Наступление продолжается

— О, я знал, что вы благоразумный человек! В вашем положении это единственный благоприятный выход!

Он что-то сказал толстому, и тот, пожав плечами, вышел.

«Одним меньше!» — подумал Никита.

— Итак, продолжал генерал, — вы поведете небольшую группу — около ста людей. Выступать ночью. Проведете через ваши линии и получаете полную свободу. Вас это устраивает?

— Устраивает, — неторопливо сказал Никита, — только у меня будет одно условие.

— Какое?

— А вот какое: чтоб все были без оружия, с поднятыми руками, впереди — белый флаг. Тогда поведу.

Морщинистое лицо немца побагровело, и, подскочив к Никите, он заорал:

— Не смеяться! Говорить серьезно!

— А иди ты… — выдавил старшина.

Немец что-то крикнул ефрейтору и махнул рукой. Ефрейтор подскочил к Никите и схватил его за плечо, поворачивая к двери. Никита отстранился и сам шагнул вперед.

Два хмурых солдата вели Никиту Белых по узкому, со всех сторон огороженному плетнями проулку, тянувшемуся между пустынными заснеженными огородами.

Все окружающее, тысячу раз виденное, такое привычное и обыденное — и серое зимнее небо, и запорошенная снегом земля — было Никите в эту минуту необыкновенно дорого… «Ведь все это останется, — думал он, — и деревня эта останется, и проулок этот станет зеленым, а меня не будет. И кто из своих узнает, что сталось со мной? Неужели смогут подумать, что я в плену не устоял духом? Эх, держись, старшина!..»

До того, как наступит это, остались уже немногие секунды. Он уже видел, где это произойдет: впереди, шагах в пятидесяти, там, где проулок спускается в лощину. Вот еще шаг, два, три, четыре, пять…

Никита остановился, вынул руки из карманов и обернулся.

— Вег, вег! — толкнул его в плечо солдат, показывая, что надо идти дальше.

И вдруг Никита схватил автомат за ствол, круто рванул его в сторону и с размаху ударил ошарашенного конвоира ногой в живот. Солдат вскрикнул и повалился, но вырвать оружие у него Никите не удалось. Второй вскинул автомат, но старшина был уже по ту сторону плетня. Огненный ветер просвистел около его головы, опалив ухо. Ударило по пальцам левой руки. Но, петляя и делая огромные шаги, Никита уже бежал через огород к лощине, кубарем скатился в нее, потом, обдирая пальцы о мерзлую землю, выкарабкался наверх и устремился через поле к чернеющим вдали кустикам. Он услышал сзади крики, выстрелы, свист пуль над головой. Он думал в эти секунды только об одном: надо как можно скорее добежать до кустиков. И, уже задыхаясь, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, он добежал до них.

Никита петлял по кустам, припадая к земле, вскакивал и снова бежал, до тех пор пока не прекратилась стрельба сзади.

Тогда он упал в куст, чтоб отдышаться, и только тут заметил, что два пальца левой руки задеты пулей. Отодрав от нижней рубахи полосу материи и вырвав из подкладки своих брюк кусок ваты, он туго забинтовал руку и стал ждать.

Темнело. Становилось холодно. На мутном небе одна за другой, зябко дрожа, зажигались редкие звезды. Никита осторожно вышел на опушку и осмотрел местность.

Кругом были немцы. На выезде из села стояла батарея. Поодаль от кустарника несколько солдат что-то копали. Через поле то тут, то там время от времени неторопливо проходили солдаты.

«Сколько отсюда до передовой? — стал соображать Белых. — Везли меня на машине с полчаса, да потом еще шли минут десять. Стрельбы не слышно. Наверное, от передовой километров пятнадцать. Значит, я в самом центре кольца. Надо доставать гражданскую или немецкую одежду. Иначе не выберешься».

В небе уже совсем потемнело. Серый стылый сумрак все плотнее и плотнее окутывал поле. Никита осторожно обошел кусты, ища какую-нибудь палку или хотя бы камень, но ничего не добыл. На открытое место он выходить опасался. Бродя по кустам, Никита заметил, что невдалеке проходит накатанная дорога. Он присел за крайние кусты, внимательно следя за ней. Вот прошли, оживленно разговаривая, три немца. Потом, навстречу первым, еще двое, с термосами на плечах. Проехала повозка с двумя солдатами. Все это было не то. Никите нужен был один, именно один немец.

Долгое время на дороге никто не показывался. Старшина уже начал замерзать и, чтобы не застыли руки, спрятал их за пазуху. Но вот впереди, по мерзлым колеям, застучали колеса.

Из деревни двигалась одинокая повозка. Она поравнялась с Никитой и прошла мимо. На козлах сидел понурый, до глаз закутанный солдат и неторопливо погонял лошадей.

Неслышной тенью метнувшись из-за куста, Белых подбежал к повозке сзади и вскочил на нее. Ездовой оглянулся, но было уже поздно. Железные пальцы сдавили горло врага, и немец повалился на дно телеги. Подобрав волочившиеся вожжи, Никита завернул повозку в кусты и осмотрел ее. В ней лежали пустые мешки, брезент, какие-то веревки. Никита стащил с задушенного просторную зимнюю куртку с капюшоном и надел ее, натянул капюшон на голову. Поискал оружие, но, кроме перочинного ножа, ничего не нашел. Обнаружив в кармане немецкого мундира индивидуальный пакет, старшина заново перебинтовал руку и остатками бинта обмотал все лицо, закрыв и рот. «Будут приставать — прикинусь контуженным, немым и глухим», — решил он. Раненых немцев, как он заметил еще в селе, проходило немало и, вероятно, никто особенно не расспрашивал их.

Покрепче примотав поводья к кустам, Никита вышел на дорогу и пошагал обратно в деревню. Больше суток после этого провел он во вражеском тылу, пробираясь к своим. Он побывал в нескольких селах из числа тех немногих населенных пунктов, еще занятых окруженными немецкими частями, и даже раз подъехал на попутном грузовике из одного села в другое. На раненного в голову солдата, замотанного бинтами и только мычавшего в ответ на расспросы, никто не обращал особенного внимания. Но положение Никиты, несомненно, было рискованным: в любое время его могли задержать. Однако Никита считал, что он обязан как можно больше узнать о противнике. Только сделав это, он мог спокойно вернуться к своим. Он должен был возвратиться не как бежавший из плена, а как разведчик с задания.

Старшина высмотрел, где у немцев стоят батареи, обозы, где расположены штабы, подсчитал примерную численность войск и вооружения на отдельных участках, разведал, где и как проходит линия немецкой обороны, покрепче запомнил все, что ему удалось пронаблюдать, и ночью перешел фронт.

…Обо всем этом Никита не хотел говорить Ольге. Они шли молча. Но Ольга догадывалась, что он сейчас взволнован воспоминаниями о пережитом за последние дни. И, движимая сочувствием, спросила:

— Там очень было страшно, да?

— Страшно не там было! — ответил Никита. — Потом всего страшнее.

— Потом?

— Да, когда я уже на свою сторону прошел. И радуюсь, а на душе тревожно: поверят свои, как вернусь, или нет? Думаю: погиб бы я в бою — и была бы мне ото всех товарищей вечная и верная память. А сейчас вот увидят, что из плена вернулся, спросят: как же ты сдался?.. — Никита на секунду прервал речь, словно раздумывая, рассказывать дальше или нет. — И так мне стало тревожно на сердце, что остановился я в темном поле и думаю: как же быть? Можно, конечно, податься куда-нибудь в санчасть с моей рукой. А там — в госпиталь. С раненого ведь спросу нет. Да стыд берет. Нельзя мне в госпиталь. В полк прежде всего надо. А идти все-таки боязно. Как меня встретят? Плен — это ведь такое пятно… Трудно оно отмывается!.. Долго я так стоял. Потом чувствую — холодок пробирает. Ветерок ли, дрожь ли по телу — не знаю. Расстегнул я тот брезентовый ремешок, что в сарае нашел, затянул его поверх гимнастерки потуже. Подумалось мне про хозяина того ремня: ведь он тоже не ведал, узнают ли о его геройской смерти боевые товарищи. Только одно он знал твердо: как ему надо держаться до конца. Вот и я себе сказал: не робей, Никита, держись как положено! А правда, она всегда себя докажет!..

— Ну и как же? — спросила Ольга.

— Да ничего. Сказал себе: я не из плена бегу, из разведки возвращаюсь! Добрался до своих — соседняя дивизия оказалась. Задержали меня, конечно. Ну, пока я все рассказал, да пока проверяли то, другое, два дня прошло. Только сейчас в полк вернулся.