ТИК

А разве неправильно? — Только не для этой страны. — Значит, живя в ней, в стране этой, лучше уподобляться мрачному гоблинью: просто потому, что таково большинство ее населения? — Нет. Но нельзя жить так, словно творящаяся в ней, в ТВОЕЙ стране, жуть тебя никоим боком не касается. — Но их… ВАС! ВАС! она действительно не касается! — Вот в том-то и засада…

Интересно, что я на них «ведусь». По принципу притяжения противоположностей? Уж меня-то, пожалуй, никто легким человеком не назовет. Тем более — жизнерадостным. Впрочем, я ведь и не москвичка. Генетически, по крайней мере…

Игорь ведь тоже — из них. При всей своей готовности скроить плаксивую рожицу — водоотталкивающий слой на нем как на «экстремальной» одежке… Тот же ясный комсомольский взор в сочетании с блудливой улыбочкой… Ладно. Только не о нем сейчас. Только не сегодня…

Ага, ну вот и знакомые… Конечно. У них всюду знакомые. На каждом углу и в каждом кабаке. Ксения в данный момент прекрасно бы обошлась без большой компании — и Андрюшка, понимая это, успевает извиниться глазами: я, дескать, не виноват, но раз уж встретились…

Не просто знакомый — Ксенин землячок. Мало того — полуколлега. Питерский кинокритик, некто Илья Ломия, он же Лом. Черняво-залысый коротыш при бородке; щедрая и довольно, в общем, приятная улыбка — демонстрирующая почему-то отсутствие одного клыка. И девица его — молодая, лупоглазая и совершенно, кажется, безмозглая.

Разумеется, Ксению представляют как Ксению Петербуржскую. Разумеется, сначала шутят на тему взаимоотношений двух столиц. «Петербуржская» в очередной раз воспроизводит байку тридцати-эдак-летней выдержки (она забыла, от кого слышала ее сама), из репертуара покойного коллекционера Леонида Талочкина. О том, как шел он по летней застойной Москве и встретил тяжелопохмельного художника Владимира Немухина. В шлепанцах и с бидоном. В поисках пива (каковое тоже, как это дико теперь ни звучит, было тогда дефицитом). «Пиво в „Эрмитаже“ есть», — напутствует его Талочкин, подразумевая, конечно же, «Эрмитаж» в Каретном ряду. А спустя пару дней слышит от питерского знакомого, что надысь на Дворцовой площади был замечен Немухин в тапочках, интересовавшийся насчет опохмела…

Дальше — хуже. Начинается разговор о кино. Ксении на ум приходит другая неновая хохма: про гинеколога («За что вы девочку убили?..»). Илья осведомляется, не посещает ли Ксения сайт «Синефобия.ру». Не посещает. А что это за сайт? Илья рассказывает о русском киноманском ресурсе, где на форуме эрудиты и энтузиасты занимаются странным делом: выстраивают некую тайную историю кино. Конспирология, что ли, опять? Ну, скажем так, пародийная.

Андрюшка, дохлебывая чечевичный супчик, поглядывает с заинтересованным непониманием.

— А почему — «фобия»? — спрашивает Ксения.

— В смысле — поосторожнее с ним… С кино, — Илья хмыкает, прикладываясь к кружке нефильтрованной «Балтики». — Оно ведь — шутка, как известно, мистическая. Причем не по-доброму мистическая…

— Серьезно? — Андрюшка азартно стягивает мясо с подобугленного деревянного шампурчика.

— Почти. Вот Ксения подтвердит. Слишком буквально иногда снятое на пленку повторяется в реальной жизни… Или, скажем так, отыгрывается.

— Шэрон Тейт… — кивает Ксения.

— Брендон Ли… — кивает Илья. — Кристофер Рив…

— Этот парализованный, что ли?.. — Эндрю жизнерадостно макает аккуратно отчлененный кусок говяжьего языка из мясного ассорти в плошку какого-то ихнего восточного майонеза. — А в чем мистика?

— Ну он же самый известный из кино-Суперменов… — обтирает усы Илья. Оглядывается на свою девицу, покорно поясняет: — Комиксовый Супермен, — быстро чертит пальцем в воздухе латинскую S, — он же, в отличие от всех прочих коллег, наделен буквально всемогуществом. Вплоть до время вспять повернуть и людей воскрешать. С явным замахом сами понимаете на чьи прерогативы… Кристофер Рив прославился, сыграв эту роль в фильме 1978 года, ставшем коммерческим суперхитом, и в трех сиквелах. А в 1995-м Рив упал с лошади, сломал позвоночник и девять лет, пока не помер, провел полностью парализованным. Едва шевеля одним пальцем и нечетко бормоча.

— Всемогущий, да?.. — смотрит Ксения на Андрюшку. Она вдруг очень четко вспоминает, как в свое время на эту — то есть буквально — тему разливался Игорь…

Ничего белого в этой белой ночи не наблюдалось — Ксения покосилась в окно, — темень и темень. Но воздух оттуда сочился славный: теплый, свежий, пахнущий недавним недолгим дождем.

— …С кино… — Он сделал глазами что-то вроде: «ну ты, мать, скажешь тоже». — С кино все совсем непросто, — внезапно заговорщицки подмигнул. — По краю, можно сказать, ходим…

Ксения сидела с ногами в кресле, обхватив колени руками, уткнув в них подбородок и следя исподлобья, как Игорь изымает — чпок! — из горлышка пробку, заливает на треть стакан, взбалтывает его задумчиво — все с эдакой барменской (непроизвольной, скорее всего) рисовочкой.

— Точно не?.. — он перехватил ее взгляд и, ехидно улыбаясь, потряс бутылкой. Там был кизиловый «Арцах», спецом купленный — за дикую цену — в армянском магазине «Арарат» близ метро «Достоевская» (Игорь, московский сноб, любил потешаться над здешней топонимикой: «Станция „Достоевская“. Следующая станция — „Кафкианская“»…). Прозрачная жидкость пятидесятиодноградусной крепости — ацетоновый ее запах Ксения чувствовала даже в полутора метрах.

— Че, и разбавлять не будешь? — вяло осведомилась она.

— Еще не хватало продукт портить!

Пижон он все-таки был невыносимый. «И пью все, что горит лучше навозной жижи». Но предпочитаю — экзотическое, изъебистое и за несусветные бабки… Когда-то Игорешенька и при ней любил пускаться в небрежно-профессиональные рассуждения о том, например, что японцы — единственная нация-неофит в производстве виски, чьи pure malt’ы вполне, вполне на уровне иных хайлендов… — но уж от этого Ксения его отучила быстро.

— Так чего с кино? — Она зевнула и развалилась в кресле: откинула голову на спинку, забросила за нее одну руку, а оба колена — на подлокотник. Хрупнула голеностопом, пошевелила пальцами на приятно гудящих от усталости ногах.

— Не, шутки шутками, — пригубив, он поставил стакан на стол и, привалившись к последнему бедром, смотрел, ухмыляясь глазами, на Ксению, — но местами и правда же такое ощущение, что кто-то там, — он поднял взгляд к потолку, — или, может быть, там, — попинал пяткой паркет, — подобно основоположнику, полагает его важнейшим из. И, — осклабился, — прилежно цензурирует… Да из совсем свеженького! — Он оживился. — Ты не в курсе, как сиквелы-то «Матрицы» эти несчастные снимали?

— Пробуксовки там у них какие-то дикие были… Помер по ходу кто-то… — Она рассматривала Игоря нарочито-внимательно. Так они и елозили друг по другу глазами. — Только мистика тут при чем?

— Ну как! — Он глотнул хачевского пойла. — После успеха оригинального фильма братцев Вачовски переклинило — и оба сиквела, снимавшихся, как ты знаешь, одним куском, они решили делать уже не киберпанковскими боевиками, пусть и с подтекстами, а вот так вот в лоб — религиозным откровением. Причем Ривз-Нео превратился в некоего нового не то мессию, не то творца…

— Я слышала…

— Ну вот. И начинают они снимать… Не против?.. — Он помахал зеленой пачкой «More». — То есть даже еще даже начать не успевают — когда в утробе матери за три недели до рождения умирает дочь Ривза, первый его ребенок. У сестры Ривза диагностируют быстро прогрессирующую лейкемию… — Игорь открыл окно шире и подвинул к себе пепельницу. — Только начинаются съемки — сам Ривз разбивается на мотоцикле, выживает (говорят, чудом), но ломает в нескольких местах ногу. Съемки приостанавливают. И тут его, Ривза, подружка, Дженнифер Сайм, так и не оправившаяся от депрессии после смерти неродившейся дочери, врезается, нанюхавшись, по всей видимости, коксу, на своем джипе сразу в три припаркованные на стоянке машины. Гибнет на месте…