Наступление продолжается

С командиром роты Скорняковым, который шагал сейчас рядом с ним, они дружили второй год. Их связывала не только совместная служба: оба до армии учительствовали.

Скорняков замедлил шаг, оглядывая растянувшийся строй.

— Умаялись мои! — сокрушенно вздохнул он. — Не знаешь, привал скоро?

— Комбат сказал, сам команду даст.

— А где он?

— Впереди где-то. Да вон, видишь, справа у дороги!

Капитан Яковенко ожидал подходившую головную роту. Он стоял, поигрывая ремешком планшетки. Его черная кубанка была лихо заломлена на затылок, глаза радостно поблескивали. По лицу его было заметно, что он думает о чем-то приятном.

Когда приятели поравнялись с комбатом, он весело крикнул:

— Привал у мостика!

Услышав о скором привале, солдаты зашагали бодрее, несмотря на то, что дорога, спускаясь в лощину, становилась все более вязкой.

В лощине, вдоль пути, длинной вереницей стояли грузовики с орудиями на прицепе. Головная машина села, и дежурный тягач дорожной части, хлопотливо треща мотором и ворочая гусеницами густую грязь, пытался вытащить застрявшую машину. Вокруг нее, помогая тягачу, суетились бойцы, соскочившие с грузовиков.

— Эх, артиллерии сколько! — восхитился кто-то из пехотинцев. — И вчера по всем дорогам шла, и сегодня. Куда такая сила?

— Туда же, куда и мы.

Солдаты шагали вдоль остановившейся колонны.

— Привет пехоте! — помахал со стоявшего грузовика какой-то задорный, краснощекий артиллерист.

— Здоро́во, бог войны! — откликнулись из рядов. — Догоняй!

— Догоним! — крикнул вслед веселый артиллерист. — Без нас дальше передовой не уйдете!

Впереди показался мостик — тот самый, о котором говорил Яковенко.

Скорняков спросил Гурьева:

— Что это наш комбат сегодня именинником выглядит?

— Разве не знаешь? — удивился Гурьев. — Третья награда пришла. Орден Отечественной второй степени.

— Это за декабрьский бой за Житомиром?

— За это. Еще когда он командиром роты был, представляли, вместе с Гродчиным. Только тот не успел получить…

— Да, жаль Гродчина… — вздохнул Скорняков. — Умнейший был человек. Лучшего комбата и желать не надо бы.

Оба помолчали. Каждый подумал в эту минуту о старом своем командире, погибшем полтора месяца назад.

— Ну что ж… — нарушил молчание Скорняков. — Надо на привале поздравить награжденного. Я за него доволен. Давно ли у меня в роте взводным был? А теперь — гляди, как круто в гору пошел. Обскакал, обскакал меня мой ученичок.

Скорняков улыбнулся добро, широко.

— Да, твои «ученички» в люди выходят, — с гордостью за товарища проговорил Гурьев. — Вот, к примеру, Белых. Толковый командир получился! — Он показал глазами на худощавого высокого старшину, что стоял у края дороги. — Хоть сейчас ему офицерское звание… Он у тебя кем был?

— Рядовым… Да при чем тут я? Белых — нашего, полкового воспитания человек.

— Ну, не скромничай! — Гурьев шутливо погрозил приятелю.

Старшина Белых с нетерпением смотрел на дорогу, по которой медленно тянулась колонна полка. Он поджидал штабного писаря, у которого нужно было получить новую карту: старая кончалась.

Никита Белых уже третий месяц командовал полковыми разведчиками — с тех пор, как в ночном поиске погиб знаменитый на всю дивизию их командир лейтенант Абас Байгазиев. Командир полка подполковник Бересов, не колеблясь, назначил Никиту командиром взвода разведки: он безупречно знал дело.

Услышав за спиной шаги, Белых оглянулся.

Сзади, по тропке, что тянулась сбоку дороги, подходил военфельдшер Цибуля. Рядом с ним шагали две незнакомые девушки в шинелях.

— Здорово, старшина! — бойко кивнул Цибуля. — Пополнение веду. Санинструкторы.

Но Белых уже и без пояснений Цибули догадался, что обе девушки — новенькие в полку. Об этом говорили их свежие, необмятые шинели, еще не обветренные лица.

— В первый раз на передовую? — спросил старшина.

— В первый, — беззаботно сказала девушка, что стояла рядом с ним (Цибуля называл ее Зиной), плотная, с резко очерченными бровями и крутым подбородком, к которому как-то не шел чуть вздернутый, задорный нос; густые, цвета меди, пружинистые пряди волос упрямо выбивались из-под шапки; она и не пыталась поправлять их.

— Нас из госпиталя перевели, вот вместе с Олей, — бойко кивнула Зина на подругу. Та — худенькая, черноволосая, с большими, пытливыми глазами, стояла молча, о чем-то задумавшись. Широкие полукружия бровей обрамляли ее открытое, с тонкой кожей, какое-то осветленное лицо. Вся она была подобранная, строговатая. С такими обычно парни не сразу решаются знакомиться.

— Далеко еще идти? — спросила Зина, посматривая на свои широкие кирзовые сапоги, заляпанные грязью.

Ей не ответили. Кроме командира полка, кому было известно, где и когда закончится сегодняшний переход?

— Почему же вас из госпиталя откомандировали? — поинтересовался Белых.

— Сами отпросились. На фронте мы нужнее, — простодушно улыбнулась Зина.

Белых снова пристально посмотрел на девушек:

— Здесь потруднее. Знаете?

— Ничего, привыкнем.

— Нелегко им будет привыкать, — заметил Цибуля. — Женщины!

Зина метнула глазами в Цибулю:

— При чем тут «женщины»? Я слышала, в нашем полку один мужчина есть трусливее любой бабы.

Зина сказала это наугад, но похоже, попала в цель: Цибуля что-то смущенно буркнул и опустил взгляд. На нем были великолепные темно-синие галифе с красным кантом. Никто в полку не имел таких галифе. Цибуля боялся их замарать, особенно сейчас, в слякоть, совершенно необычную в конце января.

— Чего фасонишь? — покосился Белых. — Надел бы ватные. Зима!

— Думаешь, тебе одному, сибиряку, мороз нипочем? — обиделся Цибуля. — Я, брат, тоже морозоустойчивый.

— Вы из Сибири? — живо повернулась к Белых Зина. Ее широкое лицо расплылось в улыбке. — Я ведь тоже из тех краев, нарымская.

— Земляки, значит? — улыбнулся Никита. — А я из-под Читы. Всего тысячи две километров от вас.

— У нас в Нарыме сейчас мороз так мороз. А здесь, на Украине, не поймешь, какое время года.

Зина недовольно посмотрела на заплывшую дорогу, по которой, медленно проворачивая колесами загустевшую на холоде грязь, тянулись обозные брички, пушки и походные кухни.

Белых шагнул к дороге. Мимо на штабной повозке ехал писарь, помахивая ему приготовленной картой.

Старшина уложил в планшет свежий, хрустящий лист двухкилометровки, и все четверо опять двинулись по обочине, обгоняя нескончаемый серый поток колонны. Чуть впереди Никиты шла Ольга. Она шагала молча, глубоко засунув тонкие руки в карманы шинели. Еще не привыкнув к такой дороге, Ольга ступала по грязи осторожно, тщетно выбирая места, чтобы не запачкать сапоги; шла не так, как солдаты в колонне, которым было уже все равно, куда ступить — в грязь или не в грязь.

С чувством какой-то неясной тревоги подумал сейчас Никита об Ольге. Он знал: многие девушки, как и она, приходили на фронт вот с такими же осветленными лицами. Смело принимали они на свои девичьи плечи все тяготы солдатской жизни. Отважно шагали под огнем, вырывали бойцов из лап смерти. Их руки, бинтовавшие солдатские раны, не дрожали при свисте вражеских пуль. Их имена, как молитву, в последние свои минуты шептали умирающие… Это были девушки простые, ласковые и вместе с тем строгие. Уже одно их присутствие облагораживало грубевшие во фронтовом быту мужские души.

Но видывал старшина и таких, которые не сумели выдержать всех испытаний армейской жизни. Ему захотелось, чтобы Ольга и Зина с самого начала поняли, какая суровая жизнь ожидает их здесь. Всегда прямо говоривший то, что он думает, Никита сказал:

— А вы знаете, как здесь девушкам трудно? Бывает, не так у них получается, как им хотелось бы.

Крутые брови Ольги резко поднялись:

— Знаем. Но с нами такого не будет.

— Только не забудьте того, что сейчас говорите.

Ольга вспыхнула:

— Что вы хотите этим сказать?