Меморист

— В чем дело, Марго? — спросил обеспокоенный Бетховен. — Почему эта музыка так действует на вас?

Но Марго ничего не могла ему ответить. Она по-прежнему находилась внутри света, путешествуя на звуках диссонирующей мелодии, извлеченной Бетховеном из древней флейты. Она вспоминала далекое прошлое.

ГЛАВА 52

Долина реки Инд, 2120 год до нашей эры

Красть у мертвых — преступление, похищать самих мертвых — тяжкий грех, но отчаяние было сильнее страха наказания, поэтому Охана спряталась за стволом дерева. Низкое солнце воспламенило реку багровым заревом. Спасаясь от ослепительного сияния, Охана прикрыла глаза рукой, дожидаясь окончания погребальной церемонии Ашти-Санчаяна.

Нестройная какофония звуков плеска воды, звона колоколов и мычания коров не могла заглушить безутешные причитания вдовы — горькое напоминание о том, что Охана не имеет права присутствовать на похоронах Девадаса, что ей не к кому обратиться за утешением, что ее трауру суждено стать последней тайной в длинной цепочке секретов, которые она вынуждена была хранить.

Вчера двое мужчин, отправляясь на утреннюю молитву, обнаружили труп Девадаса на берегу реки. Вокруг тела возлюбленного Оханы уже кружили мухи, привлеченные запахом крови, вытекшей из страшных ран на голове. Похоже, кроме брата Девадаса Расула, добивавшегося от стражников, чтобы те расследовали убийство, больше никому не было дела до того, кто совершил это кровавое преступление. Обоих братьев, занимавшихся изготовлением музыкальных инструментов, уже давно заклеймили отступниками веры за то, что они утверждали, будто определенные мелодии, исполненные на их флейтах и барабанах, способны исцелять и облегчать боль. Они несли угрозу старым обычаям, и в селении их гневно осуждали. И вот теперь один из братьев мертв.

Словно услышав пронзительные завывания, налетел ветер, и Чандра, вдова Девадаса, вскрикнула, осыпанная пеплом своего супруга. Пораженная, она перестала спрыскивать молоком пылающие останки Девадаса и ощупала кончиками пальцев прах, севший ей на щеку. Свежая слеза, скатившаяся из глаза, оставила грязный след.

Как же лицемерно вели себя все эти женщины! Чандра больше года назад выгнала Девадаса из дома за его бунтарские взгляды. Родной отец назвал своих сыновей вероотступниками. Но вот сейчас все они изображают безутешное горе.

Женщины продолжали поливать молоком погребальный костер, но тут новый, более свирепый порыв ветра швырнул пепел в лицо старшей дочери Девадаса, и та закашляла, вдохнув горячую пыль. Она сплюнула. Сплюнула еще раз. И еще. Если бы такое произошло с Оханой, она бы с благодарностью приняла пепел любимого человека, как святыню.

— А теперь несите воду, и побыстрее, — распорядилась престарелая мать Девадаса, торопя своих трех внучек перейти к следующему этапу церемонии. — Шевелитесь, а то ветер развеет его прах.

После того как девочки опорожнили второй кувшин и воды больше не осталось, Чандра взяла обугленную деревянную палку и принялась копаться в черном месиве, отделяя обгорелые кости от пепла. Словно тряпичница, старшая из дочерей собрала более крупные комки мокрой золы — то, что осталось от плоти, мышц и сухожилий ее отца, — и наполнила ей глиняный горшок, а младшие дочери собрали остывшие кости.

Из своего укрытия Охана наблюдала за тем, как Чандра взяла горшок и вывалила золу в быстрые воды реки, а тем временем остальные собрались вокруг костей и ждали. Хотя они уже больше и не должны были показывать свое горе, все женщины, кроме старухи матери, продолжали громко завывать.

— Теперь он отправился по Дороге света, — с укором произнесла мать Девадаса. — Обилие слез сжигает умершего, — добавила она.

Все семь женщин темно-синей лентой цвета ночного неба и красной лентой цвета свежей крови привязали себе к левой руке по плоду брхати, затем одна за другой поднялись на каменный помост с остатками погребального костра, вытерли руки листьями апамарги, после чего встали в круг и, закрыв глаза, принялись раскачиваться в такт мелодии реки.

— Поднимись же отсюда и прими новый облик, — нараспев произнесла старуха. — Не расставайся с тем, что осталось от твоего тела. Удались туда, куда хочешь — и пусть Савитар поможет тебе там обосноваться. Вот одна из твоих костей; соединив все кости, ты снова станешь красивым; пусть ты окажешься в достойном месте, и пусть тебя возлюбят боги.

Увидев, как женщины в последний раз омывают кости Девадаса, Охана вздрогнула, вспомнив, как прикасалась к ним, покрытым мышцами, прижимая их к своему телу. Как несправедливо, что этим женщинам открыто позволено оплакивать Девадаса, в то время как она вынуждена прятаться, для того чтобы его почтить.

Чандра сложила кости в терракотовый кувшин и отнесла его к священному дереву Шами. Приподнявшись на цыпочках, она повесила кувшин на самую высокую ветку, до которой смогла дотянуться.

Наконец женщины ушли.

Охана проводила взглядом, как они становились все меньше и меньше и, наконец, совсем исчезли вдали. Солнце опустилось за горизонт. Луна взойдет только через несколько часов. Опустившаяся на землю серая мгла принесла с собой прохладу. Воды реки по-прежнему плескались о берег, но колокола умолкли, а плачущие женщины ушли так далеко, что их больше не было слышно. Этот жуткий день, наконец, подошел к концу. Погребальная церемония была практически полностью завершена; через два дня женщины вернутся, чтобы забрать кости и похоронить их.

Зная, что сумерки надежно ее укрывают, Охана подкралась к дереву, засунула руку в кувшин и нащупала то, что осталось от ее возлюбленного: превращенную в известь плоть одного человека. Ее рука вынырнула, сжимая то, ради чего девушка и пришла сюда. Гладкая и белая, кость словно светилась в вечернем полумраке. Прижимая ее к груди, будто она могла что-то рассказать, спасти, предложить утешение, Охана крадучись вернулась в одинокую ночь.

ГЛАВА 53

Он увидел, что все эти тела и лица, связанные тысячью взаимоотношений, родились заново. Каждое из них являлось страстным, болезненным, смертным примером бренности всего живого. Однако никто из них не умер, они лишь изменились, продолжая возрождаться заново, всякий раз с новым лицом; только время отделяло одно лицо от другого.

Баден, Австрия

Вторник, 29 апреля, 16.20

Меер сидела за роялем в квартире Бетховена, поставив пальцы на клавиатуру, и ощущала отзвуки мелодии. Ей было нестерпимо холодно, однако это не имело значения перед лицом того, что она должна была разобраться в случившемся. Только что время дважды искривилось назад, накладываясь само на себя. Вот она сидела здесь как Марго — в тот день, когда Марго впервые услышала мелодию флейты и растворилась в ней, — но затем она вспомнила еще более отдаленное прошлое. Неужели ей удалось заглянуть не в одну предыдущую жизнь, а сразу в две? Разделенные многими столетиями?

Толчком стала мелодия — но Меер не могла вспомнить ни одной ноты, у нее осталось одно только общее ощущение.

— Вы узнали то, что я только что сыграла?

Себастьян посмотрел на нее, совершенно сбитый с толку.

— Меер, вы сейчас не исполнили ничего похожего на музыку. Вы взяли ноту до. Три раза. После чего просто сидели с закрытыми глазами секунд двадцать-тридцать.

— Нет, я играла. Я же слышала.

Он покачал головой.

— Одна только нота до. Вы так сильно дрожите. Позвольте…

Нет, Марго обнаружила «мелодию памяти» и исполнила ее на рояле, после чего Бетховен повторил эту мелодию на старинной флейте. И это дало результат, пробудило в памяти еще более древние картины: мужчина, которого она любила всем сердцем, он умер, а она похитила его кость.

— Почему вы говорите неправду?

— Меер, вы ничего не исполнили. Я бы ни за что не стал вас обманывать. Только подумайте, что может значить для меня «мелодия памяти». Для меня и для моего сына.