В.Г. Ардзинба, стр. 276). Выводы В.Г. Ардзинба вплотную подводят к нашей гипотезе о существовании в древности особого обряда “вочеловечивания”, включения в род Адама. Говоря о Сасрыкве, он подчеркивает: “Новорожденный не плачет, не издает ни звука до того момента, как нартский кузнец закалит его. В результате закалки происходит резкая перемена в поведении младенца – он подает голос. Иначе говоря, именно в результате закалки происходит собственно рождение героя, подобно тому как завершается становление кузнеца или как после прохождения инициационных обрядов юноша включается в число полноправных членов коллектива” (там же, стр. 284).
В исследованиях В.Г. Ардзинба находят подкрепление также и наше понимание ШЬАШЪЫ как видимого проявления Бога Творца в библейско-христианском контексте: “Ритуал в кузне у абхазов мог представлять собой акт символического создания или воссоздания вселенной. Главным творцом ее является кузнец” (там же, стр. 298). Наконец, в именовании ШЬАШЪЫ-АБЖЬНЫХА: “ШЬАШЪЫ- семь святынь”, можно усмотреть подтверждение представления о Нем, как о Небесном Человеке, центре и средоточии мира Божественных Энергий. Анализируя архаический обряд поклонения Шьашъы, в котором семь свечей скручиваются в одну, В.Г. Ардзинба предполагает, что получившаяся большая свеча “может соотноситься с Шьяшвы как единым целым и, одновременно, семичастным”. В.Г. Ардзинба пишет: “ Божество кузни именуется “семь святынь” или “семь братьев” потому, что оно включало в себя семь духов покровителей, т.е. Шьяшвы одновременно целое и его части” (там же, стр. 280). Первое в истории откровение “видимого Бога” – образ ШЬАШЪЫ-АБЖЬНЫХИ перекликается с последним – апокалиптическим образом Иисуса, который именуется: “Имеющий семь духов Божиих и семь звезд” (Откр. 3:1); Он ходит среди “семи золотых светильников” (Откр. 1:12 – 13;2:1); Он имеет “семь рогов и семь очей, которые суть семь духов Божиих, посланных во всю землю” (Откр. 5:6). Об Иисусе Откровения, из уст Которого выходит “острый с обеих сторон меч” (Откр. 1:16;2:12;19:15), а также о “тысячелетнем царстве” того же Откровения (20:4) напоминает пламенная молитва, обращенная к ШЬАШЪЫ участниками кузнечного таинства:
О Шьяшвы, все семь святынь!
Ты, чей кинжал пронзает,
Ты, чей кинжал вонзается!
Одари своей лаской,
Одари своей милостью,
Сотвори для нас тысячи лет! (В.Г. Ардзинба, стр.291)
16. Четыре кузнеца.
Отголосок древнейшего предания о “Небесном кузнеце” сохранился у евреев. Толкуя видения пророка Захарии (гл. 2, гл.3), Талмуд говорит о “четырех кузнецах”: это Енох, Илья, затем Мессия из колена Иосифа, которого народы земли закуют в оковы и подвергнут мучениям (Пс. 22:8 – 16) и наконец, Мессия из колена Иуды, который убьет врага “дыханием уст своих” (Ис. 11:4) (Еврейская энциклопедия, ст. Эсхатология).К Мессии из колена Иосифа Талмуд относит пророчество Захарии о “жителях Иерусалима”: “Они воззрят на Него, Которого пронзили, и будут рыдать Нем, как рыдают о единородном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце”(Зах.12:10).Однако апостол Иоанн связывает это пророчество с распятым Иисусом, Мессией из колена Иуды(Ин.19:37;Откр.1:7). Пророчество же о Мессии из колена Иосифа в христианском контексте необходимо, как мы показали выше, отнести к Михаилу, царю-помазаннику Христова царства на земле (Откр.1:7). В данном случае для нас важно то, что талмудическое употребление понятия “кузнецы” не имеет прямой опоры в Св. Писании: речь поэтому может идти об устном предании, сохраненном с глубокой древности и восходящем к адамитской традиции.
17. Первое имя видимого Бога.
В абхазском варианте нартского эпоса ШЬАШЪЫ упоминается как представитель Всевышнего АНЦЪА, обладающий всей Его силой и властью; Он живет на небе и наделяется некоторыми антроморфными чертами. С этим пониманием ШАШЪЫ как видимого проявления АНЦЪА можно связать однокоренное слово (бзыбский диалект) АШЬАШЪЫР: тень; т. е. видимая “тень” невидимого Бога. С культом ШЬАШЪЫ можно связать абхазский космогонический миф о “разверзании небесного свода” или “открытии небесных ворот”: ЖЪЮАНГУАШЪ*ХЬАРА. Это грандиозное и редкое явление иногда сопровождается ярким сиянием, но чаще – видением райского неба; тот, кто удостоился его увидеть, испытывает огромную радость и получает благословение на всю жизнь: изобилие, семейное счастье, необычное долголетие. Тема “отверстого небе” проходит и через все библейское повествование (Иез. 1:1; Пс. 77:23; Мал. 3:10;Мф. 3:16; Деян. 7:56, 8:11; Откр. 4:1,11:19,19:11) и завершается великим апокалиптическим видением воинствующего Иисуса: “И увидел я отверстое небо, и вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует … Имя Ему: Слово Божье… На одежде и на бедре Его написано имя: Царь царей и Господь господствующих” (Откр. 19:11-16).
В связи с ролью ШЬАШЪЫ в древнейшей религии представляет особый интерес этимология этого имени и связанные с ним в абхазском языке ассоциации. Укажем прежде всего на производный термин, в который ШЬАШЪЫ как компонент входит целиком: ЭЙЩЬАЩЪЫЛОУ. В бытовом контексте это слово употребляется, когда о нескольких людях хотят сказать: “они во всех отношениях подходят друг другу”, “подходящая компания”. Аналогичный смысл дает толкование, связанное с АЕШЬА: брат и АШЪРА: созреть, откуда ШЬАШЪЫ: “созревшее, прочно сложившееся братство”. Метафорой полноты Божественного бытия может служить АШЬШЬАЩА: абсолютный покой – ср. славянское “вечный покой” и евр. ШХАКИМ: небеса, ШАКАТ: покой. Таким образом, имя ШЬАШЪЫ со свойственной древним языкам метафоричностью и конкретностью дает намек на высочайшую реальность: сущностное единство нескольких лиц – то, что на русском языке отчасти передается словом “соборность”, вошедшим в церковно-славянский текст Символа Веры как перевод греч. КАФОЛИКОС (kaqolikoV ): вселенский.
Имя ШЬАШЪЫ несет в себе не только психологический, но также и онтологический оттенок (связь с сущностью), ср. родственное абх. слово АЩАРА: считать чем-то, напр. “это дерево я посчитал за яблоню”. Далее, первый слог ЩЬА: абх. “кровь” – но в библейском, вообще в древнем словоупотреблении “кровь” часто сближается с понятиями “сущность, суть”, а также “душа, жизнь”. Поскольку АШЪА: подобный, такой же, тождественный, напр. САШЪА: подобно тому как я – то ШЬАШЪЫ: подобная, тождественная кровь или сущность, т. е. видимый ШЬАШЪЫ имеет “ту же сущность”, что невидимый АНЦЪА. Это позволяет предположить, что имя ШЬАШЪЫ есть древнейшее и кратчайшее выражение того представления о Боге, которое лежит в основе еврейской и христианской религиозности и нашло свое четкое выражение в христианском богословии: в учении Афанасия Великого о том, что СЫН, т.е. Бог видимый, единосущен (ОМОУСИОС, omoousioV ) ОТЦУ т.е. Богу невидимому. Первая антитринитарная ересь – арианская, была направлена именно на то, чтобы разрушить веру в сущностное тождество Отца и Сына. В борьбе с арианством и последующими ересями выковалось учение о Св. Троице: термин “единосущие” был введен в недра невидимой Троицы и стал означать природное сущностное тождество Трех Лиц. Сопоставляя тринитарный догмат с учением св. Григория Паламы об Энергиях, можно утверждать, что термин “единосущие” истинен в двух неразрывных смыслах: Три Лица единосущны друг другу и Троица единосущна Своей Энергии.
Еще один вариант этимологизации первоимени Небесного Кузнеца может быть выведен из параллели с абх. А-ШЪ-АРА: 1) измерять, платить; 2) испуг, страх. В таком случае ЩЬА + АШЪРА = ШЬАШЪЫ: платящий кровью или, наоборот: принимающий плату крови, взвесивший цену крови. Возможно, этот оттенок смысла имени ШЬАШЪЫ (как и сам термин АШЪАРА) установился после того, как ШЬАШЪЫ принял жертву Авеля: кровь ягнят и козлят – прообраз крови самого Авеля, а в будущем – крови Иисуса.