ТИК

Никакой реакции на это свое электронное письмо Гоша Рожкин по прозвищу Горшок так никогда и не дождался.

38

— …Оксанка? — Голос хриплый, далекий, но знакомый. Его голос, Зеленого.

Я молчу. Я даже немного отодвигаюсь от кресла.

— Ксюха?.. Ксюха, ты там? Это я, Макс… Ты все помнишь?..

Я не собираюсь отвечать — но отвечаю:

— Ничего не помню.

Я не узнаю своего голоса. Боль проводит трепанацию черепа изнутри.

— Ник… Русел… — Его едва слышно. — Он зарезался. Ты не помнишь?..

— Откуда ты знаешь?

— Я видел… Я же в комнате валялся… Не помнишь?.. Вы еще сидели, а я уже не мог, я спать пошел. Я подорвался оттого, что вы орете… Вы стояли в комнате и орали, оба никакие совершенно… — Он говорит с большими паузами, с очевидным трудом. — Ну, Ник… он же, ты знаешь… и его явно опять понесло… Мы же вчера нажрались как… еще колес каких-то… дерьма схавали какого-то… такой расколбас пошел… А Ник, ты же помнишь… у него вообще вчера чего-то… Я смотрю, он ножом размахивает… Орет — и раз, раз лезвием по шкафу, по дверце… Я на диване лежал, он стоял спиной ко мне… к тебе лицом. Вы сретесь страшно, он ножом машет и все повторяет: «Не веришь? Не веришь?..» А ты его на хуй посылаешь. И по Нику видно, что он абсолютно никакой, башню на хрен сорвало… и нож… — Зеленый время от времени переводит дыхание, как астматик. — Я стреманулся, думаю, сейчас он точно… я хочу встать — но я еще совершенно кривой, ни встать не могу, ни думать, ни черта, пытаюсь подняться, вертолет дикий… И вдруг вы затыкаетесь оба. Как по команде. Смотрите друг на друга. И тогда он поднимает нож этот — и себя по горлу… У него кровь… я никогда такого не видел… даже не представлял… как из шланга… прямо на стену… на тебя… ты же совсем рядом стояла… лицом к лицу… — Голос в трубке прыгает и срывается. — И сразу свалился, моментально, мордой вперед… на тебя практически… Я видел — у тебя даже лицо в его крови было… и вообще спереди все… Блядь, я вспоминаю, меня даже сейчас трясет… Ты не помнишь?.. Ты блеванула, прямо где стояла, и ломанулась куда-то назад. Я протрезвел тут же, вскочил… То есть мне казалось, что протрезвел… На самом деле ни хера я не соображал совершенно… от такого…

(…Все отодвинулось, весь мир. Он ненастоящий и ничто в нем не важно. Где-то бубнит, торопится, запинается, давится словами чей-то голос — посторонний, лишний; он будет бубнить еще долго и слушать его совершенно необязательно…)

— …Крови — море. Теплая прямо… течет еще… Пиздец… Я к нему — но он все… Даже не дергался, представляешь? Моментально. Я попытался его перевернуть — у него все горло, наискось… со всей силы, видимо… Я хватаю трубу в «скорую» звонить… хотя понятно, что бесполезно… но тут до меня доходит… я не знаю, как до меня дошло, у меня же в мозгах вообще хрен знает что было… Но я вспомнил, как он тебе этот нож давал — ну, когда мы еще начинали только, Ник че-то резал им, закусь там… По пьяни в стол его втыкал. Цени, говорит, острый, таким и припороть можно… Ты его в руки брала, порезалась… Я ж думаю, менты снимут отпечатки и тебе еще убийство впаяют. Из меня какой свидетель, я же пьяный в жопу… Я к тебе — а ты в ванной заперлась. Я стучу — ты не открываешь. Че-то делать надо, но башка вообще никакая… ноги еле держат, руки в крови… и труп в квартире…

(…Голова кружится, но ничего неприятного в этом ощущении нет — наоборот. Легкость какая-то…)

— …на кухне кое-как отмыл — и куда-то меня понесло, на улицу… Ночь глухая… Не помню, чего я делал… ни хера не помню… кажется, в кругосветку еще какую-то ломанулся за бухлом. Проснулся в садике на веранде, заблеванный весь… кровь на одежде… Но мобила, слава богу, при мне… тоже заляпанная… Я хочу тебе звонить — и вспоминаю, что у тебя же трубы нету… Ну, я думаю, вдруг ты еще там. Мне показалось, что ты в ванной так и отрубилась… Я звоню Нику на трубу — никто не отвечает. Я Горшку звоню твой домашний узнать. Звоню по домашнему — никто не берет. Я думаю, в ментовку надо по-любому бомбить. Я же помню, Ник вчера еще по телефону говорил пацанам: с Зеленым, типа, бухаем. Так что объясняться по-любому придется. А у меня сейчас такое состояние, что только с ментами тереть… Ну, короче, я в «Реанимацию» за пивом, чтоб хоть немного в себя прийти. Опохмелился слегка, думаю, давай еще на всякий наберу Ника…

Он замолчал. Я тоже не могу ничего из себя выдавить. Вообще — собраться с мыслями. Что-то мешает — какая-то незначительная, но раздражающая мелочь…

— Что делать? — выдавливаю наконец.

— Вали, Ксюх, оттуда. Только смотри, чтоб никто не видел. Дико осторожно, слышишь? Я скажу, что ты вчера раньше ушла, что мы вдвоем с Ником догонялись…

…Что же такое? Что-то мешающее, как соринка в глазу…

— Они ж тебя самого посадят, — говорю.

— Я нож этот не трогал.

В глазу… Глаз… Правый…

— Ты точно помнишь?

— Кажется… Давай, уходи оттуда. Я тебя отмажу. Только смотри не забудь своего ничего… Давай, через пятнадцать минут я в ментовку звоню. И запомни, если что: ты ушла вчера в десять вечера. Запомнила — в десять?..

…Это у меня правое веко дергается. Я зажмуриваю глаз, открываю — не помогает. Тогда я прижимаю его указательным пальцем.

Весна. Надо же. Все-таки весна.

…Березовые лохмы на фоне оттаявшего — облака, как последние снежные островки, — неба (распадающийся инверсионный след — отпечаток протектора). Все прищурены и изгвазданы. Солнце слепит из пенистых луж, из ослизлых наледей, из влажного асфальта, из «отражателей» салатового жилета угрюмого мужика с ломом. Пятнистые колотые пластинки льдин плавают вместе с бычками и талонами в зелено-коричневой воде у бордюра; распадающиеся снежные брустверы зернисты, крапчаты и комковаты как пшеничная «кирза». Очумелая галка на грязном дорожном ограждении резким одиночным писком через небольшие равные интервалы перекликается с заглючившей автосигнализацией…

После короткой встречи с Толиком Ксения нырнула в машину (чудовищно забрызганную), сняла, сунула на торпедо темные очки и немного посидела за рулем — откинув голову и вертя в пальцах ключ. Крупный, тяжеленький — наверняка от навесного замка. Она не позволяла себе даже мысленно забегать вперед. Она позволила себе только кривовато хмыкнуть, прежде чем сунуть этот ключ в сумку, другой — автомобильный — в зажигание, надеть очки и оглянуться на предмет выезда.

…Переться пришлось через весь город, к черту на рога, на Юго-Запад. По Ленинскому чуть не до самой Кольцевой. В совершенно незнакомый район. Где следовало найти улицу Академика Виноградова, а на ней — строение семь. По данному адресу значился некий ГСК «Мотор», один из гаражей которого принадлежал Толику Иванову из «Селены». Хозяин этот бокс по прямому назначению давно не использовал, превратив его просто в сарай, куда складировал по мере надобности что угодно: от мебели до стройматериалов — благо жил раньше как раз рядом.

Ключ от бокса у него неожиданно попросил Игорь в конце декабря: требовалось ему ненадолго пристроить что-то, Толик не помнил, что, — а было некуда. Гараж ивановский стоял сейчас почти пустой, ключ он Игорю, конечно, дал — но с тех пор никаких вестей как о первом, так и втором не имел. Зайдя позже в гараж, Игоревых вещей Толик не обнаружил. Да, второй ключ у него имелся, и Толян даже вручил его Ксении — правда, в сопровождении грозного взгляда и после торжественной клятвы не вести себя по-гордински: этот теперь единственный…

…«Мазда» некоторое время переваливалась на колдобинах как утка — чтоб наконец с плеском погрузиться в безбрежную (хорошо хоть не бездонную) лужу. Одолев ее, Ксения повернула налево, медленно проехала вдоль не очень длинного ряда одинаковых глухих ворот и остановилась напротив бокса номер шесть («седьмое здание, шестой гараж — легко запомнить…»). Заглушила мотор, вышла (в размокшую грязь), осмотрелась. Солнце бликовало, ветер ерошил волосы. Серели расползшиеся сугробы, валялись старые покрышки, смотрели слепыми торцами не то складские, не то заводские корпуса. Ни души было не видать, только дальний бокс стоял распахнутый.