Орден Сталина

Юноша бросился назад к вытяжной трубе, и тотчас раздались два новых хлопка. Одна пуля сбила краску с кровли в том месте, где Николай только что находился, а следующая – практически настигла его возле трубы. На Колиной левой руке, обнаженной по локоть, появилась багровая полоса ожога – след от чиркнувшей по ней пули. Но в следующий миг Скрябин был уже в укрытии.

Первым делом он глянул на руку, и по лицу его пробежала не то судорога, не то гримаса отвращения; он быстро отвел взгляд. Да и то сказать: ему было на что посмотреть, кроме этой пустяковой раны. Осторожно – прячась теперь с куда большей тщательностью, чем до этого, – он высунул из-за трубы голову и попытался заглянуть в чердачное окно на соседней крыше.

Стебельков с самого начала понимал: Скрябин при каждом его выстреле ухитряется без физического контакта толкать ствол «ТТ». Мало того: Стебелькову, в силу его специфических занятий в НКВД, было даже известно значение слова телекинез. Однако познания эти были чисто теоретическими и поверхностными, и Стебельков не представлял себе, каким именно образом наглый юнец воздействует на его пистолет. Но одно чекист подметил: мальчишка не сводит глаз с его оружия. И переместился в такую позицию, чтобы Скрябин потерял с его пистолетом визуальный контакт.

Сам же Стебельков сквозь разбитую форточку чердачного окна прекрасно видел Колино укрытие, и уж теперь ничто не мешало ему целиться. Когда слева от трубы возникло белое пятно рубашки, он мгновенно выстрелил, уверенный, что попадет Скрябину если не в сердце, то, по крайней мере, в плечо. И выстрел оказался точным, капитан госбезопасности успел это понять; зато в следующее мгновение он вообще перестал понимать хоть что-либо.

Над крышей четырехэтажного дома вспыхнуло второе солнце – куда более яркое и яростное, чем заходящее светило, которое опускалось теперь тускнеющим краем в облако. Вспышка эта поразила Стебелькова как своей силой, так и цветовой гаммой. Чекист мог побиться об заклад, что свет, плеснувший ему в глаза, был черным, хоть и знал наверняка: черного света в природе не бывает. Угольного цвета сполох на время лишил Стебелькова не только зрения, но как будто даже слуха и осязания.

Вспышку видели все: и граждане, столпившиеся возле Мишиного подъезда, и сам Миша, который только-только добрался до земли и чудом успел спрыгнуть с лестницы – до того, как частично ослеп, – и жильцы окрестных домов, находившиеся возле окон. И только один человек не был ослеплен черным светом: Николай Скрябин.

Секунду или две после выстрела он сидел, прикрывая зажмуренные глаза согнутой в локте рукой, а в другой руке сжимал портфель, обернутый теперь белой рубашкой. Край портфеля, выдвинутый из-за трубы, был навылет пробит стебельковской пулей.

Когда Коля отнял от лица руку и приоткрыл глаза, ему почудилось, что из пулевого отверстия всё ещё сочится черноватое сияние. На миг он отвел взгляд, но нет: что бы там ни вырвалось из портфеля при попадании в него пули, теперь оно исчерпалось полностью.

Скрябин снял с портфеля простреленную рубашку, осмотрел и с неохотой напялил на себя: разгуливать по улицам без неё было немыслимо. Во-первых, на боках и на груди у Николая проступали многочисленные синяки – давние на вид, явно приобретенные еще до схватки со Стебельковым. Во-вторых, ожог на руке следовало прикрыть. Коля не собирался смотреть на него, но боялся, что всё-таки посмотрит.

А затем, даже не поглядев в сторону соседней крыши, юноша направился к пожарной лестнице, засунул продырявленный портфель за пояс брюк и начал спускаться.

Сколько прошло времени, прежде чем зрение Стебелькова начало восстанавливаться, он и сам сказать не мог. Но – черная пелена у него перед глазами сперва приобрела фиолетовый оттенок, а затем – не сразу – начала зеленеть, так что сквозь неё стали видны контуры окружающих предметов. Среди них труба на соседней крыше более всего волновала чекиста, и он всё пытался разглядеть, не высовывается ли из-за неё рука или нога убитого мальчишки.

Впрочем, Стебельков не особенно верил в то, что может увидеть нечто подобное. Чутье говорило ему, что юнец каким-то образом снова его провел, что оба объекта наверняка уже достигли земли и вот-вот скроются. У чекиста был единственный способ последовать за ними: пройти через чердак и спуститься по лестнице в подъезде. Только времени на это ушло бы непозволительно много. А потому Стебельков вложил свой пистолет в кобуру, разбежался, раскинул руки, словно намереваясь полететь, и прыгнул.

7

Как только Скрябин и Кедров выбрались на крышу пятиэтажного дома, откуда Стебельков чуть позже рассчитывал перепрыгнуть на соседнюю четырехэтажку, так сразу направились туда, где, по их мнению, должны были находиться поручни пожарных лестниц. Вот тут-то друзей и ждало открытие.

Миша чуть задержался на пути от чердачного окна. Единственный оставшийся на нем тапочек только мешал ему теперь, и Кедров скинул его с ноги, перебросив через голову, как футбольный мяч. Кровля была уже не слишком горячей, так что идти по ней босиком было неприятно, но можно. Шлепанец упал за Мишиной спиной и мягко ударился о крышу верхней, матерчатой частью; едва слышный шорох его падения совпал с другим звуком: с потрясенным возгласом, который издал вдруг Николай.

– Что? – Миша поспешил к другу, опасаясь самого худшего. – Стебельков нас поджидает внизу?

Коля не отвечал ему – только глядел, вывернув шею, на стену дома: туда, где вместо пожарных лестниц зияли отверстия в оштукатуренных кирпичах. Рабочие, ремонтировавшие крышу, сняли все пожарные лестницы (ржавые, с выломанными секциями) и увезли в кузове того самого грузовичка, который пару часов назад видел во дворе Михаил. На следующее утро вместо них должны были поставить новые.

Не то чтобы Коля не заметил отсутствия пожарных лестниц, когда подходил к Мишиному дому – он даже и не посмотрел в их предполагаемую сторону.

Почти минуту Николай и Миша взирали на пустую стену, будто рассчитывая, что пропавшие лестницы каким-нибудь волшебным образом вернутся на прежнее место. Скрябин запустил пальцы в свои и без того непослушные волосы и в раздумье потер затылок – привычка, из-за которой он почти всегда выглядел слегка взлохмаченным. А затем произнес:

– Как думаешь, вот тот, соседний, дом – на каком он расстоянии от этого?

Кедров глянул туда, куда указывал его друг, и слегка позеленел лицом.

– Я на ту крышу прыгать не буду, – быстро произнес он. – Давай лучше вернемся на чердак. Выберем люк, ведущий в другой подъезд, и…

– Все люки закрываются на замок с наружной стороны, – перебил его Коля, – ты знаешь это не хуже меня. Идем.

И он потянул друга в ту сторону, где виднелась старая, без признаков ремонта крыша четырехэтажного дома – с выходящими на неё пожарными лестницами. Подойдя к краю своей крыши (где еще не установили ограждение – Коля отметил это обстоятельство, как удачное), друзья остановились, и тут Миша допустил оплошность: посмотрел вниз. Мгновенно все события этого дня оказались для него за пределами реальности, и остался лишь провал возле самых его ног. Кедров услышал голос Николая так, как слышат звучание репродуктора, установленного на расстоянии в несколько кварталов.

– Здесь метра два, самое большее – два с половиной, – проговорил принц Калаф с деланой бодростью. – И разбегаться мы будем под уклон, так что допрыгнуть будет очень легко. Да и ограда на той крыше проломлена как раз там, где мы будет приземляться…

– Колька, – прошептал Миша, – я не могу… Прыгай один.

И он стал – аккуратно, бочком – отодвигаться от разверстой пропасти.

– У тебя акрофобия? – обратился к нему Скрябин – без иронии, с самым серьезным выражением на лице.

– Что-что? – переспросил Миша и даже приостановился; он и слов-то подобных не знал, а вот его другу они были известны, и очень хорошо.

– Акрофобия – паническая боязнь высоты, – уточнил свой вопрос Коля.