Страница 4 из 17
Мы стояли у окна 11-го этажа, был вечер, зима, тишина: отец- профессиональный убийца, и дочь, его маленькая девочка, — возможно, воплощение всего хорошего, что во мне осталось. Всё, что я хочу — чтобы моя жизнь не бросила тень на её судьбу, я очень люблю дочь и сделаю всё для её счастья, вплоть до исчезновения из её жизни навсегда, если потребуется.
Просматривая сериал, можно вернуть запись назад, разглядеть более подробно и внимательно происходящее, сделать вывод, возможно, правильный и своевременный, а в жизни происходящее сегодня воспринимается иначе, чем будет воспринято завтра, а через 1од, под спудом происшедшего, вообще по-другому. И в очередной раз принимая решения, конечно, учитываешь прошедшее, но не думаешь о том, что оно когда-то тоже было будущим, которое тоже зависело, в своё время, от делаемого выбора.
Жизнь — не сериал, который можно перематывать, а прожитое мною далеко не однозначно. Мало кому выпало пережить столько сколько мне, и именно «пережить», а не перенести.
О многом можно рассуждать и осуждая, и оправдывая, читая эту рукопись, но точно следующее: это пример жизни человека, на котором возможно понять, а на основе осознанного сделать для себя вывод неустойчивости и размытости грани между плохим и хорошим; не ясности противления зла и добра; отсутствия в мире справедливости, как категории присущей обществу в целом, но все же существующей субъективно, завися от действия каждого человека по отношению к другим; о лжи и правде, постоянно занимающих места друг друга, начиная от самого человека в нем же самом, отталкивающиеся и притягивающиеся самооправданием гордыни; о неправде поселившейся в каждом из нас и вызывающей положительные чувства, особенно когда сам человек начинает в нее верить; и обмане, сквозящем ото всюду, что окружает раба Божьего, кроме очевидного, но почему-то не заметного, где даже правду люди умудряются обратить в выгоду.
Лишь пройдя в след в след, с тем же попутным, боковым или встречным «ветром», там же споткнувшись и там же упав, так же поднявшись и так же претерпевая боль, с такой же помощью или, наоборот, перебарывая невзгоды и одиночество под ударами недругов, в те же дни и с тем же настроением, и в том же возрасте можно обрести право рассуждать и осуждать, правда, не забывая о своём (а имеешь ли ты сам право бросить камень)
Если убрать оскомину ужасности, налет некоторого романтизма и кажущейся свободы, то здесь можно разглядеть то, чего необходимо избегать, но главное — понять как! Именно на этом заострив внимание, позволю себе продолжить, в надежде, что делаю это не бесполезно для читателя…
…Когда-то я прочитал слова Пастернака, написанные им после посещения передовой и общения с солдатами, сержантами и офицерами, уже несколько месяцев бывшими в бессменной позиционной войне, сидевшими в окопах, в грязи, при постоянных перестрелках и смерти, ходившей рядом. В таком же положении приблизительно находились и мы — я и окружающие меня люди в 90-х годах. Разумеется, со скидкой на сегодняшний день, мирное положение государства, и акцентируя внимание лишь на психологическое состояние: чем дальше, тем больше перестают такие люди осознавать своё положение и начинают несколько по-иному оценивать свои действия. Мир, окружающий их, меняется, ощущение присутствия постоянной опасности со временем притупляется, но интуитивное чувство её становится острее, а реакция на него — моментальной.
И действительно, в суете ежедневности подсознательно слышишь предупреждения о надвигающемся где-то вдалеке катаклизме и, ещё не отдавая себе отчёта, уже предпринимаешь что-то, что делает более безопасным твоё будущее существование. Но, наряду с этим, ежедневные, однообразные мероприятия надоедают, тем более те из них, которые успели стать привычкой и которых ты уже не замечаешь, но вдруг, задумавшись, понимаешь, сколько времени и сил они отнимают. Суета забирает силы, рациональная рассудительность начинает оправдывать ненужность лишнего, и огромные силы требуются, чтобы восстановить всё на своих местах и придти к прежним мыслям о том, что забота о безопасности с ежедневными проверками, оглядками, наличием разведпризнаков — есть не пустая трата времени, а уже часть жизни, которая эту самую жизнь и обеспечивает.
Подходит момент, когда какая-то случайность подстёгивает, и ты понимаешь, что показавшийся «хвост» — вовсе не слежка, но могла быть таковой. И, в принципе, уже давно прошло то время, когда ты должен попасться, или совершить ошибку и оступиться, или, в конце концов, получить свою пулю, нож или петлю. Но, как только ты проявишь хотя бы микроскопическую лень, и ничего после этого не случится, эта самая лень начнёт точить, перерезать и прокусывать, делая брешь в стене, с таким трудом и скрупулёзностью тобою выстроенной. И если не сейчас, то позже обязательно начнётся обусловленная необходимостью экономия изношенной нервной системы и латание давно прохудившейся ёмкости духовных сил и, как следствие, постепенный отказ от «колец обороны», хотя бы на выходных, праздниках или во время болезни. А если появится какая-нибудь достойная идея, то её воплощение может затмить не только голос интуиции, но и разума, и зависимость от её выполнения будет отодвигать разумные сроки и границы ровно до того времени, пока не случится то, что случится, а оно произойдёт обязательно.
Итак, я был на гране нервного, физического и любого другого срыва. Состояние моё усугублялось поголовным непониманием меня окружающими, хотя бы потому, что я скрывал многое из того, что могло бы поставить все на свои места. Это самое непонимание, впрочем, лишь предполагаемое, находясь под спудом неподъёмных проблем, неразрешимых сложностей, запутанных связей, ограничений и опасностей, стремилось разъединить наши отношения, чтобы все упростить и обеспечить безопасное одиночество, но я нуждался в них, так же как они во мне, а значит я был нужен и жизнь продолжалась.
Правда, глядя на не имевших даже десятой доли, подобного моему багажа, знакомых, друзей, родственников и тех, с кем общался изредка, я удивлялся тому, как слабо они держат удары судьбы, которой должны были быть благодарны за ее мягкие и несложные уроки, а не гири, привязанные к ногам. Как объяснить им, что бывает гораздо хуже? И как рассказать о том, как это хуже выглядит? Ясно, что это не будет осознано, не принесёт облегчения и пользы, но только всё усугубит. Чтобы быть понятым и понимать их, необходимо было встать на их уровень проблем, нервной нагрузки, мировоззрения, причём нормального, в отличие от моего, но при этом находиться параллельно в том мире, где приходилось жить мне. Двойная жизнь, двойственная сущность, и при этом огромные усилия, затрачиваемые на то, чтобы остаться целым. Лгать, изворачиваться так, чтоб в это верили все без исключения окружающие, не позабыть о сказанном каждому, и притом не поверить в него самому, ведь «хорошая» ложь — это та, в которую начинаешь верить сам.
Порочный замкнутый круг подсказывал, особенно в моменты психовсплесков, что выход один — одиночество. И я порывался неоднократно освободиться от пут своего чувства, но чем усиленнее это делал, тем больше запутывался.
Конечно, это не всё, что у меня было. Вернись я в семью, может, всё бы и встало на свои места… А может и нет. Слишком многое в себе пришлось бы убить. Я уже молчу о том, что был не в состоянии отказаться от большей части моего сердца и, уже раз пытавшись сделать это, потерпел не только фиаско, но и вернувшись, не смог уже застать ту же «реку», в которую вошёл первый раз, до нашей разлуки. Я не смог бы уйти никогда, не потому даже, что уйдя, подверг бы её опасности, а просто потому, что не хотел и не хочу! Даже когда казалось, что мы явные антагонисты, что мнения наши диаметрально противоположны, а желания несовместимы, тяга только увеличивалась. Возможно, это объясняется тем же, что и существование двух половинок одной монеты, разорванной пополам, где половинки совершенно несхожи, но при соединении подходят идеально и составляют единое целое с той лишь разницей, что разные монеты имеют разный номинал.