Страница 4 из 68
Знойные дни неожиданно сменила тихая сухая прохлада, костры теперь жгли с утра до вечера. Выходя из фургона, Связанный чувствовал под ногами заиндевелую траву. Колосья клонились к траве под тяжестью измороси. Лошади дремали в своих стойлах, а у хищников даже во сне дыбилась шерсть, словно под шкурой накапливалась звериная их тоска.
В один из таких дней сбежал из цирка молодой волк. Чтобы не сеять панику, дрессировщик скрыл это, но вскоре хищник стал частым гостем на пастбищах окрестных деревень. Сперва считали, что волк этот пришлый и привело его издалека предчувствие суровой зимы; впрочем, кое-кто заподозрил и правду. Тем временем дрессировщик вынужден был открыться своим людям, а там уж это стало достоянием округи. Артисты обратились к бургомистру близлежащего городка с просьбой разрешить им участвовать в облавах на волка, только все облавы кончались ничем. Люди стали открыто обвинять цирк в причиненных жителям убытках и в нависшей опасности; представления не давали сборов.
Однако движения Связанного и перед полупустыми трибунами не потеряли своей удивительной грации. Дни напролет бродил он по окрестным грядам холмов под тусклым серебром осеннего неба и, как только представлялась возможность, нежился на солнечном пригреве. Как-то раз отыскал он лужок, где смеркалось в последнюю очередь, и он только тогда неохотно вставал с увядшей травы, когда и туда наконец добирались сумерки. Чтобы спуститься в долину, он должен был миновать небольшую рощицу на южном склоне холма; и вот именно там увидел он однажды два зеленых огня, вспыхнувших ему навстречу. Он знал, что это светятся не церковные окна, и сразу понял, что ему предстоит.
Он остановился. Сквозь поредевшую листву зверь шел прямо на него. Уже можно было различить его очертания: косую линию шеи, хвост, хлещущий землю, и склоненную морду. Не будь на Связанном пут, он наверняка обратился бы в бегство, но сейчас он даже не чувствовал страха. Он спокойно стоял, опустив руки, и смотрел, как под вздыбленной шерстью напружились волчьи мускулы, совсем как его собственные мышцы под путами. Ему казалось, что их еще разделяет вечерний ветер, а зверь уже прыгнул на него. Человек помнил: на нем путы.
С привычной обдуманностью в движениях сдавил Связанный волчье горло. Сострадание к достойному противнику, к восставшему из унижения захлестнуло его. Словно коршун, падающий на жертву — а сейчас он особенно хорошо понимал, что летать дано лишь тому, кто держит себя в некой узде, — словно коршун кинулся он на волка и повалил его. Как в легком дурмане чувствовал он, что путы спасают его от того пагубного превосходства, которое дают людям ничем не стесненные движения и которое приводит их к поражению.
Его же свобода в этой борьбе была в том, чтобы всем своим существом слиться с путами: то была свобода пантеры, свобода волка, свобода полевого цветка, раскачивающегося на вечернем ветру. Он лежал головой вниз на волке, стискивая босыми ногами его лапы, руками — его череп.
Он чувствовал, как увядшая листва нежно ласкает его руки, как они словно сами собой сжимаются мертвой хваткой, как путы совсем не стесняют его.
Когда он вышел из лесу, брызнул грибной дождичек. Связанный встал под деревьями на опушке. Далеко внизу эа прозрачной пеленой, лишь время от времени сгущавшейся под порывами ветра, ему открылась поляна и знакомый шатер, река, луга, пастбища и дороги, по которым они прошли. Мелькнула мысль, а не отправиться ли все-таки к югу. Но он только рассмеялся про себя. Вот уж безумие! Если он даже вытерпит боль от струпьев, которые при иных движениях лопаются и кровоточат, то уж одежда его наверняка не выдержит трения о веревку.
Жена дрессировщика считала, что объявить о гибели волка нужно, не поминая Связанного. Даже во времена его славы никто не поверил бы в его подвиг, а тем более не поверят сейчас, когда ночи похолодали и люди замкнулись в своем ожесточении. Как бы не пошла молва, что волк целехонек — ведь он в тот самый день напал на играющих ребятишек, а у хозяина цирка есть еще волки, — пожалуй что шкура, вывешенная на столбе для общего обозрения, снята с одного из оставшихся волков. Но хозяин цирка заупрямился. Он надеялся, что геройский поступок Связанного возродит летнее сияние его славы.
В этот вечер Связанный двигался так неуверенно, что оступился во время прыжка и упал. Силясь подняться, он слышал свист и первые негромкие смешки, напоминающие предрассветный птичий гомон. Как это не раз бывало летом при пробуждении, он хотел вскочить, но слишком натянул путы и упал снова. Тогда он остался лежать, стараясь овладеть собой, а вокруг него нарастал гул.
— Эй, Связанный, как же это ты справился с волком?
— Что с тобой? Может, тебя подменили?
Что ж, на их месте он и сам бы не верил. Да, они правы в своем озлоблении: такое время, до цирка ли тут, да еще этот Связанный, да история с волком, и этот позорный провал… Публика разделилась на партии, пошли споры, но большинство было уверено, что с ними сыграли скверную шутку. Когда Связанному удалось подняться, стоял такой шум, что он не разбирал ни слова.
Он стоял в центре манежа, а вокруг бушевал людской вихрь — так во время бури увядшие листья вихрем вздымаются вокруг котловины, посередине которой еще царит спокойствие. Он вспоминал золотые зори последних дней, и в нем вскипала ненависть к этим кладбищенским сумеркам, которые ложились на все окружающее, ненависть к позолоченным побрякушкам, которыми святоши украшают старые, выцветшие образа, эту заваль.
Они требовали, чтобы он повторил единоборство с волком. Напрасно Связанный пытался им втолковать, что это зрелище не для эстрады, а хозяин кричал, что не для того он держит зверей, чтобы убивать их по требованию публики. Толпа уже ворвалась за ограду и устремилась к клеткам. Тем временем женщина, пробравшись между трибун, подбежала к клеткам с другой стороны. Она оттолкнула служителя, которого заставили отпереть клетку, но ее отбросили прочь и ей не удалось захлопнуть дверцу.
— Уж не ты ли каждую ночь ложилась с ним на берегу?
— Ха, а как же он это делает, интересно?
Не хотите — не верьте, кричала она в ответ, такие, как Связанный, не про вашу честь, размалеванные шуты — вот это для вас.
Связанному казалось, что он еще с первых майских дней ждет их сатанинского хохота: все, что источало летом благовоние, сейчас смердило. Но раз того требуют, он готов этой же ночью помериться силой со всеми хищниками цирка. Никогда еще он так ясно не чувствовал, что он и путы — одно.
Бережно отстранил он женщину, преграждавшую ему путь. А вдруг он еще в самом деле поедет с ними на юг! Стоя в дверном проеме, он смотрел, как потягивается зверь, молодой и сильный хищник, и слышал, как за спиной опять причитает хозяин по очередному волку. Связанный хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание зверя, а когда тот подошел достаточно близко, обернулся, чтобы закрыть дверцу. Он перехватил взгляд женщины. Вдруг ему вспомнилось, что хозяин грозил каждого, кого застигнет с любым острым предметом близ Связанного, предать суду как убийцу.
В этот миг он ощутил прикосновение клинка, леденящее, как прикосновение речной воды осенью, — последнее время он едва ее выносил. С одной стороны туловища веревка уже спала, и он запутался в ней, пытаясь сорвать ее до конца. Он оттолкнул женщину, но движениям его уже не хватало былой собранности. А ведь он всегда был начеку со своими непрошеными освободителями, страшась их сострадания, которым они хотели его убаюкать. Но может быть, он слишком залежался у реки? И надо же, чтобы это случилось именно сейчас, чтобы она именно сейчас перерезала путы.
Он стоял в клетке и, словно остатки змеиной кожи, срывал с себя путы. Толпа вокруг него стала пятиться, и это развеселило его. Понимают ли они, что у него нет выбора? Или эта борьба все-таки что-то докажет? Но он уже чувствовал, как вся кровь отливает у него от лица и подкашиваются ноги.
Путы, упавшие к ногам волка точно силок, раззадорили его больше, чем ворвавшийся в клетку незнакомый человек. Он приготовился к прыжку. Человек пошатнулся и схватил висящий на стене пистолет. И еще до того, как кто-нибудь успел вмешаться, выстрелил волку между глаз. Зверь встал на дыбы и рухнул, задев его своим телом.