Страница 40 из 49
На втором этаже дворецкий остановился и постучал в дверь.
Брови Эркюля Пуаро едва заметно приподнялись. Это была первая фальшивая нота за вечер, ибо хороший дворецкий никогда не станет стучать в дверь, а перед Пуаро несомненно стоял не просто хороший, а самый что ни на есть лучший.
Пуаро почувствовал, что эксцентричность миллионера уже начинает действовать ему на нервы.
Изнутри что-то выкрикнули, и дворецкий, отворив дверь, объявил: «Тот самый джентльмен, сэр!»
Пуаро молча отметил очередное попрание приличий и вошел внутрь. Он оказался в просторной комнате, обставленной просто, но на редкость деловито. Картотечные шкафы, бесконечные справочники, пара кресел и внушительных размеров рабочий стол, покрытый стопками аккуратно подшитых бумаг, — вот, пожалуй, и все, что там было. Углы комнаты терялись в полумраке — по той простой причине, что единственный источник освещения, а именно настольная лампа с зеленым абажуром, установленная на журнальном столике возле одного из кресел, была развернута таким образом, чтобы освещать любого, кто появлялся в дверях. Эркюль Пуаро зажмурился, поморгал и определил, что лампочка как минимум стопятидесятиватная. В кресле рядом с лампой покоилась худая фигура в заштопанном халате — сам Бенедикт Фарли. Его голова была по-птичьи выдвинута вперед; крючковатый нос только усиливал сходство. Ото лба поднимался белый пушистый хохолок, очень бы подошедший какаду. Глазки Бенедикта Фарли, лихорадочно блестевшие за толстыми стеклами очков, так и впились в посетителя.
— Ну, — проговорил он наконец пронзительным резким голосом, периодически переходящим в какой-то скрип, — так это вы, что ли, Эркюль Пуаро?
— К вашим услугам, — учтиво отозвался Пуаро и поклонился, держа одну руку на спинке кресла.
— Садитесь. Да садитесь же! — раздраженно бросил старик.
Эркюль Пуаро сел — и оказался прямо в центре ослепительного круга света, отбрасываемого лампой. Где-то там, в тени, старик, казалось, внимательно его рассматривал.
— Ну, и откуда же это видно, что вы именно Эркюль Пуаро, а не кто-то еще? — раздраженно осведомился он. — Объясните, сделайте одолжение!
Пуаро снова вытащил из кармана письмо и протянул его Фарли.
— Да, — ворчливо согласился миллионер, — вижу. Оно самое. Так я все и велел Конворси написать.
Он сложил листок и отдал его Пуаро.
— Стало быть, вы и впрямь тот, за кого себя выдаете?
— Уверяю вас, здесь нет никакого обмана, — ответил Пуаро, всплеснув руками.
Бенедикт Фарли неожиданно захихикал.
— Именно так и говорят фокусники перед тем, как вытащить кролика из шляпы. Это, понимаете ли, входит в программу.
Пуаро промолчал.
— Думаете небось: выживший из ума, подозревающий всех и вся старикашка? Правильно думаете. Не доверяй никому! Такое мое правило. Никому нельзя доверять, если вы богаты. Ни в коем случае!
— Вы, кажется, хотели проконсультироваться со мной? — мягко напомнил Пуаро.
Старик кивнул.
— Да-да, все фокусники заранее предупреждают, прежде чем начать вынимать что-то из шляпы: «Хотите получить по максимуму — платите по максимуму». Заметьте, я еще не спросил, сколько вы берете. И не спрошу! Просто пришлете мне счет — как-нибудь переживу.
Эти чертовы идиоты, поставщики то есть, думают, что могут впарить мне яйца по два и девять, когда на рынке им красная цена два и семь! Шайка мошенников! Со мной этот номер не проходит. Но лучший в своем деле — это совсем другое. Он своих денег стоит. Я, кстати, тоже лучший.
Эркюль Пуаро не ответил. Он внимательно слушал, слегка склонив голову набок. Хотя лицо его оставалось бесстрастным, он чувствовал, что разочарован. Он не мог бы назвать причину. Бенедикт Фарли оправдывал все ожидания; он полностью соответствовал тому, что о нем говорили, и, однако, Пуаро был разочарован.
«Фигляр! — с некоторой грустью подвел он итог своим наблюдениям. — Самый обыкновенный фигляр».
Он общался со многими миллионерами, и с эксцентричными тоже, и почти всегда чувствовал скрытую в них силу, внутреннюю энергию, которую нельзя было не уважать. Если они носили старый халат, то делали это единственно потому, что им так нравилось. Халат же Бенедикта Фарли, как решил Пуаро, был только частью сценического образа. Да и сам Фарли был сплошным сценическим образом. Пуаро был совершенно уверен, что любое сказанное здесь слово говорилось исключительно для того, чтобы произвести эффект.
— Вы хотели проконсультироваться со мной? — ровным голосом повторил он.
Внезапно все поведение миллионера изменилось. Он подался вперед, его голос превратился в карканье.
— Да! Да, я хочу знать, что вы можете сказать, хочу знать, что вы думаете! Всегда обращаться к лучшим! Это мое правило. Лучший врач — лучший детектив, это где-то посередине.
— Пока, мосье, я еще не совсем улавливаю…
— Естественно, — отрезал Фарли. — Я еще ничего и не рассказал.
Он снова наклонился вперед и резко спросил:
— Что вы знаете о снах, мосье Пуаро?
Брови маленького человечка удивленно поднялись.
Если он чего и ожидал, то уж точно не этого.
— По этому вопросу, мистер Фарли, советую вам обратиться к «Книге снов» Наполеона — или к какому-нибудь модному психологу с Харли-стрит.
— Я пробовал и то и другое, — тихо ответил Бенедикт Фарли.
Последовала пауза. Потом миллионер снова заговорил.
Сначала почти шепотом, потом все громче и громче:
— Все тот же сон — ночь за ночью. Говорю вам, я боюсь… Он всегда тот же. Я у себя в комнате — это следующая дверь по коридору. Сижу за столом и что-то пишу.
Там есть часы. Я смотрю на них и вижу, что они показывают двадцать восемь минут четвертого. Понимаете? Всегда то же самое время. И тогда, мосье Пуаро, я понимаю, что должен сделать это. Я не хочу — я боюсь Э10 делать — но я должен.
Его голос поднялся уже почти до визга.
— И что же именно вы должны сделать? — невозмутимо спросил Пуаро.
— В двадцать восемь минут четвертого, — хрипло ответил Бенедикт Фарли, — я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем… затем…
— Да?
— Стреляю себе в висок, — прошептал Бенедикт Фарли.
Повисла тишина.
— Это и есть ваш сон? — спросил Пуаро.
— Да.
— И он повторяется каждую ночь?
— Да.
— А что происходит после выстрела?
— Я просыпаюсь.
Пуаро медленно и задумчиво кивнул.
— Любопытства ради: вы и вправду держите револьвер в том самом ящике?
— Да.
— Зачем?
— Я привык. Всегда следует быть готовым.
— К чему?
— Человек в моем положении должен быть начеку, — раздраженно сказал Фарли. — У богатых много врагов.
Пуаро оставил эту тему. Помолчав немного, он сказал:
— И все же, почему вы послали именно за мной?
— Я скажу вам. Сначала я обратился к врачу — к трем, если уж быть точным.
— И?
— Первый сказал, что все дело в диете — этот был пожилой. Тот, что помоложе, представлял современную школу. Он уверял меня, что причина кроется в реальном событии, случившемся со мной в раннем детстве в двадцать восемь минут четвертого. И я настолько не хочу вспоминать это происшествие, что ассоциирую его с собственной смертью. Таково было его объяснение.
— А третий? — поинтересовался Пуаро, Голос Бенедикта Фарли сорвался на злобный визг:
— Молокосос! Он развил нелепейшую теорию. Утверждает, что я — да, да, я! — устал от жизни, и она так мне ненавистна, что я сплю и вижу, как бы с ней покончить.
Однако, поскольку признать это означало бы признать полное свое фиаско как личности, в момент пробуждения я отказываюсь взглянуть правде в глаза. Во сне же мое истинное «я» прорывается наружу и делает то, чего мне действительно хочется, — убить себя.
— Он считает, что в глубине души вы действительно хотите совершить самоубийство?
— Но это чушь! Чушь! — яростно выкрикнул Бенедикт Фарли. — Я абсолютно счастлив! Я получил все, что хотел, все, что можно купить за деньги. Невозможно, невероятно даже представить себе такую дикость!