Философ

– Нам не о чем разговаривать.

– Как это не о чем? Так не пойдет. Я тут, можно сказать, от холода помираю. А у меня важное дело.

– Если оно такое важное, так не тратьте зря времени и займитесь им.

– Да что я вам сделать-то могу, по-вашему, застрелю, что ли?

– Откуда же мне знать?

– Перестаньте, приятель. Вы что, шутите?

Я не ответил.

– Вот дерьмо. – Он шмыгнул носом. – Ну по крайней мере чашку кофе или еще чего могу я от вас получить?

– У меня нет кофе.

– Сойдет и чай.

– Прощайте, Эрик.

– Стоп-стоп-стоп-стоп… Ладно, хорошо. Я вам кое-что покажу, лады? Идите в холл.

Телефон умолк.

Мне не составило никакого труда вообразить, как я открываю дверь и вижу наставленное на меня дуло. Поэтому я поднялся наверх, в телевизионную, из окон которой хорошо просматривалась веранда. Эрик стоял на ней, ожидая, карманы его плаща были вывернуты.

Я поднял окно, заставив его взглянуть вверх.

Он слегка потряс вывернутыми карманами:

– Видите?

– Снимите плащ, – сказал я.

– Холодно же, приятель.

– Снимите – или я позвоню в полицию.

Он что-то пробормотал, почти беззвучно.

– Что-что?

– Ничего. Ничего. Ладно. – Эрик снял плащ, вывернул все остальные его карманы. – Видите? А теперь впустите меня.

Я велел ему снять рубашку.

– Да какого же хера? Хватит уже.

– Снимайте.

Эрик скрипнул зубами, но подчинился. Он исхудал, кожа белая, как воск. Эрик повертелся туда и сюда, точно модель на подиуме, и я снова увидел его татуировки: оленя, автомат… Пытаясь согреться, он обхватил себя руками, но его все равно била крупная дрожь.

– Мать твою, чувак, я тут замерзну до смерти.

Некая часть меня хотела бросить все это и оставить его стоять на веранде. Пусть лупит в двери – я буду игнорировать его. Пусть поймет, с кем имеет дело. Я не из тех, кем можно вертеть так и этак, о нет, хо-хо, я человек со средствами, да и терпения у меня побольше, чем у него. Я умнее, сильнее и лучше, чем он, а ему пора наконец научиться самому добывать себе пропитание. Другая же часть моей натуры – теперь я могу признаться в этом, – другая наслаждалась, унижая его. После всего, что он натворил, Эрик заслуживал унижения.

– Брюки, – сказал я.

Он вывернул карманы.

– Сними их.

– Что?

– Сними брюки.

– Прямо тут? Какого черта, приятель!

– Как знаешь.

Я закрыл окно и отошел от него.

Снизу понеслись вопли. Я досчитал до десяти и вернулся к окну.

– Ладно, – сказал он. – Хорошо. Твоя взяла. Идет?

Он расстегнул ширинку и позволил брюкам упасть до лодыжек, выставив напоказ старые, камуфляжной раскраски трусы. Ноги Эрика оказались безволосыми и – впрочем, с такого расстояния сказать что-нибудь наверняка было трудно – испещренными, как мне показалось, крошечными черными пятнышками.

– А теперь открой гребаную дверь, – крикнул он.

Я опустил окно, сошел вниз. Эрик, мыкавшийся взад-вперед по веранде, натягивая на себя одежду, вскрикнул от неожиданности, когда дверь, так и оставленная мной на цепочке, приоткрылась.

– Какого хера, чувак? – Он ударил ногой по косяку. – Ты же сказал, что впустишь меня.

– Ничего подобного я не говорил.

Теперь он смотрел на меня с ненавистью.

– Мудак ты ебаный, понял?

Я начал неторопливо закрывать дверь.

– Погоди.

Молчание.

– Извинись, – сказал я.

Молчание.

– Я извиняюсь, – сказал он.

– Теперь говори, что хотел, и оставь меня в покое.

Нижняя челюсть Эрика выпятилась – он старался взять себя в руки.

– Ладно… Ладно, послушай. Я все обдумал. И хочу договориться с тобой. – Он помолчал. – Идет?

– У меня пока не сложилось никакого мнения. Ты еще ничего не сказал.

– Ладно, хорошо. Я как раз к этому и подхожу. Значит, так. Я долго обо всем думал. Я уже говорил тебе, дом мне не нужен. Хочешь, бери его себе, мне все едино.

– Дом и так уже мой, Эрик. И получать его от тебя мне не нужно.

– Я знаю. Ладно, знаю. Но… я вот о чем. Я хочу сказать, меня это устраивает. Дом мне не нужен. Я даже просить его обратно не собираюсь.

– Замечательно.

– Хорошо. Так. Но если ты получаешь дом, то я тоже должен что-нибудь получить. Что честно, то честно, верно?

Я не ответил.

– Верно?

– Так чего ты хочешь, Эрик?

– Значит, ты получаешь дом, и, не забывай, большой дом, с тоннами всякого барахла. И будет только честно, если я получу деньги.

– Деньги.

Он кивнул.

– И желательно все сразу, – сказал я.

Он снова кивнул.

Тут уж я рассмеялся совершенно искренне:

– Ты спятил.

– Но это же справедливо, – сказал он.

– И как ты себе это представляешь?

– Ты получаешь дом. Он, типа, пару миллионов стоит. И все ее барахло. Книги. Я даже не знаю, сколько они стоят.

– Я не торгую книгами.

– Да, но ты сможешь их продать, если захочешь.

– Не захочу.

– Ну, это твое дело, – сказал он. – Твой выбор.

– Разумеется.

– Но, послушай, там же еще много чего есть, я точно знаю. Короче, тебе и так много чего достанется. Да и деньги тебе не так нужны, как мне. Или… послушай. Я согласен поделиться. Как насчет – ты слушаешь? Хорошо, значит, так. Скажем, я отдаю тебе половину.

– Ты отдаешь мне половину?

– Это совсем по-честному, – сказал он.

– Нет, не совсем. И рядом не лежало. Давай-ка договоримся сразу: ты ничего мне отдать не можешь. Деньги мои, Эрик. Такой у нас исходный пункт переговоров.

– И что? Я вообще ничего не получу? Ты это хочешь сказать – я ничего не получу?

– Кое-что она тебе оставила. В завещании. Ты его читал?

– Я не могу проделать всю эту чушь, которой она требует. Не могу, ты же знаешь.

– Ну тогда плохи твои дела.

– У меня же пониженная обучаемость.

– Да, ты говорил.

– Ну так помоги мне. Это ж нечестно, ты сам понимаешь.

– Она считала, что честно.

– Ты же и понятия об этом не имеешь, ведь так? – Произнес он эту фразу тоном самым усталым, лицо его соответственно обмякло. Сыграно было первостатейно. – Она обратила мою жизнь в ад.

– Порола, я так понимаю.

– Порола.

– Не верю.

– Она…

– А и поверил бы, так при чем тут я, дом, деньги?

– Я же остался без гроша, друг.

– Сочувствую.

– Для тебя это совсем ничего не значит?

– Это значит, что тебе не следовало сорить деньгами, которые ты от нее получал.

– Почему ты так со мной поступаешь? Что я тебе сделал?

– А как я с тобой поступаю, Эрик?

– Ты забираешь все.

– Я ничего не забираю. Она мне это оставила. И сказать по правде, то, что ты себе позволяешь, – являешься сюда и просишь подаяния – вообще ни в какие ворота не лезет.

– Я не понимаю, о чем ты, на хер, толкуешь.

– Ты же знаешь, что ты сделал.

– Нет, – ответил он. – Не знаю.

– Ладно, тогда это твоя проблема.

Молчание.

– Не замерзни смотри, – сказал я и начал закрывать дверь.

– Слушай, а как тебе пишется? – спросил он.

Я захлопнул дверь и запер ее на засов.

Как мне писалось? Да плохо, разумеется, – и в этот день, и в следующий. Я написал три страницы, изложив новый план диссертации, и как раз перечитывал их, когда зазвонил телефон. Я позволил ему отзвонить дюжину раз. Телефон умолк. Наступила недолгая тишина. Потом он зазвонил снова. Я закрыл компьютер, прошел на кухню.

– Алло?

Молчание.

Я положил трубку.

Вернулся по коридору в кабинет.

Телефон зазвонил опять.

Я возвратился на кухню.

– Эрик?

Молчание.

– Иди к черту, – сказал я и опять положил трубку.

После третьего раза я отсоединил телефон от сети.

Так оно и продолжалось в следующие несколько дней. Следует отдать должное его упорству: стоило мне включить телефон, как он начинал звонить. Трубку я снимал редко, а когда снимал, на другом конце линии молчали. Не знаю, чего он надеялся добиться, ведь даже если бы я не уложился с работой в срок, это ничего ему не дало бы. Думаю, им руководила злоба, и только.