Страница 122 из 123
Годзилла, небольшой, совсем детеныш, лежал, раскинув лапы, между окном и кроватью, Памела лежала рядом: похоже было, что она хотела прикрыть ребенка своим телом, пуля ударила ее в грудь и отбросила в сторону. Памела даже удивиться не успела, лицо ее осталось спокойным, и волосы растеклись по полу, длинные пушистые волосы, каких у Пам никогда не было, она любила модные стрижки, она любила модные стрижки, она любила…
«Я пришел не туда, — подумал Себастьян, — я выбрал не ту частоту и сейчас забуду все, что было, сейчас — сколько пройдет времени: минута, две? — перестану понимать, если в этой реальности Форестер ничего мне не успел объяснить. Кто это — Форестер?»
— Господи Иисусе… — пробормотал кто-то рядом. — Что это делается?
— Где девочка? — странным, не своим голосом спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, полицейский. — Где, черт возьми, девочка?
И, видимо, поняв, что на него направлена камера, закричал:
— Это животное! Оно на меня набросилось! Мне ничего не оставалось! Уберите камеру, черт бы вас всех побрал!
— Годзилла! — сказал кто-то. — А где, действительно, девчонка?
— Вы ее убили, — прошептал Себастьян, пытаясь собрать остатки ускользавшей памяти, остатки понимания, остатки знания о том, что делать ему в этом мире больше нечего, он никого не спас, не успел, не смог, Элен все равно ушла, а с ней ушла Памела, и он должен уйти тоже, но как он уйдет, если он живой, уйти навсегда может только мертвый, ему нельзя здесь оставаться, как он будет здесь жить без них, без них ему никак невозможно, что же делать, уйти, уйти туда, где его ждут — на самом деле ждут — Пам и Элен, и этот физик, как же его звали, и еще Фиона, да, Фиона, что она говорила о каких-то частотах, это важно вспомнить, нужно вспомнить, он точно знал, что нужно, хотя при чем здесь какие-то частоты, когда нет больше ни Элен, ни Памелы?
— Вы… — сказал Себастьян, обернувшись к полицейскому.
— Откуда-то взялась эта тварь… — сказал Холидей. — Она на меня набросилась, Флетчер, не смотрите на меня так, будто… Эй, отдайте оружие!
Себастьян выхватил из вялой ладони сержанта пистолет и прыгнул к кровати, туда, откуда не видно было ни Памелы, ни Элен.
«Я должен вернуться… и может быть, хоть где-то спасти… Здесь уже поздно».
Себастьян поднес пистолет к виску. «Эй!» — кричал сержант, и нужно было успеть… как медленно движется этот увалень, он будто повис в воздухе, время растянулось, и нужно успеть, пока воздух такой вязкий… Всего лишь нажать на курок, и все кончится… Подожди, сначала нужно найти частоту, в которой ты выжил, в которой тебе шестьдесят, и тебя ждут, но таких частот миллионы, нет, миллиарды, нет, еще больше, их так же много, как электронов во Вселенной, кто это сказал, ну да, Форестер, физик, который…
Найти частоту, а потом…
Перед тем как в глазах блеснул последний луч заходившего солнца — из окна спальни открывался замечательный вид на Гудзон, — Себастьян успел нажать на курок.
Был ли выстрел, он так и не узнал.
— Конечно, в нас это есть, — убежденно сказал Себастьян. — Квант времени, говорите? Очень маленькая величина, согласен…
— Очень маленькая… — грустно улыбнулся Форестер и налил себе еще коньяка — немного, на один глоток или на три, если очень растянуть удовольствие. — Вы даже не представляете себе, Басс, насколько маленькая. Сейчас мы можем измерять промежутки времени, равные триллионной доле секунды. Квант времени в миллиарды триллионов раз меньше. Люди обычно даже о миллиарде имеют туманное представление, а тут… Пройдут сотни лет, прежде чем физика…
— О чем вы говорите! — воскликнул Себастьян. Он уже третий час пытался убедить Форестера в том, в чем сам с некоторых пор был совершенно уверен. Женщины в большой комнате обсуждали платье, в котором появилась на вручении «Оскаров» Моника Шеппард, из-за закрытой двери слышны были взрывы возмущения, перемежаемые взрывами смеха. Элен уложили сегодня спать пораньше, и Себастьян хотел сказать Фионе, что от шума девочка может проснуться, Памеле напоминать об этом бесполезно, она просто не в состоянии сдерживать эмоции, а если Элен проснется, то вечер пропал — дочь начнет хныкать, придется все бросить и рассказывать сказку, обязательно ту, которую она сама выберет и будет подправлять каждое слово, вмешиваться в каждую ситуацию, а когда наконец заснет, то во сне будет с кем-то разговаривать и не всегда на понятном языке.
— О чем вы говорите, Дин, — повторил Себастьян. — Я уверен, что, если продолжить эксперимент, мы добьемся успеха. Вы подходите к проблеме формально, а я предлагаю обходной путь.
— Обходной? — хмыкнул физик. — Вы предлагаете штурмовать проблему с другого конца, только и всего. Хорошо, поставим мы вас перед камерой, делающей сотню тысяч кадров в секунду. Вы представляете, насколько человек медлительное существо? За три секунды вы успеете щелкнуть пальцами, и этот процесс растянется на триста тысяч кадров, которые потом будет безумно скучно просматривать.
— Но вы же…
— Мы! — оживился физик. — Мы снимаем быстротекущие процессы: полет пули, например. Я вам признаюсь, знаю, что вы не станете распространяться: надеюсь получить под эту программу грант военных. Я бы понял, если бы вы захотели сделать серию фотографий падающей со стола чашки, это давно известные картинки, но действительно эффектные, согласен. В любом учебнике…
— Господи, — сказал Себастьян, — вот чего я не могу понять! Почему я прошу вас, физика, сделать то, что представляется таким естественным? Вы занимаетесь быстрыми процессами шестой год…
— Пятый, — учтиво поправил Форестер.
— Разве? — удивился Себастьян. — Мне казалось… Вы же познакомились с Фионой в две тысячи шестом, а поженились в седьмом, верно? И тогда вы уже занимались скоростной фотосъемкой…
— Тогда у нас была камера на три тысячи кадров, — кивнул Форестер. — По сравнению с нынешней — земля и небо!
— Вот именно! И вам ни разу не стало любопытно — что вы увидите, если посадите перед камерой человека?
— Басс, — терпеливо проговорил Форестер, — я вам уже который раз объясняю: восприятие времени человеком настолько медленное…
— Да слышал я это! — взорвался Себастьян. — И я тоже сколько раз повторял вам: человек способен принимать решения, а пуля, которую вы снимаете, — нет!
— Ну и что? Если существует Мультиверс, о котором вы все время толкуете, то и пуля в разных ветвях должна вести себя по-разному, поскольку в каждом квантовом процессе волновая функция раздваивается, и всякий раз рождается новая вселенная. Если бы что-то происходило, я бы видел это и на фотографии движения пули. А я не вижу — это быстрый, но непрерывный процесс. Приезжайте ко мне в лабораторию, и я вам покажу на компьютере…
— Был я у вас, — поморщился Себастьян, — и никогда больше…
— Были? — удивленно поднял брови Форестер. — О чем вы говорите, Басс? Я который уже год вас зову, а вы…
— Был… — пробормотал Себастьян. Он знал, что Форестер прав, и не мог понять, почему ему так не хотелось оказаться в настоящей физической лаборатории, увидеть, как… вламываются в комнату полицейские… воспоминание промелькнуло так быстро, что Себастьян не успел ухватить его даже за кончик, но теперь он почему-то точно знал: да, был он там, был и никогда больше не захочет…
— Человек способен принимать решения, — сказал он, возвращаясь к старому спору, который они с Форестером вели с тех пор, как Дин женился на Фионе и стал приходить к Флетчерам в гости, Пам больше не ревновала, напротив, к физику она относилась с уважением и едва заметным женским превосходством. — Каждый раз, когда человек принимает решение, в Мультиверсе появляется новая ветвь…
— Допустим, — вздохнул Форестер. — Это гипотеза, которую никто никогда не сможет проверить экспериментом.
— Вы можете это сделать хоть сегодня! Встаньте сами перед вашей камерой, если не хотите поставить меня. Мы существуем во всех мирах, созданных нашими решениями, пусть даже самыми незначительными, пусть даже подсознательными… Каждый квант времени мы проживаем в другом варианте мироздания и, конечно, ощутить этого никак не можем. Но почему не предположить, что некоторые ветви пересекают друг друга не в течение кванта времени, а за вполне измеримую долю секунды?