Ноль-Ноль

Витька отключился с ощущением легкой тошноты и машинально развернулся к дверям, за которыми как раз засветилась, замелькала очередная платформа. Так, где мы? Переход на станцию «Площадь Революции» Арбатско-Покровской линии…

Уже добрый час он катался по Кольцевой в духоте и толкучке, временами почти ходынской, регулярно пересаживаясь и пересекая по другим линиям центр. Всякий раз, зайдя в вагон или присев на жесткую станционную скамеечку, прилежно осматривался на предмет чрезмерно прилипчивых попутчиков, но, как и следовало ожидать, ничего не замечал.

Собственно, в метро он полез, главным образом, чтобы звонить. Витька слышал, что местонахождение владельца сотового можно определить в момент соединения, и хотя не знал ничего достоверно, решил, что, звоня из движущегося поезда да постоянно меняя направление, он в любом случае сильно уменьшит риск обнаружить себя. Не говоря о том, что в переполненной подземке его, даже вычислив, не так просто будет отловить…

Он боком вписался меж сходящихся — бряк! — дверных створок и плюхнулся на неожиданное свободное сиденье. Прикинул, кого еще можно набрать. Каринку? Спросить, не заявлялись ли пока к ней?.. Хрен она станет разговаривать после всего. Хрен вообще ответит… Он все-таки ей позвонил, но действительно услышал лишь долгие гудки.

По метрополитенной привычке он старался не пялиться на сидящих напротив, но в какой-то момент его рассеянный взгляд сфокусировался сам собой на бейджике, прицепленном к плоской груди седой очкастой тетки, гласящем: «Следуй за Христом!»

Сектантка какая-нибудь, проповедница? Сухая, ледащая, с поджатыми губами и несгибаемой осанкой… Витька хмыкнул про себя, сошел на «Курской» и в очередной раз в плотном людском потоке перебрался на Кольцевую.

Где на первой же станции, «Комсомольской», в вагон сел Христос собственной персоной.

Длинный сутулый тип в неопределенного цвета хламиде а-ля смирительная рубашка, с грязноватыми темными волосами на плечах, с темной бородкой, с вытянутым худым, изможденным даже лицом, словно только с креста. С какой-то бесформенной сумкой через плечо. Увидев его, Витька уже особо и не анализировал дальнейших собственных действий. Не подавая виду, что заинтересовался диковатым персонажем, он висел себе на поручне, разглядывая и не видя очередную рекламу очередного дерьма («МАС ЛИ. Порционные продукты на заказ») — и лишь когда поезд стал сбрасывать скорость, осторожно покосился через плечо.

«Христос», похоже, намыливался выходить уже тут, на «Проспекте Мира». Витька меланхолично повернулся к другой двери, бормоча: «Follow the white rabbit» и предчувствуя — что?.. Ощущение было будоражащим, пузырящимся, но предельно неконкретным. Хотя оно и не могло быть другим: ведь если б Витька знал, чего ожидать, все лишалось бы смысла…

Безумненький тип двинул в переход на Калужско-Рижскую. Вышагивал широко, хорошо видимый благодаря росту. Витька шел сзади метрах в двадцати, готовый к чему угодно. Где и как откроется моя кроличья нора?.. Совершенно бесполезно гадать заранее…

Ага. Направляемся вон из центра.

Они спокойно загрузились в поезд и проехали три остановки. На «ВДНХ» вышли и встали на эскалатор. Наверху был уже вечер, небо тяжело светилось, отблески поскальзывались на вогнутом фасаде «Космоса». Ощупью полз монорельс. На выходе из метро Витька вдруг потерял своего «ведущего» (или все-таки ведомого?), причем как-то совершенно неожиданно, словно тот долго усыплял его бдительность и вот скрылся, проделав хитрый финт. Витька завертелся на месте, рванулся туда, сюда, кого-то задевая, обращая к себе безразлично-мобилизующиеся посторонние взгляды… Когда он снова нашел глазами «Христа», тот как раз садился в синюю «Вектру» на площади де Голля. Он подбежал к бровке, чтобы видеть, как тачка, газанув, уходит в сторону центра, быстро теряясь в разноцветной автомобильной лаве.

Витька тут же вытянул руку, но, когда спустя полминуты возле него остановились, догонять было некого. Он назвал водиле адрес Троянской, повторяя про себя зачем-то номер «Вектры»: «484 МАС». Код какой-то не московский: 30, кажется. МАС… МАС… А это — что-нибудь значит?

Бесполезно… Если это знак, то по определению бесполезно искать в нем смысл. Ведь задача-то — уйти от смысла. Выйти за пределы смысла и опыта. Туда, где нет ничего, кроме абсурда, и не на что полагаться, кроме голой интуиции…

А престарелая мыльница чешет по проспекту Мира между сталинских сундучищ, потом крутит по развязкам у Рижского вокзала, и на каждом повороте, в каждой новой перспективе восьмичасовое небо, по-московски громадное, захватывающее и недоброе, выглядит иначе, щедро меняя цвета и формы: то горизонтальная облачная слоенка, просаженная Останкинской иглой, то драные экспрессионистские кляксы, и прямо в это небо ты разгоняешься, взлетая на Рижскую эстакаду: в оранжевое, золотое, палевое, бурое, сиреневое, лиловое… Кровоточат впереди кормовые фонари, вспыхивает последний блик в верхнем окне какого-то здания справа — там внизу, в индустриальной неразберихе, хлопотливо тасуются пути, пути, пути, толпятся разноцветные вагоны, ползают маневровые тепловозы и горят красным часто понатыканные среди рельсов светофорчики. А ты несешься по Третьему кольцу вместе с лакированными ящиками внедорожников и пыльными коробочками «девяток» вниз, в туннель, и снова вверх, под чудовищное табло «Соблюдайте скоростные режимы», под густую непрерывную капель зеленых электронных стрелок; и справа — над крестами и шпилями — все туманно-золотистое и голубое, а слева, над двускатными крышами и строящимися высотками — розовое и фиолетовое с серой окантовкой. «До Бакунинской, пожалуйста… И за перекрестком налево, где магазин „Алые паруса“. Ага, к нему…»

Ленка, заинтригованная просьбой об убежище, в качестве подношения сразу практично затребовала провизию, объявив, что в холодильнике голяк. Витька чуть было не расплатился карточкой, в последний момент выдернув ее из рук кассирши, и торопливо принявшись считать налик (причем с неприятным чувством обнаружил, что того совсем немного). Разумно ли вообще было зависать у Троянской?.. Витька надеялся, что на нее так быстро не выйдут: просто о ней пока немногие знали. Если ЭТИ куда и нагрянут в первую очередь, то скорее уж к Каринке (он преодолел слабый, довольно формальный спазм раскаяния)… Но и у Елены долго торчать, конечно, нельзя.

Витька снова чувствовал острое желание немедленно слинять из Москвы. При том, что с самого начала он решил этого не делать. Во-первых, непонятно, куда. Во-вторых, именно на такой, напрашивающийся, вариант ОНИ, скорее всего, рассчитывают сами. Ну а, в-третьих, и в единственно важных, он помнил, зачем ввязался во все это: смысл не в том, чтобы бежать по поверхности, а в том, чтобы вглубь…

Держа на отлете цепляющийся за ноги увесистый пакет, он остановился на перекрестке Бакунинской и Третьего кольца, пропуская машины, ленясь спускаться в переход. Справа, между раздвинутых многоэтажек, в просторной перспективе многорядки отчеркнутая по линейке Останкинская вышка, условная, как ось ординат, лишь утрировала бесформенность и безразмерность закатного мира, калящегося, текущего, разлезающегося, в кои-то веки зримо податливого. Витьке мгновенно вспомнилось: «Сумерки — это час прорех, расползания швов, час, когда видны просветы в эзотерический мир, когда на некоторый миг утрачивается спокойствие и хрустальные своды небес слегка колеблются…»

Покачивая пакетом, он шел в сторону Бауманской. Слева, за сетчатым забором, под вывеской «Гранитная мастерская» сгрудилась небольшая толпа кладбищенских памятников. На многих были надписи и портреты — иногда недописанные и недорисованные. Витька машинально полз взглядом по лицам, фамилиям, датам… Вдруг остановился. Медленно повернулся влево и сделал полшага к сетке. На прислоненной к стене мастерской плите — черной, небольшой, с неровной, «природной» верхней гранью — было его собственное лицо. Подпись под портретом отсутствовала, а из двух дат гравер успел высечь лишь две цифры. Два ноля.