ТИК

Даника с Силецким это, понятно, удивляло — с чего бы вдруг подобное поветрие? Тем более тогда как раз, когда жизнь зримо налаживается, та самая действительность устаканивается, жиреет помаленьку на нефтедолларах, цены вон на недвижимость как растут… Ксения быстренько скроила пренебрежительную мину и отвесила что-то в том духе, что писатель, как правило, — существо бедное и непомерно при этом амбициозное, а поскольку в наше время пустые интеллектуальные понты оплачиваются плохо, то ребята, вместо чтоб заниматься тем, за что башляют, онанируют себе, воображая, как, значит, все вот-вот накроется…

Сморозила, а потом вдруг подумала — сама того не желая: это ведь от невыносимости. От невыносимости мысли, что вот так ОНО ВСЁ теперь и будет. Всегда (по крайней мере, в масштабах индивидуального существования). Вся эта тоска, все это убожество.

(Писателям, блин, — не овцам вроде Сашеньки, а именно тем, кому еще есть что сказать! — сейчас и здесь должно быть совсем худо. В конце концов, это ведь и правда чудовищно вырожденный мир. Что с него взять человеку, чья профессия — творческое осмысление реальности? Лет пятнадцать кряду все шаталось, сыпалось, разваливалось, отмирало — и первым мёрло, естественно, сложноорганизованное, незаурядное, нетривиальное… Пока не осталось одно облезлое и обшарпанное, простое и серое, туповатое и живучее. Мерзость и тоска. Ну, раз так — кажется им, — то пусть бы, наконец, распалось и это, уже не жалко, пусть бы вовсе ничего не осталось, кроме пустого места, на котором хоть теоретически есть шанс с нуля начать что-то совсем-совсем другое. Ан нет: тут-то оно вдруг и устаканивается, стабилизируется — на мышином уровне, где у существ побольше и посложней шансов нет, но где грызунам — в самый раз. И вот с этим-то смиряться они, существа побольше, — видимо, почти на подсознательном уровне — ох, не хотят. И зовут ангелов с трубами и прочее очистительное пламя: уж лучше, дескать, горение, чем гниение — в пожаре может уцелеть хоть что-то огнестойкое, тогда как в болоте разлагается все…)

Хрен вам, ребятки, подумала она тогда с удивившим ее саму злорадством. Нич-чего не грянет. Не будет вам ни светопреставления, ни даже революции — не бойтесь и не надейтесь. Не обманывайте себя. А будем мы жить — именно вот так вот. «Ниже плинтуса». В тепле и пыли. Радуясь стабильности и нефтебаксам, сочиняя и глядя сериалы. Долго и почти счастливо. А вы — извиняйте…

Однако теперь, садясь к компу, воспроизводя тогдашний диалог с самой собой, плавно перетекающий в сознании в столь же воображаемый предстоящий — с «Псом-призраком» (ну-ну), Ксения разозлилась: какого хрена, собственно, это мы — грызуны?.. Почему это — «ниже плинтуса»? (Она даже огляделась непроизвольно — словно желая убедиться в приемлемости окружающего.) Преодолев собственное вчерашнее внезапное ощущение острейшей чуждости контексту, она вспоминала сейчас их компанию — даже Сашеньку! — с упрямым удовлетворением.

…Это же бред, если вдуматься, — комплексовать по поводу собственной нормальности!

Таких, как я, как мы, — НОРМАЛЬНЫХ — слава богу, всегда и везде было, есть и будет большинство. Обживающих реальную действительность, а не рефлексирующих по ее поводу. Окончательная правота и победа всегда не на стороне ноющего, а на стороне приспосабливающегося. Не за абстрактными представлениями, каким должно быть человеку, — а за реальным человеком, который рожает детей и зарабатывает деньги.

…Вот и выбор нового ее логина, специально для общения с НИМ (тоже, разумеется, выуженного из кино — из полузабытого фильма Абеля Феррары), был не лишен демонстративности: она не стеснялась быть «всякой», «любой», «как все».

…А дурацкое ощущение, что в сетевых прениях с НИМ Ксения все время оправдывается — оттого только, что тут она играет в ЕГО игру, ей вовсе не нужную. Это ЕМУ нужны все эти аргументы и контраргументы — а с ее точки зрения тема для разговора вообще отсутствует. Правота и победа ее и таких, как она, — в том, что они ничего не анализируют и ничего не обсуждают.

Впрочем, на эти идиотские интернет-терки Ксения ведь пошла вовсе не для того, чтобы оправдываться и кому-то что-то доказывать. На самом деле. Это ОН пускай думает, что — для этого. Пускай…

Она слабо улыбнулась — без тени веселья — самой себе, врубила лампу и с легким, но ощутимым внутренним усилием положила кисти на клавиатуру.

— Твой Каширин, кажется, проходил по одному делу. О незаконном распространении алкоголя и спиртосодержащей продукции. Но — как потерпевший. Это, между прочим, в области была довольно громкая история полтора года назад… Значит, есть у нас в Лобве гидролизный завод. Он наладил выпуск дезинфицирующей жидкости для уборки в тубдиспансерах, называется «Хелиос». Только ни в какие диспансеры этот «Хелиос» не пошел. Потому что на десять процентов он состоял из вещества, сейчас попробую выговорить… полигексаметилен… гуанидин… в одно слово… гидрохлорида. А на девяносто — из спирта. В общем, ты уже понял… В городе Верхняя Салда, это возле Нижнего Тагила, в больницы десятками стали свозить потравившихся алкашей. Они, между прочим, как начали перечислять, что в последнее время пили… Стеклоочиститель, понятно… жидкость для разжигания факелов… «Русский север» — такое средство для чистки ванн… Ну, это ладно. Короче, провели проверку по факту массового отравления, нашли в этой Салде гараж с восемью с половиной тоннами «Хелиоса». Всего им траванулось тогда под сотню человек, трое умерли. В списке тех, кого тогда госпитализировали в наш областной токсикоцентр, есть какой-то Каширин Владимир…

— Он не умер? — уточнил на всякий случай Знарок.

— Вроде нет.

— Когда, ты говоришь? Полтора года назад?

— Да. В июле 2004-го.

После Илюхиного звонка из Питера Вадим, поколебавшись, сам залез (следуя Ло́́мовым указаниям) на этот их сайт, на форум — и сам прочел как Илюхину телегу про труп, так и ответ Hellraiser’а. Как и Лом, Вадим не представлял, что об этом думать. На всякий случай он переписал Hellraiser’ский е-мейл и позвонил Денису, с которого все началось. Некоторое время ушло на объяснения.

— …И что он написал? — скептическим тоном переспросил Яковлев. — Что знает, кто покойник и кто убийца?..

Судя по звукам на заднем плане, он сейчас сидел в кабаке.

— Ага. Предлагает вывести его на чистую воду.

— Н-ну а это не может быть чей-то стеб?

— Может, наверное…

— Потому что если это все-таки не стеб… — Денис помялся. — Понимаешь, история-то на самом деле довольно стремная…

Вадим слышал, как у него там регочет и взвизгивает какая-то девка.

— Ты вроде говорил, что так и не нашли концов? — спросил он.

— Ну да. Насколько я знаю… У нас же, сам знаешь, если преступление совершено ментами — сколько у него шансов быть нормально расследованным…

— То есть там заметал следы кто-то из ментов?

— О, наши менты еще не такое творят. Я знаю истории, когда тела убитых воровали из больничных моргов, уродовали: дробили кости лица, вырывали глаза… Подменяли все документы, данные в документах, хоронили под другими именами и как неопознанных. «Нет тела — нет дела»… — он на секунду отвлекся, сказал что-то в сторону, — …святой ментовский принцип, — хмыкнул. — Чаще всего, к слову, они его понимают так: найденный труп просто отволакивается на территорию другого РОВД — пусть лучше у коллег прибавляется «висяков»!.. («Погоди… — в сторону, со смешком. — Потом!..») А иногда просто никто за жмуром не приезжает. Ну на хрена ментам париться, заводить дело на очередного допившегося до смерти бомжика?.. Известный случай был — в Ульяновске, по-моему: труп бомжа две недели провалялся в заброшенном доме всего в трехстах метрах от мэрии. Жители соседних домов несколько раз звонили в ментовку, потом даже в газету обратились — никому он на хрен нужен не был…

Как любой нормальный репортер, Денис не упускал возможности щегольнуть осведомленностью и небрежным профессиональным цинизмом. Большинство пьянок с ним оставляло у Вадима специфическое и малоприятное ощущение, словно после прохода между вагонами в поезде — в кратковременной грохочущей темноте, на сквозняке, по шатающимся железкам, под которыми на расстоянии руки бешено мельтешат шпалы, — и ты спешишь снова встать на твердый пол тамбура, уже не в силах, однако, отделаться от осознания о его ненадежности. Вадима всегда интересовала психология человека, постоянно курсирующего между двумя почти изолированными мирами: маленьким, уютным и самодовольным, где выходят газеты, существуют сисадмины и развлекаются на своих интернет-конференциях эскаписты-синефилы — и гигантским, ледяным, нечеловеческим, ментовско-уголовно-наркоманско-бомжовьим, не оставляющим от провалившегося в него даже трупа…