Наступление продолжается

У противоположного края балки, на фоне чуть посветлевшего предутреннего неба, мелькали силуэты перебегавших гитлеровцев. «Как до старшины доберусь?» — встревожился Булагашев.

Маскируясь в редких кустиках, растущих вдоль оврага, Булагашев побежал вперед.

Посветлело. Он присел на корточки и прислушался.

«Что с нашими?» — подумал он еще раз. Ему было досадно, что он опоздал, не успел прийти на помощь товарищам, хотя и знал, что старшина обязательно отругал бы его, если б увидел снова у балки: ведь он всем — и Булагашеву, и дозорным велел возвращаться в полк.

Стрельба впереди стихла. «Ушли… Идти мне теперь незачем», — решил Булагашев. Он повернул вправо и нехотя пошел к командному пункту полка.

Вставало неторопливое зимнее утро. В небе уже не видно было мерцающих пунктиров пулевых трасс. В степи стало тихо, и Булагашев шел не таясь: по его расчетам, он был теперь на своей стороне. И вдруг он кинулся на землю. Впереди тяжело переваливаясь через оледеневшие пласты пахоты, полз человек. Булагашев замер, внимательно всматриваясь в ползущего. «Кто? Немец? Наш?» Определить было трудно. Человек был без шапки. Видно, он полз уже долго. Булагашев поставил автомат на боевой взвод и притаился, зорко всматриваясь в неизвестного. Но когда тот подполз ближе, Булагашев вскочил и бросился ему навстречу.

— Шахрай, ты? Ранен? Куда?..

— В ноги, — прохрипел Шахрай.

— А старшина?

— Нет старшины…

Булагашев на миг оцепенел.

Разрезав ножом ватные брюки раненого, он наскоро перевязал ему ноги. Шахрай, морщась от боли, приподнялся и сел.

Прислушались. Откуда-то издалека доносились ослабленные расстоянием звуки канонады. Где-то разгорелся сильный бой. Но степь, широкая, белесая, утренняя степь, в черно-белых пятнистых полосах пашен, полузанесенных снегом, в коричневатых пятнах старого бурьяна, была безлюдна. Казалось, все звуки далекого боя, так не гармонирующие с видом этой тусклой, словно спящей зимней степи, исходят из-под земли.

Положив руку на плечо Булагашева, Шахрай, скрипя зубами, приподнялся и встал. Поддерживая тяжело повисшего на нем товарища, Булагашев спросил:

— Можешь идти?

— Не можу, — Шахрай тяжело плюхнулся на землю. — Иди, санитаров пришлешь…

— Почему — «иди»? — озлился Булагашев. — Замерзать будешь?.. Давай, держись…

Взвалив раненого на спину, он потащил его, шатаясь от тяжести.

Булагашев торопился. Но Шахрай становился все тяжелее. В конце концов Булагашев обессиленно опустился на снег. Однако, передохнув немного, он снова поднял товарища.

И вдруг Булагашев услышал чей-то предостерегающий крик. Огляделся. Путаясь в длинной шинели, к ним бежал маленький солдат с винтовкой. Это был связной.

— Чего ты, «сапожок»? — удивился Булагашев.

— Куда идете? Немцы там!..

— А ты откуда знаешь?

— Я в штаб ходил. Обратно бегу, а немцы вон за тем бугорком. Я увидал их и ходу. Увидел вас и вот… догнал…

— Молодец! — похвалил Булагашев. — А где санчасть, знаешь?

— Знаю, — обрадовался связной. — Надо к лесу, где два домика. Давай помогу.

Связной торопливо закинул ремень винтовки за плечо.

— Ух ты, помогать, — невольно улыбнулся Булагашев, сравнивая взглядом маленького «сапожка» и огромного Шахрая, который жадно глотал снег.

Подумав минутку, Булагашев скомандовал:

— Снимай шинель. Давай винтовку! Продевай в рукава !

Сделав что-то вроде волокуши, они потащили Шахрая в том направлении, куда указывал связной.

Бой затихал. Гурьев через связного доложил капитану Яковенко о том, что новый батальонный командный пункт подготовлен у опушки, на хуторке, и Яковенко отправился туда. У самого хуторка он встретился с Гурьевым: тот показывал телефонистам, куда тянуть связь.

— У вас весь рукав в крови! — с беспокойством воскликнул Гурьев. — Сейчас санинструктора позовем.

— Э, задело малость, — небрежно поглядел Яковенко на свое плечо и, сев на поваленный плетень, с тревогой спросил: — Потери большие?

— Подсчитываем.

Торопливой походкой, взволнованно дыша, подошла раскрасневшаяся Зина.

— Крови много вышло? — тревожно спросила она. — Не надо, не надо снимать! — Зина быстро разрезала рукав ватника Яковенко.

Он почувствовал, что пальцы девушки дрожат, и благодарно взглянул на нее:

— Опять я, Зина, в твои лапки попал.

— Надо идти в санчасть! — стараясь казаться спокойной, сказала она, завязывая бинт.

— Некогда! — отмахнулся Яковенко.

От хаты к ним торопливо шел, почти бежал, военфельдшер Цибуля.

— Старший лейтенант Скорняков помирает, вас зовет, — еще на ходу сказал он капитану.

— А почему в санчасть вовремя не отправили?

— Дорога простреливалась, повозки только сейчас подошли.

— У тебя всегда что-нибудь!.. — раздраженно бросил Яковенко. — Где старший лейтенант?

Скорняков лежал на повозке. Голова его была перебинтована. Ворот белого командирского полушубка был широко распахнут. На груди, на зеленой гимнастерке, лежали клочья меха. Видно, задыхаясь, Скорняков рвал на себе ворот.

Не открывая глаз, не то в бреду, не то почувствовав, что Яковенко и Гурьев около него, Скорняков прошептал, тяжело дыша:

— Эх, не так бы…

Стиснув зубы от подкатывающей к горлу горечи, Яковенко глядел на Скорнякова. С сорок второго года в леса у и болотах северо-запада, под Старой Руссой, воевали они. И когда Яковенко обогнал Скорнякова по званию и должности, тот оставался для него старшим.

Скорняков вдруг открыл глаза. Губы его дрогнули, и он сказал, с трудом выдавливая слова:

— Жене не пишите сразу… Воюй, Борис… — и затих.

Тяжелая слеза скатилась по щеке Яковенко, оставив стынущий след.

— Несите! — сказал он и отвернулся, чтобы никто не видел его лица в эту минуту.

Глава 3

КОЛЬЦО

Выполняя приказ командира батальона, рота, в которой служили Снегирев и Гастев, занимала новый рубеж на опушке леса. Молодые дубки, так и не отдавшие злым зимним ветрам своих пожелтевших, но крепких узорчатых листьев, стояли ровными рядами, словно держа строй: это был не дикий лес, а стройное поселение деревьев, созданное человеком лет пятнадцать назад.

Григорий Михайлович и Петя начали копать окоп на двоих. Петя наметил его было под высоким дубом, но Григорий Михайлович решительно запротестовал:

— Под самым стволом трудно, — сказал он, — корни. Да и дерево загубишь. Лес-то саженый. Люди трудились!

Они дружно принялись за дело, и вскоре окоп был готов больше чем на половину. Григорий Михайлович объявил перекур.

Петя до службы в армии не курил и даже терпеть не мог табачного дыма: когда-то в детстве, впервые заинтересовавшись табаком, он накурился до одури и с тех пор никакое курево его не привлекало. Но на фронте он все-таки привык к табаку. Как-то неудобно было в компании курящих сидеть особняком, и волей-неволей Петя приучился к свирепой солдатской махре и цигаркам в палец толщиной. Но и до сих пор он не рисковал делать полной затяжки.

Оба присели на краю окопа, на комьях свежевыброшенной земли. Земля пахла полем, веселой посевной порой.

— Хороша на Украине земелька! — восхитился Снегирев. — Пожалуй, не хуже, чем наша уфимская. Тут хлеба снимать можно — боже ты мой!..

— Раньше так и говорили: Украина — житница России.

— То раньше. А теперь таких житниц не одна в государстве. Взять наш край, к примеру. Знаешь какие хлеба? Наш вот колхоз: по сотне пудов с гектара брали до войны. И моя бригада такой урожай давала. Я, брат, на Всесоюзную выставку два раза приглашен был. Медаль имею.

— А кто сейчас вашей бригадой руководит?

— Жена моя, Евдокия Семеновна. Председатель писал: ничего, управляется. Только вот с тяглом плохо: всех коров на вывозку мобилизовали. Да и прочих трудностей не оберешь…

— Сейчас везде трудно. У нас вот в институте тоже: днем вагоны грузим, вечером учимся.