"Я у себя одна", или Веретено Василисы

Нет пустяков: за каждым подгоревшим пирогом, за каждым безнадежно ис­порченным ногтем, за каждым пыльным углом и за многими другими "пус­тяками" что-то стоит, и это что-то хочет с нами поговорить, но часто у нас не хватает времени или отваги посмотреть на него прямо. Может быть, по­тому, что оно слишком серьезно, грозит подорвать самые основы нашего мира. Норина работа оказалась "про отношения", но я могу вспомнить с десяток работ других женщин, в которых тема пресловутой уборки, "кучи хлама" выводила на совершенно другие проблемы. И тоже важные. Отно­шения с Хаосом — это вам не реклама чистящего средства "Комет-гель". Смысл собственного существования, внутренний бунт против вечного "должна-должна-должна", особые счеты с темой "грязи"...

По работам, начинавшимся с таких понятных каждой женщине ситуаций, есть что вспомнить: можно было бы составить отдельную антологию с эпиграфом из "Твин Пикс": "Совы не то, чем они кажутся". Может быть, дело здесь в том, что большинство из нас не научены выражать как раз важные чувства. Вместо этого мы научены — нашими же мамами, бабуш­ками — переадресовывать эти чувства какой-нибудь понятной, бытовой, пустяковой теме, событию, предмету. И тогда мы можем вспыхнуть, прице­питься к мелочи и выдать непонятную "свечку", и устыдиться ее. А через какое-то время сказать: "Ну надо же, из-за каких пустяков я пережи­ваю", — и снова забыть, не думать и не обращать внимания, пока что-то очень важное и серьезное в нашей жизни не постучится к нам опять, на­дев, как волк в "Красной Шапочке", игривый чепчик, какую-то маскировоч­ную, пустячную обертку. Может быть, для того, чтобы мы все-таки остано­вились, задумались и посмотрели в желтые и страшные глаза волка?

Встречаться с волком безопаснее не в одиночку — я думаю, что Красная Шапочка со мной согласилась бы. Работать с таким материалом легче в группе: естественное смущение от такой "мелочности", "пустячности" предмета, которое мы всегда испытываем, когда нас слишком сильно огор­чит облупленный ноготь или куча посуды в мойке, мгновенно тает, когда оказывается, что и у других женщин тоже так. Они готовы бесстрашно от­правиться с нами в путешествие, в исследовательскую экспедицию, зада­ча которой велика и серьезна — провести независимое расследование и выяснить, что же все-таки таится за бурной реакцией на пустяк, где же волк? И нельзя ли с этим волком познакомиться, подружиться, приручить?

Когда же мы поддаемся на уговоры своих близких: "Ну что ж ты, глупень­кая, из-за такого пустяка расстраиваешься?", "Да что ты, мама, опять об одном и том же, да уберу я, уберу!" — мы позволяем сказать себе: "Да, это пустяк, пустяк, стыдно и мелочно из-за этого расстраиваться" — и не слышим того тревожного звона, того сигнала, который подает нам наша собственная сильная реакция. Мы обесцениваем ее и соглашаемся с кем-то. Часто это люди, настолько для нас значимые, что мы не будем разби­раться, не будем выяснять, что кроется за нашей реакцией. Мы дружно объявим это пустяком и сойдемся на том, что мама устала и поэтому реа­гирует так на чепуху, или на том, что она (жена, подруга) ну прямо как девочка, от такой ерунды расстраивается, купим новое. В очень скором времени будет нас ожидать следующая похожая ситуация. Кстати, малень­кая девочка на нашем месте все-таки спросила бы: "Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие зубки?"

Более того, в нашей готовности объявить поводы своих огорчений пустя­ками есть готовность неуважительно, пренебрежительно отнестись к соб­ственным же по этому поводу чувствам. А за этим, в свою очередь, стоит довольно грозный призрак обесценивающего, неуважительного отношения к чувствам женщины вообще. Что ее может серьезно беспокоить, чем она может быть серьезно недовольна или, как говорил один хорошо знакомый мне мужчина: "Не так плохо ты живешь, чтобы расстраиваться по таким-то и таким-то поводам".

Присоединяясь к "конвенции" о том, что наши чувства не заслуживают внимания, повторного обдумывания, анализа, обсуждения, мы тем самым запираем себя в некотором порочном круге — или спирали. Чувства все равно рождаются, они ищут себе повода высказаться, находят его в поверх­ностной, бытовой жизни или — что, конечно, гораздо печальнее и хуже — в болезни, в ухудшении физического самочувствия, в усталости и равноду­шии. Случается, что в какой-то момент мы действительно готовы плюнуть на то, что нас огорчает, нырнуть под глухую пудовую перину, что по-чест­ному называют субдепрессией, и ни на что не реагировать. Когда мы пере­стаем реагировать на "пустяки", это обычно означает либо вот такое мрач­ное и никуда не ведущее решение-анестезию, либо то, что жизнь нас по­ставила лицом к лицу с такой драматической и грозной проблемой, что наши глубинные, истинные чувства как бы получили законный повод вы­сказаться.

Согласитесь: когда серьезно болеет ребенок или приходит какая-то другая беда, для нас перестает быть важным очень многое из того, что было важ­но еще вчера. Вся наша энергия устремляется бурным, ничем не сдержива­емым потоком на решение проблемы, на то, чтобы эмоционально выжить и сделать все, что только возможно сделать в этой ситуации. Но неужели нам обязательно ждать таких серьезных поводов? Не слишком ли легко мы со­глашаемся с теми, кто — может быть из лучших побуждений, может быть, утешая нас — говорит: "Какие пустяки!" Ведь он говорит не о брошенных поперек стола грязных носках, не о порвавшейся вещи, не о чем-то немы­том, сломавшемся или потерянном: он объявляет пустяками все то, что для нас стоит за этим сообщением, за этим "письмом". Всегда ли нужно со­глашаться?

Давайте теперь заглянем на светлую, веселенькую сторону той же самой проблемы. Посмотрим на то свойство, приписываемое нам молвой, которое называют легкомыслием, склонностью обращать внимание на поверхност­ное, на не очень важные вещи, заниматься ерундой, в то время как серьез­ные проблемы ждут своего разрешения, утешаться ерундой, когда, в сущ­ности, ничего не решено. Посмотрим, что же здесь прячется в тени молвы.

Одна моя клиентка под Новый год (почему-то это всегда случается под праздники) узнала об измене мужа — многолетней, оскорбительной, ставя­щей ее в одиозную, комическую и обидную роль недальновидной обману­той жены. Когда она рассказывала мне свою историю, две вещи показались очень важными и очень характерными. Первое — это ее жесткий вывод, связанный с сильной эмоциональной травмой и полемически заостренный, но тем не менее интересный. Чувства самой обманутой жены никого не интересуют — интересуют ее поступки. Окружение, как бы прижав немно­го уши, ожидает, что она будет скандалить, требовать сатисфакции, разво­да, выцарапывать глаза змее-разлучнице, звонить знакомым с какими-то гневными разоблачениями. Что же она будет делать? Что она при этом пе­реживает, в тот момент не интересно никому. Народное любопытство, а то и сочувствие (несмотря на моральные запреты), оно все-таки на стороне любящих — тех, кто "во власти страсти". Их отношения — это, по мень­шей мере, волнует (в отличие от переживаний той, которая много лет "от­работала на этой работе").

Это первое в ее истории, что показалось мне достойным обдумывания. Не знаю, стоит ли соглашаться с таким выводом. Не в том дело: открытие мо­жет быть ошибочным или частичным, но если оно переворачивает картину мира, обратить на него внимание все-таки стоит.

Второй вывод явился ей в виде яркого сновидения: словно бы она входит в банкетный зал, где толпа нарядных женщин празднует Новый год. Конфет­ти, серпантин, шампанское. Почему-то ей ясно, что все эти женщины — те, кому изменили. Ее замечают, приветствуют, дают ей в руки бокал и микро­фон. Кто-то говорит: "А теперь расскажи, как

ты

я измененная