Страница 18 из 123
Он поднялся и произнес фразу, которую Коллинз потом долго обдумывал, прежде чем, как ему казалось, понял ее истинный смысл:
— Она пришла не туда, понимаете? Не в свой материальный мир. Она ошиблась. А когда поняла…
Не глядя больше на Коллинза, Мейсон спустился вниз, и стало слышно, как он на кухне наливает воду в чайник, гремит посудой.
Коллинз пожал плечами и открыл дверцу электрического щита, чтобы приступить, наконец, к своим служебным обязанностям. Включив свет в коридоре, он увидел на полу лоскут темно-зеленой материи — почему-то такой ломкий и хрупкий, что, когда Коллинз нагнулся и взял лоскут в руки, материя посыпалась трухой, и через секунду на его ладони осталась только горстка темной пыли, которую он стряхнул и быстро вытер ладонь носовым платком.
— Я уезжаю! — крикнул снизу Мейсон. — Вы слышите меня, Джон? Управляйтесь с экскурсантами сами! Я еду в клинику святой Генриетты.
— Хотите навестить мисс Хатчингс? — отозвался Коллинз. — Мы с миссис Турнейл все сделаем, мистер Мейсон, не беспокойтесь!
Внизу хлопнула дверь.
— Я себя нормально чувствую, Джош, правда, — в который уже раз повторила Катарина. Она полулежала на высоко поднятых подушках и была сегодня такая красивая, что у Мейсона не то чтобы захватило дух, но что-то в его груди, видимо, все-таки сдвинулось с места, потому что возникло некое стеснение, мешавшее нормально вздохнуть.
— И рука не болит? — в который раз спрашивал Мейсон, не решаясь дотронуться от гипсовой повязки, скрывавшей правую руку девушки от ладони до локтя.
— Нет, — улыбнулась она. — Как хорошо, что ты пришел, Джош! Только что были папа с мамой, и, если бы ты приехал на полчаса раньше, я бы тебя с ними познакомила.
— Представляю, что они обо мне думают, — пробормотал Мейсон.
— О, только хорошее! — воскликнула Кэтти. — Если бы не ты, я бы разбила себе голову.
— Если бы не…
— Конечно, ты успел подхватить меня, когда я поскользнулась!
— Я…
— Я так и сказала тому полицейскому, что приходил вчера вечером, он все записал, а я подписалась левой рукой, потому что правая, видишь…
— Не болит?
— Ну, Джош, я тебе уже десять раз сказала, что нет!
— Кэтти, — сказал Мейсон, — Кэтти… я хотел сказать… давно… еще осенью… Я люблю тебя.
— Джош, — сказала Катарина. — Ты говорил мне это Два дня назад. Осенью мы с тобой еще не знали друг друга. Или ты… Ты смотрел на меня издали и не решался подойти? Да? Мне давно казалось, что кто-то на меня смотрит, это был ты?
Мейсон медленно кивнул.
— Я построил этот дом для тебя, — сказал он. — Этот замок. Я знал, что ты непременно приедешь Посмотреть, и тогда я смогу с тобой познакомиться.
— И ты специально… Господи, Джош, ты сумасшедший! Столько денег! Ты мог просто прийти в магазин или подождать меня после работы…
— Это банально, Кэтти…
— Ты знаешь, Джош, какие разговоры о тебе ходят во всей округе, а может, и во всем графстве?
— Да, — кивнул Мейсон. — Мне приходилось слышать. Люди порой так громко разговаривают.
— Но ведь это неправда? Просто люди злые, и, если кто-нибудь совершает поступок, который они не понимают…
— Который они не понимают, — медленно повторил Мейсон. — Что ты имеешь в виду?
— Ну… — смутилась Катарина. — Этот замок… дом… Никто не понял, почему ты вдруг потратил на строительство столько денег. И с женой развелся. Одни говорят, что ты на туристах зарабатываешь больше, чем на ремонте тракторов. Другие — что ты сошел с ума и построил дом, чтобы приваживать привидения. Говорят, видели, как ты по ночам ходишь по этажам, а днем отсыпаешься.
— А ты? Что думаешь ты? — спросил Мейсон, поняв вдруг, что для него ответ на этот вопрос сейчас важнее всех других ответов на свете. В чем смысл жизни? Что есть любовь? Существует ли верность? Эти и многие другие вопросы, которые в мыслях Мейсона даже не успели сформироваться, собрались вместе и слились в одном, и в больничной палате стало так жарко, что по спине Мейсона потекла струйка пота.
— Я… — сказала Катарина. Похоже, она знала, как ответить, но подыскивала точные слова — не боялась обидеть Мейсона, она не могла обидеть его ни одним своим словом, но хотела, чтобы разговор на эту щекотливую — тему стал последним в их жизни. Потом они будут говорить о многом, в том числе — о главном, но на эту тему не станут говорить никогда.
— Я… — повторила Катарина и, протянув левую руку поверх постели, сжала пальцы Мейсона. — Конечно, ты построил этот замок не для меня, потому что прошлым летом еще не знал меня совершенно, даже если… Нет, не для меня, Джош, а для своей мечты. У каждого есть в мыслях идеал женщины… или мужчины… И представление об этом идеале… Ты жил не так, как хотел, и не мог с этим смириться. И тогда… Одни уходят из семьи и уезжают за океан… Другие спиваются… Третьи все бросают и открывают новое дело… А ты построил замок. Наверно, интуиция подсказала тебе… Ты ведь не мог знать, что старинные замки — моя слабость. Мне они так нравятся… Я была в Рочестере и в Бамбурге, и в Лондон много раз ездила, чтобы побывать в Тауэре. Когда ты придешь ко мне домой, то увидишь: в моей комнате множество фотографий старинных замков — наших и французских, что на Луаре, и голландских, и даже несколько русских крепостей, хотя там, конечно, совершенно другой колорит…
Катарина говорила и не могла остановиться, она впервые в жизни рассказывала об этой своей любви — человеку, который мог ее понять.
— Русские крепости тебе не понравились, — улыбнулся Мейсон, — потому что там не водятся привидения.
— О, Джош, не надо! Я понимаю, как досаждают тебе слухи, не обращай внимания, пожалуйста!
— Хорошо, — сказал Мейсон. — Не буду. Тем более что…
— Тем более… — повторила Катарина, внимательно глядя Мейсону в глаза. Она понимала, что он хотел сказать что-то для него важное, наверно, такое же важное, как ее признание, она не хотела подталкивать Мейсона, но и ждать становилось для нее невыносимо.
— Она больше не придет, Кэтти.
Кого он назвал этим именем? Катарину или Кэйтлин, с которой гулял под осенней луной и по долгим, как часовая стрелка, коридорам своего замка?
— Я никогда не думал над тем, как устроен мир, — продолжал Мейсон. Слова возникали в его сознании будто под чью-то диктовку, оказывались на языке, выпрыгивая, как резвые дельфины из воды, и сразу произносились, не дожидаясь момента, когда Мейсон поймет собственную мысль или чужую, вложенную ему в голову, как вкладывается в голову изобретателя неожиданная идея новой конструкции, а в голову ученого — гениальная мысль о новом законе природы. — Я был уверен, что мир прост. А потом понял… Знаешь, как это бывает: смотришь на картину, висящую на стене, и видишь простой деревенский пейзаж, а потом бросаешь мимолетный взгляд и вдруг понимаешь всю ее глубину… и то, что люди смертны… и то, что изображенный мир — это другой мир, тоже реальный, но где-то там, куда нам никогда не попасть… А когда человек… когда мы умираем, мы, наверно, действительно становимся бесплотными существами и можем возвращаться на место своей смерти, если эта смерть произошла не от естественных причин…
— Значит, она действительно… — проговорила Катарина, и во взгляде ее засветилось беспокойство.
— Нет, подожди… Конечно, есть мир призраков, но, понимаешь, и наш мир — не один, их множество, как много ветвей на стволе дерева. Каждой ветви реальности соответствует свой призрачный мир. И если ветви перепутались… Может случиться так, что призрак попадет не туда, где он… она… погибла, а в другой мир, тот, где осталась жива, потому что… Ну, не знаю, любое событие может произойти, а может не произойти, верно? Я мог успеть схватить тебя за руку, а мог не успеть… Я успел в этом мире, а в другом — нет. Она… она пришла на то место, где погибла… там, а оказалась здесь, где… Прости, я не очень понятно говорю, да? Я и сам плохо понимаю, но мне кажется, нет, я почему-то уверен, что так и есть на самом деле.