Одним пальцем

Миссис Симмингтон бросила на нее обиженный взгляд и ответила, что мисс Джоан не следует понимать все так дословно.

Ответ Джоан позабавил меня, и мне пришло в голову, что миссис Симмингтон не очень мне симпатична. Мне показалось, что у этой анемичной красотки средних лет характер эгоистичный и алчный.

Джоан тем временем ехидно спросила, не собирается ли миссис Симмингтон устроить для Миген как-нибудь вечеринку с танцами.

– Вечеринку? – Этот вопрос явно и удивил и позабавил миссис Симмингтон. – О нет, у нас здесь таких вещей не делают.

– Ах, так. Стало быть, партия в теннис и тому подобное.

– Наш теннисный корт уже много лет пустует. Ни Ричард, ни я не играем в теннис. Может быть, позже, когда подрастут мальчики. А Миген – знаете, она уж найдет себе развлечение. Она вполне счастлива, когда может вволю болтаться по окрестностям. Постойте, я уже сделала ход?

Когда мы уже ехали домой, Джоан вдруг резко прибавила газу, так что машина рванулась вперед, и сказала:

– Страшно жаль мне эту девчонку.

– Миген?

– Да. Мать не любит ее.

– Успокойся, Джоан, это ты уж слишком.

– Ничуть не слишком. Множество матерей не любит своих детей. Миген, я легко могу это себе представить, – существо, с которым немало хлопот. Она нарушает образцовую картину семьи Симмингтонов. Без нее там полный комплект, она лишняя – это для чувствительного человека наихудшее ощущение. А Миген – именно такой человек.

– Да, – сказал я, – думаю, что да. Несколько мгновений я молчал. Внезапно Джоан ехидно засмеялась:

– А с гувернанткой тебе, действительно, не повезло.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – ответил я с достоинством.

– Чепуха. На твоем лице каждый раз, когда ты смотрел на нее, отражалось мужественно подавляемое огорчение. Впрочем, я согласна с тобой – это была бы потеря времени. Вот только не знаю, за кем бы ты тут мог поухаживать. Разве что успокоишься на Эме Гриффит.

– Сохрани бог, – вздрогнул я. – А кстати, – добавил я, – откуда вдруг такая забота о моих чувствах? Что это ты, дорогая моя? Насколько я знаю, тебе требуется немного рассеяться. А поблизости ни одного непризнанного гения! Придется удовлетвориться Оуэном Гриффитом. В Лимстоке это единственный еще не занятый представитель мужского пола.

Джоан замотала головой.

– Доктор Гриффит меня терпеть не может.

– Да ведь он тебя почти не знает.

– Знает, наверное, раз только увидит издали – сразу переходит на другую сторону Хай-стрит.

– Довольно необычная реакция, – сказал я с сочувствием. – К этому ты не привыкла.

Джоан молча въехала в ворота «Розмарина» и, лишь свернув к гаражу, ответила:

– В том, что ты сказал, что-то есть. Чего это ради какой-то мужчина должен нарочно переходить на другую сторону улицы, лишь бы не встретиться со мной? Это неслыханно и взывает об отмщении!

– Ага, – сообразил я, – хочешь хладнокровно изловить беднягу в свои сети.

– Знаешь, не люблю, когда кто-то избегает меня.

Я осторожно, балансируя на костылях, вылез из машины и тогда только поучительно произнес:

– Разреши, дорогая, кое – что напомнить тебе. Оуэн Гриффит не очень-то похож на твоих кротких и плаксивых гениев. Если не хочешь основательно получить по пальцам, не суй руку в это осиное гнездо. Этот парень может оказаться опасным.

– Ты думаешь? – спросила Джоан, явно обрадованная перспективой опасности.

– Оставь этого молодого человека в покое, – сказал я серьезно.

– А как он смеет переходить на другую сторону, заметив меня?

– Все вы, женщины, одинаковы. Все мелешь свое. А если я не ошибаюсь, его сестра Эме тоже не рассыпалась перед тобой в любезностях.

– Той я понравилась, как собаке палка, – сказала Джоан. Говорила она задумчиво, но с явным удовлетворением.

– Мы сюда приехали, – проговорил я уже без шуток, – чтобы пожить в мире и покое. Надеюсь, что они

– у нас здесь будут.

Однако мир и покой нас здесь и не ожидали.

Примерно через неделю, возвращаясь домой, я встретил на ступеньках веранды Миген. Она сидела, опершись подбородком о колени.

Поздоровалась она, как обычно, без всяких церемоний.

– Хелло, как вы думаете, можно мне будет остаться у вас на обед?

– Само собою, – кивнул я.

– Если у вас котлеты или что-нибудь в этом духе, и на меня не будет хватать – спокойно скажите! – крикнула она мне вслед, когда я пошел сообщить мисс Партридж, что за обедом нас будет трое.

Нашу Партридж все это явно взбесило. Не произнеся ни единого слова, она сумела дать понять, что с ее точки зрения мисс Миген могла бы хоть и сквозь землю провалиться.

Я вернулся на веранду.

– В порядке? – испуганно спросила Миген.

– Вполне, – ответил я. – У нас сегодня ирландский гуляш.

– Ага, это тот, который немного напоминает собачий корм, правда? В основном картошка и коренья.

– Именно так, – согласился я.

Мы молчали, я курил трубку. Это было дружелюбное молчание.

Через несколько минут Миген внезапно нарушила его:

– Я думаю, вы тоже, как и все остальные, считаете меня ужасной.

Меня это до того ошеломило, что я выпустил трубку изо рта. Трубка была пенковая, уже отлично обкуренная, а теперь она переломилась пополам. Я разъяренно вскрикнул:

– Видите, что вы наделали!

Реакцию этой девочки просто невозможно предвидеть. Вместо того, чтобы обидеться, она расплылась в широкой улыбке.

– А я вас прямо – таки люблю.

У меня стало тепло на сердце. Нечто подобное, думается, человеку (и, скорее всего, совершенно зря) могла бы, если бы умела говорить, сказать его собачка. Мне пришло в голову, что у Миген есть что-то общее с лошадью или собачкой. Определенно, она – не просто человеческое существо.

– Что вы сказали перед этой катастрофой? – спросил я, заботливо собирая остатки своей любимой трубки.

– Говорила, что вы наверняка считаете меня ужасной, – ответила Миген, но уже не тем тоном, что прежде.

– А почему это я должен так считать?

– Потому что так оно и есть, – хмуро сказала Миген. Я резко прервал ее:

– Не будьте дурочкой!

Миген покачала головой:

– Вот именно. Я не дурочка, а люди только и считают меня такой. Понятия не имеют, что я про себя знаю, какие они на самом деле, и все время ненавижу их.

– Ненавидите?

– Да, – сказала Миген.

Ее глаза, меланхолические, недетские, не моргая, глядели на меня. Это был долгий, невеселый взгляд.

– Вы бы тоже ненавидели людей, если бы были на моем месте, – проговорила она через минуту. – Если бы были никому не нужны.

– Вам не кажется, что у вас действительно немного ум за разум зашел?

– Да, – вздохнула Миген. – Люди всегда так отвечают, когда им говоришь правду. А это правда. Я никому не нужна и хорошо знаю – почему. Мама меня ничуть не любит. Может быть, я напоминаю ей отца, который ужасно обращался с нею и, насколько я слышала, был порядочным негодяем. Только матери не могут говорить, что не хотят своих детей, и не могут уйти от них. Или съесть их. Кошки сжирают котят, если не хотят их. По-моему, это очень мудро: никакой потери времени, никаких церемоний. А у людей матери должны сохранять своих детей и заботиться о них. Было не так уж плохо, пока меня могли отсылать из Лимстока в школу – вы же видите, что мама не хочет ничего другого, как жить с отчимом и мальчиками – и только с ними.

– Мне все еще кажется, что это у вас чистое сумасбродство, – ответил я медленно. – Но, предполагая, что в сказанном вами есть хоть крупица правды, почему вы не уйдете от них и не начнете жить самостоятельно?

Она странно, не по-детски улыбнулась мне:

– Думаете, что я могла бы пойти работать? Сама зарабатывать себе на жизнь?

– Да.

– Каким образом?

– Можно было бы чему-то научиться. Стенографии, машинописи или бухгалтерии.

– Не думаю, что справилась бы. К таким вещам у меня никаких способностей. А кроме того…

– Что же еще?

Перед этим она отвернулась, а теперь снова медленно повернула голову ко мне. В покрасневших глазах стояли слезы. И голос у нее сейчас был совсем как у ребенка: