Страница 11 из 98
Оставим же все дела и обратим свои сердца к Всемогущему Богу. Помолимся о том, чтобы Он даровал мир и покой всем христианским странам, а в особенности же о том, чтобы воцарился вечный мир и единство между нашим королевством и Шотландией. Вы знаете, дети мои, что с Божьего соизволения это должно произойти в скором времени — благодаря долгожданному и богоугодному браку между его королевским высочеством и молодой шотландской королевой. Так попросим же Всемогущего Господа, чтобы Он дал силы, мудрости всем сторонникам этого благого дела и одновременно смутил и расстроил ряды его противников. Ибо только через объединение наших стран оба королевства обретут спокойствие и благодать…
Хорошая молитва, ничего не скажешь… Жаль, что Всемогущий Господь ее не услышал.
Завершив осмотр Мелроузского аббатства, я устроился на отдых неподалеку от разрушенного северного нефа. Сидел на камне посреди заросшей маргаритками полянки и прислушивался к беззаботной песне, которую выводила невидимая пичуга. Я пребывал в приятно-расслабленном настроении: в недавнем прошлом остался бокал пива, выпитый в обществе местного жителя — кривоногого мужчины, который без устали потчевал меня сомнительными историями о псарне герцога Боклю. И вот сейчас я сидел, немного осоловевший, и лениво размышлял о лежавших передо мной развалинах. На мой взгляд, Мелроуз является одним из самых красивых из всех пограничных городков. Надо думать, он значительно похорошел за последние сто лет, ибо, помнится, сэр Вальтер Скотт отдавал предпочтение Келсо, считая его если не самым прекрасным, то уж точно самым романтичным местом во всем Приграничье. Лично мне непонятно, как кто-то может предпочитать Келсо Мелроузу. Ведь последний является подлинным воплощением духа Лоуленда. Он настолько же шотландский город, насколько Келсо — французский.
В этом месте я вынужден был прерваться, ибо по ту сторону каменной стены, возле которой я расположился, кто-то шаркал и скребся. Такое впечатление, будто этот самый «кто-то» пытался пройти по узкому карнизу, тянувшемуся вдоль всей стены. Осторожные шаги достигли угла, и затем моему взгляду предстало абсолютно странное и несуразное зрелище (нечто подобное иногда случается во время долгих странствий). Длинная изящная ножка в коричневом шелковом чулке высунулась из-за угла и в нерешительности застыла в воздухе, ее обладательница явно вслепую шарила в поисках надежной опоры для ступни.
Ножка опускалась все ниже и ниже, щедро демонстрируя красоту молодости и здоровья. Я совсем уж было собрался броситься на помощь отважной скалолазке, но меня остановил вид подвязки с тартановым узором — видно, юбка у девушки задралась непозволительно высоко. В следующее мгновение из-за угла появилась незнакомка, тут же выяснилось, что, помимо очаровательных ножек, она является счастливой обладательницей пары пронзительно-голубых глаз. Заметив меня, девушка поспешно одернула юбку и прикрыла колени.
— О Боже! — воскликнула она. — Я и не знала, что здесь кто-то есть.
Акцент безошибочно выдавал в ней жительницу Бостона.
Я поспешил уверить незнакомку, что сладко спал и очнулся лишь мгновение назад. Мне уже доводилось сталкиваться с юными американками подобного сорта. Обычно они путешествуют по миру веселой восторженной стайкой под присмотром почти такой же молоденькой (и хорошенькой) воспитательницы. Я невольно оглянулся в поисках остальных подружек.
— Вы нигде здесь не видали путеводителя? — спросила девушка.
— Нет, — отвечал я, поспешно обшаривая взглядом заросли маргариток.
— Вот черт! — огорчилась американка. — Я ведь специально за ним вернулась. Хотела почитать историю Сердца.
— Вы имеете в виду сердце Брюса?
— Ну да, конечно.
— Если хотите, я перескажу эту историю, — предложил я.
— А что, вы ее знаете? — простодушно удивилась девица.
Я даже не стал отвечать на ее вопрос, просто уселся поудобнее и предложил ей сигаретку. Поколебавшись, девушка взяла сигарету и приготовилась слушать.
Эта история известна любому местному школьнику, ибо в Шотландии она не менее популярна, чем, скажем, в Англии легенда о короле Альфреде и подгоревших лепешках. Итак, вот вам история в кратком виде. Умирая, король Брюс завещал, чтобы его сердце вырезали из груди, поместили в специальную шкатулку и отвезли на захоронение в Святую Землю. Верный Дуглас исполнил последнюю волю героя: он сделал все, как было велено, но до Иерусалима не доехал. По дороге судьба занесла его в Испанию, где он погиб в битве с маврами. После этого шкатулка с сердцем Брюса вернулась на родину и была похоронена у главного престола Мелроузского аббатства.
— По-моему, совершенно жуткая история, — безапелляционно заявила американка. — В старину мужчины были ненормальные! Они просто напрашивались на неприятности… и с ними случались ужасные происшествия, причем как при жизни, так и после смерти.
Некоторое время она молча курила, погрузившись в размышления. Затем спросила:
— По-вашему, все это правда?
— Как сказать… Я знаю совершенно точно (со слов одного знакомого из управления общественных работ), что в 1920 году во время раскопок тут обнаружили шкатулку, в которой действительно лежало человеческое сердце. Все, естественно, решили, что это и есть сердце Брюса. Однако потом кто-то обратил внимание, что шкатулка лежала совсем не там, где бы ей полагалось. Из чего сделали вывод, что, скорее всего, сердце принадлежало одному из монахов аббатства.
— Ничего себе! — воскликнула девушка, и я перевел ее бессмысленное восклицание, как американский аналог нашего британского «не может быть!»
Окинув свою собеседницу критическим взглядом, я понял, что сердиться на нее бесполезно. Девушка сидела, скрестив свои великолепные спортивные ноги и небрежно стряхивая пепел на ковер из маргариток. Типичное дитя Нового Света! Прелестная, непосредственная и абсолютно невежественная. Все эти истории казались ей невероятными выдумками. По-моему, всем юным американкам присуща одна и та же беда: они настолько торопятся постигнуть историю чужой страны, что в их очаровательных головках воцаряется сплошной хаос — некий сумасшедший калейдоскоп, где «Эдуард Завоеватель» и «Вильгельм Исповедник» гоняются друг за другом по непостижимым лабиринтам истории. Чувствуя себя неуверенно, бедные девочки пытаются спрятаться за барьером наигранного высокомерия…
— Вам нравится Шотландия? — поинтересовался я.
— Нет, я тащусь от Парижа!
Я хотел спросить, зачем же тогда она носит подвязки с узором тартаны, но в этот миг из-за угла показался новый персонаж — болезненного вида американец в интеллигентных очках. Он сразу же напустился на девушку:
— Вот ты где! Мы с мамочкой тебя обыскались, уже все горло надорвали…
— Привет, па! А я тут практикуюсь в истории.
С виду ее отец выглядел обычным американцем — средних лет, невозмутимый, со стальным взглядом серо-голубых глаз. Но подозреваю, что в душе у него скрывался комок подавленных эмоций. Ведь неспроста же он — как и тысячи его успешных соотечественников — отправился в это сентиментальное путешествие. Не буду говорить об американцах польского, немецкого, итальянского или чешского происхождения… Не знаю, возможно, они тоже наводняют бесчисленные европейские кладбища, жадно читая древние таблички на могилах и пряча в глазах томительную неуверенность. Но мне доподлинно известно, что все американцы, в чьих жилах течет хоть капелька английской, ирландской или шотландской крови, рано или поздно приезжают на землю своих предков. Они бродят по маленьким деревушкам и захудалым городкам; подобно шайкам вампиров, отираются на сельских кладбищах, разглядывая покосившиеся надгробия и сосредоточенно изучая записи в церковно-приходских книгах. В этой неодолимой тяге к своим национальным корням я вижу одну из самых трогательных черт американского характера.
Для этого человека Шотландия воплощала в себе все самое прекрасное и романтическое на свете. Не удивлюсь, если он много лет планировал путешествие сюда. И, наверное, скептицизм его дочурки выработался как противодействие чрезмерному отцовскому энтузиазму. Но сейчас он спокойно сидел рядом со мной и говорил ровным голосом — так хороший гребец работает на длинной дистанции. Он рассказывал, что впервые приехал в Шотландию, вернулся, чтобы оживить целую кучу воспоминаний его отца, дедушек и бабушек. И чем дольше он говорил, тем теплее становился его тон, холодное выражение глаз куда-то испарилось, уступив страстному желанию поделиться своей радостью.