Страница 2 из 34
Из-за спины раздалось предупредительное покашливание, и меня попросили свернуть направо. По брусчатой, узкой улочке мы стали подниматься в гору. Тут неожиданно для себя, я перестал беспокоиться, и стал с интересом осматриваться. Улица Комсомольская, которая в двадцать первом веке выглядела анахронизмом со своими деревянными домами, почти не изменилась. Только тротуары были деревянными, но дорожное покрытие я уже упоминал. Вдруг, вспомнив, что до революции город брусчатку поставлял даже в Киев, пожалел, что в бывшем современном мне городе её уже нет. Мы поднялись на гору Коммунаров, я успел заметить длинные стволы зениток, и подошли к огороженному парку.
— Нам туда, — старшина, уже снова спрятавший револьвер в кобуру указал на калитку.
Спокойно прошел в открытую милиционером калитку, тщательно окрашенную в темно-зеленый цвет, и оказался на посыпанной песком дорожке. Одноэтажное здание с высокими окнами было выкрашено в тот же зеленый цвет, но ярким пятном рядом с входом выделялось стеклянная табличка в деревянной рамке. Белые буквы информировали, что «Управление НКГБ БССР по Полесской области» располагалось именно здесь. Цель номер один, была достигнута.
Остановившийся на крыльце старшина, тщательно вытер подошвы сапог о тряпку и несколько раз крутанул эбонитовую шашечку звонка. Дверь открылась почти сразу и, отправленный вперед повелительным жестом, я прошел в коридорчик. Вторую дверь мне открыл встречающий рядовой, судя по петлицам пограничник. Вошедший вслед за мной милиционер откозырял сидящему за барьером командиру:
— Товарищ сержант госбезопасности, к вам провожен непонятный гражданин. Прошу разрешения следовать на свой пост. Старшина милиции Скрипко.
— Доставлен, — поправил его сержант ГБ.
— Провожен, — упрямо повторил Скрипко, — он сам попросил.
— Подождите, старшина. Присядьте и напишите рапорт. А вы, гражданин, садитесь. — И с этими словами нкгбэшник взялся за телефонную трубку.
«Ну, что ж, когда прокурор говорит: «садитесь», неудобно отказываться», — вспомнил я старую, или очень новую шуточку и уселся на отполированную седалищами деревянную скамью с высокой спинкой прямо в «логове кровавой гебни» — как любят верещать мои современники, никогда этой «гебни» и в глаза не видевшие. Ожидание впрочем, не затянулось. Коротко доложив о странном незнакомце, дежурный, жестом, предложил мне подняться, и что-то коротко приказал пограничнику. Красноармеец открыл передо мной ещё одну дверь, негромко сказал:
— Вам в четвертый кабинет, — и пошел сзади, держась с левой стороны. Клапан кобуры у него был расстегнут.
Уже проходя за барьер, сделанный явно из дуба, я обернулся и громко сказал:
— Спасибо вам, товарищ старшина.
Старшина, терзающий за столом старенькую ручку с обгрызенным черенком, смущенно махнул рукой:
— Так это ж, надо было так.
Судя по его очень смущенному, и умоляющему взгляду, брошенному на офицера, клякса на рапорте получилась большая. Но что, произошло дальше, я уже не увидел, так как прошел навстречу своей судьбе.
В четвертом кабинете у окна стоял высокий человек. В пепельнице дымилась забытая папироса, длинная гильза явно показывала, что это не «Беломор». С удивлением отметил, что уже давно не курил, и желание затянуться дымком охватило меня. На звук открываемой двери человек обернулся:
— Проходите, садитесь, — и, обратившись к солдату, добавил: — Свободны, когда старшина напишет рапорт — принесёте.
Подождав пока я сяду, он представился:
— Оперуполномоченный Золотарев. Сегодня я ответственный, и буду с вами беседовать.
Я встал, сидя представляться не могу:
— Старший лейтенант запаса Листвин Алексей Юрьевич. Родился, через двадцать лет после нашего разговора.
Золотарев ошеломленно потряс головой:
— Стоп, стоп. Что за бред, родился через двадцать лет? С кем же я, сейчас говорю?
Я грустно улыбнулся:
— С неизвестной науке аномалией. Разрешите я, достану документы?
— Ну конечно! — Он схватил папиросу и жадно затянулся. Заметив мой взгляд, тут же протянул мне коробку «Герцеговины Флор». Я удивился, увидев столь памятную черно-зеленую пачку, но не удержался от искушения и взял одну папиросу. Но папироса могла подождать, сначала надо воспользоваться разрешением хозяина кабинета. Вскоре на столе было разложено содержимое моих карманов. Прикурив от своей зажигалки, положил её на стол к пачке «Премьера», мобильному телефону, портмоне, паспорту и военному билету. Рядом лежала пачка влажных салфеток и носовой платок. Ошеломленный Золотарев не сводил взгляда с обложки паспорта. Потом осторожно протянул руку и взял «краснокожую паспортину». «Краснокожим» паспорт стал только из-за суперобложки, а так он был унылого серого цвета, как и большинство документов новообразованных государств. Раскрыв обложку, оперуполномоченный пару минут судорожно хватал ртом воздух, рассматривая герб Республики Беларусь. Я уже начал беспокоиться за его здоровье, но он совладал с собой и стал быстро листать документ, задержавшись взглядом на второй странице. Наконец-то добравшись до последней, он кинул на меня быстрый взгляд, явно сравнивая фотографию с оригиналом, и стал тщательно вычитывать информацию. Потом отложил паспорт, но тут же вновь его открыл и поскреб ногтем страницу.
В дверь постучали, и Золотарев сказав:
— Войдите, — встал из-за стола.
Вошедший пограничник доложил:
— Рапорт старшины милиции.
— Давайте сюда. Стоп, я подойду сам. Скажите сержанту госбезопасности Шкенёву, что я очень занят, в кабинет заходить нельзя. Меня вызывать только в случае крайней необходимости.
Прочитав рапорт, Золотарев отложил его на стол и вновь вернулся к моим документам. Я тем временем потушил папиросу в пепельнице и стал бездумно смотреть в окно. Редкие деревья ничего не скрывали, густой парк, как стало через семьдесят лет, ещё не вырос, и было видно как на ладони. Река была шире, и с высоты холма были видны маленький остров, дорога на другой стороне, и бревенчатый мост, немного выступающий над поверхностью воды. Негромкое покашливание вернуло меня к действительности.
— Что это? — лейтенант, держал в руке сотовый телефон.
— Телефон, — и предотвращая следующий вопрос, я продолжил: — Нет, сейчас он работать не будет. Для его нормальной работы нужно много оборудования и сооружений, которых сейчас нет.
— Расскажите подробней, — попросил собеседник, положив мобильник на рапорт старшины.
— Я не специалист мобильной связи, впрочем в моё время о всём знать невозможно. Но, если вы дадите мне лист бумаги, общие принципы объяснить смогу.
Окуная ручку в чернильницу и подивившись, что навыки сорокалетней давности еще живы, схематично набросал структуру сотовой связи.
— То есть, можно сказать, что это — радиостанция? — уточнил Золатарев.
— Да, можно сказать и так. Только сейчас связаться невозможно ни с кем. Точно не знаю, но, кажется, диапазон этот в настоящее время не используется. Да и дальность действия очень маленькая.
— По вашим документам я понял, что вы из СССР, вернее, — он вновь посмотрел на паспорт, — Из Белоруссии. Но почему же телефон иностранный? Неужели, наша страна не в силах производить такое?
Я помрачнел и, поколебавшись, все-таки ответил:
— Товарищ лейтенант госбезопасности, прошу вас, выслушайте меня не перебивая.
И минут пятнадцать читал Золотареву лекцию по будущей истории нашей страны. Я тщательно избегал называть фамилии, особенно ныне здравствующих вождей, старался не упоминать наиболее одиозные факты, но все-таки вынужден был озвучить старое название города, в котором родился. Лейтенант со свистом втянул воздух в себя, но промолчал, и только когда я с горечью признал, что выиграв войну, проиграли мир, он не выдержал:
— Да как вы могли! Для чего мы тогда живем, для чего сражаемся! Что вы натворили?
Он вскочил и, нервно схватился за кобуру. Я остался спокойным наблюдателем, как будто смотрел все это со стороны. Слишком велико было потрясение, и все чувства, даже самосохранения, атрофировались. Сейчас будет выстрел и всё. Конец моей жизни и всей моей вселенной. Но лейтенант превозмог себя, сел и схватился за коробку. Открыв крышку и взяв одну папиросу, он машинально прикурил от моей зажигалки, потом пригляделся к ней, прочитал «Произведено в КНР» и раздраженно бросил ее на стол: