Страница 80 из 98
Полковник Гамильтон, командир воинской части из Инверлохи, прибыл к завтраку, чтобы удостовериться в исполнении «акта благодеяния». На месте бывшей деревни Макдональдов он обнаружил седовласого старца, который оплакивал своих близких. Кэмпбелл вскинул кремневое ружье и застрелил коленопреклоненного старика — и тело упало на трупы родственников.
После этого Кэмпбеллы покинули долину, прихватив с собой две сотни лошадей, девятьсот голов крупного рогатого скота, а также великое множество коз и овец…
В Хайленде до сих пор помнят эту историю во всех деталях. Мой собеседник — говоривший по-гэльски старик из Раннох-Мура — с неподдельной горечью и возмущением рассказывал о том, как Кэмпбеллы братались со своими жертвами накануне убийства. Я почувствовал, что для него, как и для всех жителей Гленко, эта долина по-прежнему населена тенями убитых горцев.
Следует отметить, что именно лондонские власти (а не официальный Эдинбург) потребовали полного расследования этого беспрецедентного случая. Джон Далримпл получил грозное письмо из Лондона, датированное 5 марта 1692 года. Почуяв, что тучи сгущаются над его головой, министр попытался все отрицать. Однако общественный резонанс был так велик, что Лондону пришлось продолжить расследование. Результатом стало заключение, в котором массовое убийство в Гленко характеризовалось как самое низкое и варварское деяние во всей истории клановой борьбы.
Кровная вражда существовала в Хайленде на протяжении столетий. История Роб Роя и клана Макгрегор пестрит подобными эпизодами.
Да и сами Макдональды, к слову сказать, имели на своей совести деяния, вполне сопоставимые с кровавой резней, учиненной в Гленко и почти полностью истребившей их клан. Например, в 1588 году группа молодых Макдональдов бродила вдалеке от родной долины и в лесу Гленартни попыталась загнать оленя. Младший лесничий королевских лесов по имени Драммонд из Драммондероха изловил юных нарушителей и отправил их домой, предварительно обкорнав им уши.
Макдональды не привыкли спускать обиды! Вскоре после этого инцидента им удалось выследить и убить лесничего. Действие, само по себе жестокое, пока еще укладывалось в рамки обычной кровной вражды. Но вот то, что сделали Макдональды потом, выглядело вопиющим даже с точки зрения хайлендерских нравов. Они отрубили бедняге Драммонду голову и, припрятав ее до поры до времени в мешок, отправились к дому сестры убитого, миссис Стюарт из Ардворлиха (которая была беременна). Ничего не подозревающая женщина приняла гостей, как положено: она усадила их за стол, выставила хлеб и сыр и, извинившись, удалилась, чтобы приготовить более достойное угощение. В ее отсутствие Макдональды установили на столе отрубленную голову ее брата, да еще и засунули ему в рот кусок хлеба с сыром. Когда несчастная женщина вернулась и увидела сей, с позволения сказать, натюрморт, рассудок ее помрачился. В ужасе покинула она родной дом и долгое время скиталась по окрестным лесам. В результате у нее родился сын, обладавший совершенно диким и неуправляемым нравом. Звали его Джеймс Стюарт, и как-то раз в припадке ярости он заколол кинжалом своего друга и покровителя лорда Килпонта.
Однако трудно найти во всей истории хайлендского варварства (а иначе те нравы не назовешь!) эпизод, более жестокий и бесчеловечный, нежели резня в Гленко. Если бы Кэмпбеллы объявили войну Макдональдам и открыто напали на деревню, никто бы и слова не сказал против. Но тот факт, что они подло надругались над священными законами гостеприимства, поставил их в один ряд с самыми страшными предателями. А потому нет им прощения! Как сказал мой собеседник, старик с бархатным голосом: «Покуда стоят холмы, люди будут помнить Гленко».
Небо потемнело, пошел дождь. Вначале он был слабеньким, почти незаметным — просто казалось, будто ты въехал в холодное влажное облако. Привычная линия горизонта (а я уже помнил ее наизусть) внезапно затянулась туманом, размылась и приобрела какой-то зловеще-таинственный оттенок.
Вам приходилось видеть, как вечерние сумерки изменяют атмосферу и сами очертания хорошо знакомого дома, наполняя его реальными тенями и воображаемыми призраками? Точно так же и облако, окутавшее вершину горы, или опустившийся на долину туман способны в одночасье преобразовать солнечный пейзаж в нечто мрачное и ужасное.
Когда вы едете в сильный туман по Лондону и время от времени перед вами материализуется фигура случайного прохожего — вот она на мгновение вынырнула из серой мглы и снова исчезла, — то она кажется вам чем-то вроде удивительного привидения. Ваш глаз без всякой на то причины задерживается на незнакомом человеке и фиксирует все мельчайшие детали его внешности. В Хайленде туман проделывает те же самые фокусы, наделяя случайные предметы жуткой сверхъестественной значимостью. Пока я ехал в дождевом облаке по долине, мой взгляд периодически отрывался от цепочки холмов на горизонте и мельком ловил где-то сбоку, на пределе видимости, причудливое скопление теней, которые затем оказывались серыми, замшелыми утесами, а при ближайшем рассмотрении — просто гладкими черными скалами, испещренными мраморными прожилками и ярко блестевшими под дождем. Однако вынужденная ограниченность зрения и прочих органов чувств деформировала нормальное восприятие окружающего мира, придавая неоправданную важность всему, что я видел. В результате я был почти готов к тому, что вот сейчас из-за скал появятся какие-то люди… а может, и не люди вовсе, а древние духи, поселившиеся на этих холмах еще в незапамятные времена.
Маленький ржавый ручеек, беспечно скользивший по коричневым камням, почему-то казался очень значительным. И серебристый ковер вереска, вибрировавший и пригибавшийся на ветру, тоже становился чрезвычайно важным. Глаз не отрываясь следил за его движением, выделяя отдельные стебельки и радуясь их множественности. В какой-то миг пришлось объезжать небольшое каровое озеро, оно показалось мне похожим на миску с серебряным дымящимся супом.
Тот, кому доводилось во время тумана путешествовать в одиночку по горам или в другой пустынной местности, наверняка помнит это чувство потерянности и внезапные приступы паники, когда так и подмывает оглянуться и убедиться, что никто не тянет к тебе свои призрачные костлявые руки. Вы постоянно ощущаете чье-то незримое присутствие, и это, кстати, объясняет, почему наши предки снабжали каждый холм и каждый ручей собственным гением.
И в тот миг, когда чувства мои обострились до предела, когда я отчаянно жаждал человеческого общения (что вообще-то со мной нечасто случается), я услышал отдаленные громовые раскаты. Этот грозный звук прокатился по холмам — будто где-то там, наверху, пробудился от вековой спячки сказочный дикий зверь и теперь рыщет в поисках неведомо чего. Наступившее вслед за тем затишье казалось зловещей паузой перед очередной атакой грозы. И точно: внезапно все небо озарила ослепительная вспышка молнии, и затем, как из пушки, грянул оглушительный гром, эхом отозвавшийся на далеких холмах.
Легкая морось сменилась настоящим дождем, но я еще мог разглядеть сквозь него голубые контуры гор и черный кусок неба там, где гнездилась гроза.
Больше всего на свете я ненавижу вести машину в такую погоду! Однако в моей ситуации выбирать не приходилось, так что я продолжал катить по размокшей горной дороге под непрерывный грохот грома и яркие вспышки молний. Гроза постепенно перемещалась и теперь, покинув горы Росса, гремела над Грампианами со всей яростью тяжелой артиллерии. Барабанные перепонки едва выдерживали оглушительные громовые раскаты, казалось, будто в непосредственной близости стреляет гаубица. Затем звук понижался и отправлялся путешествовать по горным гленам, постепенно затихая вдали. Дождь усилился и превратился в настоящий ливень. Получив неожиданную поддержку, безобидные ручейки набухли, вышли из берегов и теперь с ревом неслись по склонам и обрушивались вниз подобно миниатюрным злобным Ниагарам.
Меня переполняло чувство безумного восторга и возбуждения. Нечто подобное я испытывал на море во время шторма. Такое впечатление, будто в вас вселилась ярость природной стихии. Над моей головой сверкали молнии, гремел гром, горные долины улавливали этот звук и по цепочке передавали друг другу (мне вновь представились боги-великаны, затеявшие игру в мяч). И каждая новая молния разжигала огонь в моей крови, каждый раскат грома сопровождался моим криком: «Громче! Еще громче!»