Что там, за дверью?

— Вот оно как… — пробормотал Себастьян.

— И в каждом мире есть вы, и в каждом есть ваша жена, и ваша дочь, точнее — какие-то из их бесконечных вариантов, потому что ведь и они в то же мгновение принимали какие-то, пусть и незначительные, решения, и их миры разветвлялись на множество составляющих, в которых от вашего решения ничего не зависело…

— Бред какой-то, — сказал Себастьян, ни к кому не обращаясь. — Целая вселенная возникает из-за того, что я решил переставить ногу…

— Более того! Целая вселенная возникает из-за того, что вы подняли, как сейчас, руку, чтобы заслониться от света. Могли и не поднять — с меньшей, правда, вероятностью, потому что этот вечерний свет действительно бьет в глаза, давайте переставим кресло в тень, вот сюда, и, пока мы это делали, мир разветвился на бесконечное число копий, отличающихся друг от друга только тем, что в десяти из них мы передвинули кресло в этот угол, в пяти — в тот, в одном — оставили стоять на прежнем месте… Числа я, конечно, называю, произвольно, на самом деле миров могло быть не десять, а миллион или миллиард, ведь мироздание разделяется при каждом вашем движении, самом незначительном — у любого нашего выбора, у любого поступка есть альтернатива, и, значит…

— Я все равно этого не могу себе представить, — пожаловался Себастьян. — А как же теория Эйнштейна? Ничто не может двигаться быстрее света, верно? А у вас мгновенно появляется целая вселенная, радиус которой… Вселенная ведь появляется в готовом виде, как наша, а не начинает развиваться с Большого взрыва? Ну как это возможно, глупость какая-то…

— Дорогой Себастьян, — вздохнул Форестер, — вы путаете разные вещи. В пределах каждой вселенной, конечно, действует определенный набор физических законов, и в пределах конкретно нашего мира ничто не способно двигаться быстрее света. Но миры рождаются из наших решений по законам совершенно другой физики, физики единого Мультиверса. Мы этих законов не знаем. Мы только сейчас начинаем понимать, что они существуют и могут быть совершенно не похожи на те физические законы, к каким мы привыкли.

— И каждая вселенная, — сказал Себастьян, вообразив, что нашел аргумент, который уж точно разобьет все глупости, что наговорил физик, — обладает колоссальной массой: сотни миллионов галактик, тысячи миллиардов — звезд и невидимая темная материя, о которой сейчас пишут… Она что, всякий раз появляется из ничего?

— Законы сохранения в Мультиверсе наверняка отличаются от законов сохранения в каждой конкретной вселенной, — задумчиво сказал физик. — Это, кстати, одна из самых простых проблем, неужели вас она действительно интересует больше, чем…

— Меня интересует, где Пам и Элен!

— К этому я и подхожу.

— Где? Когда?

— Понимаете… — Форестер опять потер переносицу, и Себастьяну мучительно захотелось ударить физика между глаз; может, тогда он начнет говорить конкретно — назовет место и время, скажет, как чувствует себя Пам и что случилось с Элен, и перестанет нести околесицу, которой пытается отвлечь от мысли… от единственной мысли… Что, черт возьми, нужно Форестеру на самом деле?

— Отпустите меня, — хрипло сказал физик, и Себастьян осознал, что держит Форестера за лацканы пиджака, едва не приподняв его над полом — он совершенно не помнил, как это произошло: нужно было встать, подойти, у Форестера было достаточно времени, чтобы оттолкнуть его или отойти самому…

Себастьян пробормотал: «Извините», а Форестер — «Ради бога…» И все вернулось, будто ничего и не было в промежутке: Себастьян сидел в кресле, физик — на краешке стола, и начал он фразу с того же самого слова:

— Понимаете… Это зависит от того, какую Памелу и какую Элен вы хотите видеть.

— Мою жену, — сказал Себастьян, ясно артикулируя, чтобы у физика не возникло сомнений в том, насколько правильно он понял. — И мою приемную дочь.

— В Мультиверсе миллионы… ну, я, конечно, не знаю… может, миллиарды или вообще бесконечное количество тех, кого можно назвать Памелой, женой Себастьяна Флетчера. И такое же, а может, большее или меньшее, число девочек, которые являются приемными дочерьми человека по имени…

— Дин, — взмолился Себастьян, — пожалуйста, не заговаривайте мне зубы. Если вы что-то знаете — скажите. Если можете чем-то помочь — помогите. Если говорите только для того, чтобы заморочить мне голову…

— Ну не будьте так тупы! — воскликнул Форестер. — Я сказал: вы должны понять, что происходит. Пока не поймете — не сможете. Ничего не сможете. Вы способны включить свои мозги или нет?

Раздражение Форестера было таким физически ощутимым, что Себастьян поспешил сказать: «Да, черт вас возьми, я пытаюсь»…

— Все, молчу, — пробормотал он. — Говорите что угодно, я не скажу больше ни слова.

— Мы не в полиции, — хмуро сказал физик, — и я не допрос веду, а, наоборот, пытаюсь… Ну хорошо, продолжаю. И чтобы вы, наконец, поняли, что я не истории рассказываю… Почему время от времени вместо вашей Элен появлялась другая девочка, или женщина, или даже существо нечеловеческой природы? Видите ли, все это была ваша Элен — но из другой ветви Мультиверса. Многие из ветвей — большая часть, наверно, — очень мало отличаются от нашей, и время там такое же, и Элен та же, настолько та же, что, когда происходит то, что в физике называется склейкой, ни вы, ни она ничего не замечаете. Вы задаете вопрос, а отвечает на него Элен из вселенной, скажем, номер два, а потом вопрос задает она или Элен из третьей вселенной, а отвечаете вы, но не тот, что сейчас передо мной, а другой Себастьян, живущий во вселенной номер семь или одиннадцать…

Но кроме практически неотличимых миров, — продолжал Форестер, — есть и такие, где время течет быстрее или медленнее, и там Элен или уже успела вырасти и стать женщиной средних лет, а то и старушкой со вставной челюстью, и когда она появляется в нашем мире, ничего не понимая — ведь это и для нее шок, неожиданность, — то вам кажется, что происходит что-то мистически непонятное, хотя нет на самом деле ничего естественней этого явления природы. И существуют, наверно, миры, где понятие времени вообще отсутствует, но и там — я не уверен, но может быть — есть свой Себастьян, и своя Элен, а есть миры, где Себастьян сохранил лишь свою внутреннюю связь с вами, а внешне это совсем другой человек, а может, и не человек даже, какое-то иное существо, а может, и не существо вовсе, а камень на дороге или порыв ветра на берегу океана… Понимаете? Каждое существо — вы, я, Элен, ваша Памела, моя Фиона, кто угодно — связано со своими «я» (можете назвать их копиями) в других вселенных, когда-то ответвившихся от нашей, или в тех, что еще не ответвились, но ответвятся в будущем, ведь у них, тех, что ответвятся через сто лет, будет свое прошлое, а в нем — мы, и с ними-нами у каждого из нас тоже есть связь, физическую суть которой мы еще не понимаем, но из-за этого она не становится менее реальной… Все мы так живем, Себастьян, — обычно наши физические образы из других вселенных возникают здесь на очень короткое время. Как если в кинопленку кто-то впечатывает лишний кадр. Никто его не замечает, потому что он один на многие тысячи. Вы не способны ощутить, если ваш организм на миллиардную долю секунды изменился, стал другим, тоже вами, но из вселенной номер триста восемьдесят четыре, а потом, мгновение спустя, все возвращается, кадр промелькнул и исчез, и вы продолжаете жить, как жили. Вы — сумма множества Себастьянов Флетчеров, время от времени вы это ощущаете если не физически, то мысленно — к вам приходят идеи, до которых уже дошел ваш, скажем так, двойник из вселенной, дальше продвинувшейся во времени, а бывает наоборот — вы бессознательно подсказываете уже найденное вами решение двойнику из вселенной, чье время течет медленнее, чем у нас.

— Сны… — пробормотал Себастьян.

— Да! — воскликнул Форестер. — Конечно! Когда сознание отключено, наша связь со всеми другими мирами Мультиверса проявляется куда более естественно. Вы видите себя, во всех снах вы видите только себя, даже если вам кажется, что происходит фантастическое, нелогичное, невозможное — полет в грозовом облаке, например, — это воспоминание о том, что происходило, происходит или произойдет с вами, лично с вами в одном из ответвлений Мультиверса, вы не можете видеть ничего другого, вы всегда, в любом сне остаетесь сами собой, а если — по чистой случайности — наблюдаете ответвление, мало чем отличающееся от нашего, но продвинутое во времени на двадцать лет вперед, то вам представляется, будто вы видите, что произойдет с вами через двадцать лет, вы это запоминаете, и через двадцать лет это действительно происходит, и тогда сон вы объявляете вещим, хотя на самом деле он вещий не больше, чем любой другой сон, он всего лишь отражает реальность — вашу реальность, — просто вы не в состоянии распознать, где в этот момент существуете: во вселенной номер три миллиона или во вселенной номер четырнадцать тысяч…