Гобелен

Эдгар Этелинг, лишившийся своих защитников — Тостига и миледи, — словно призрак, бродит по каменным коридорам. Кажется, он остается на границе миров ребенка и мужчины — тоскует по ласке матери и мечтает о теле взрослого воина. Я видела его снова, когда он рано утром сидел у окна на каменной лестнице. Он вспомнил нашу предыдущую встречу и кивнул мне. Мне хотелось обнять его и сказать, что все будет хорошо, но не мне быть фамильярной с принцем, да и не могу я произносить то, во что сама не верю.

23 июня 1066 года

Большого праздника по случаю летнего солнцестояния не было, и мы с Джоном вновь оказались в разлуке в наш день — а ведь прошло двадцать лет с тех пор, как мы впервые поцеловались. Однако мой муж ускакал на север вместе с гвардией короля Гарольда. В канун летнего солнцестояния я оставила Джеймса и маленького Джона с Мэри, решив, что им будет лучше праздновать без меня и моих горестей, и отправилась в лес, намереваясь посидеть в ореховой роще, где мы теперь так редко бываем с Джоном. Я не могла понять, почему так тяжело на сердце, ведь нам и прежде грозила опасность. Я могу перенести мысли о любых трудностях, но мне страшно даже подумать о том, чтобы жить без мужа. Конечно, глупо тревожиться заранее и портить страхами и тревогами даже одну минуту в день.

Погода стоит чудесная. Наконец-то наступило настоящее лето, дни стали длинными, и дети ложатся спать поздно.

Не успела я зайти подальше в лес, как услышала голоса, и тут же стала двигаться бесшумно, как учил меня Джон на случай встречи с диким зверем. Конечно, я не хожу в лес охотиться, как это делают мужчины. Мне нравится наблюдать за живыми существами, пока они меня не заметят и не убегут. Мне доводилось видеть оленей, кабанов и зайцев, диких лошадей и даже медведя.

Голоса доносились из зарослей можжевельника, и, подойдя поближе, я понят, что слышу вовсе не клятвы любовников, как мне подумалось поначалу, беседу вели монах и человек в дорогом плаще — аристократ или богатый купец. Я подошла еще ближе, стараясь не привлекать к себе внимания, и узнала Одерикуса, а его собеседником был один из советников Гарольда. Сначала я почувствовала огромное облегчение, увидев моего друга, и мне даже в голову не пришло спросить себя, что он делает в лесу, тайно встречаясь с придворным. С того места, где я остановилась, мне был хорошо слышен их разговор, но я не понимала ни слова, поскольку они говорили на языке норманнов.

Я осторожно зашагала прочь и вскоре вернулась к кострам, где выпила вина со специями, которым Винтер щедро угощал соседей, и попыталась забыть о том, что видела. Я выпила больше сладкого напитка, чем следовало, стараясь забыть не только встречу в лесу, но и тревоги, грузом лежавшие у меня на сердце.

26 июня 1066 года

Джон вернулся из Нортумбрии, но вскоре вновь уехал на остров Уайт, где расположился король Гарольд, дожидаясь прибытия флота Вильгельма Нормандского, — все были уверены, что вскоре он появится у наших берегов. Джон был в отличном настроении, поскольку чувствовал, что настало время, когда он сможет проявить себя перед королем. Я не могла ничего ему сказать, ведь он именно об этом давно мечтает. Если я позволю ему заметить свой страх, то наше расставание будет не таким нежным и теплым. Надо пользоваться временем, пока Джон здесь, ведь очень скоро он нас покинет.

Я попросила его пойти со мной в лес в ночь полнолуния. Мы шли рука об руку, веселые, как юные любовники, и я не хотела слушать истории о сражениях и смерти. Мы пришли к кругу камней в ореховой роще. Было так тепло, что мы с Джоном обнаженными искупались в реке. Тело Джона загорелое и стройное от постоянных путешествий, и в лунном свете мне показалось, что он похож на лесного духа. Я так ему и сказала, а он ответил, что я лесная нимфа. Джон притянул меня к себе и любил прямо в воде, пока мы оба не достигли вершин блаженства. Потом мы лежали на берегу и смотрели друг на друга, как когда-то в юности.

23 августа 1066 года

Флот короля увеличился — к нему присоединились силы из каждого графства. На севере Тостига преследуют неудачи, и многие солдаты дезертировали, рассчитывая найти убежище у его друга короля Малкольма Шотландского. Однако Малкольм не собирается выступать против Гарольда — он вовсе не глуп.

Я побывала в Винчестере, куда по просьбе Эдиты доставила краски. В день моего возвращения я видела Одерикуса, который разговаривал во дворце с епископом Стигандом. Монах не показывался в Вестминстере с зимы, а когда заметил меня, отвел глаза. Он не мог знать, что я видела его в лесу, но стыдился передо мной за какой-то поступок. Позднее он пришел ко мне в башню и сказал, что один из гобеленов в библиотеке Кентербери отсырел и его необходимо починить. Я ответила, что недавно видела миледи и та просила, чтобы он послал ей весточку, но его глаза потемнели — вмешался какой-то демонический дух, — и он меня не услышал. С прошлой зимы его черные волосы поседели, и он больше не откровенен со мной, как раньше.

Одерикус не поехал с Гарольдом, объяснив свой отказ болезнью. Он сказал, что отдохнет с братьями, которые выращивают лекарственные растения в далеком монастыре. Одерикус что-то скрывает, его болезнь — страх.

В Винчестере миледи сидела в саду, окруженном каменными стенами монастыря. Она стройна и бледна, как новая луна. Когда я приблизилась к ней, то увидела, что она держит в руках пергамент. Эдита делала новый рисунок для вышивки. Теперь картинки возвращения Гарольда из Нормандии и его аудиенции у Эдуарда не будут концом истории, изложенной в вышивках гобелена. Нужно сказать, что рисунки Эдиты так же хороши, как и в самом начале, когда работа над гобеленом только началась.

Она отвела меня в комнату, где работали сестры, и там я увидела гобелен, растянутый на четырех длинных столах, сдвинутых вместе, — и все равно он не помещался полностью. В комнате находились аббатиса и юная сестра. Аббатиса сразу же отпустила ее и приветствовала меня легким поклоном. Говорила она мало.

Я внимательно посмотрела на новые рисунки миледи и увидела погребальную процессию Эдуарда в Вестминстере, а потом смертное ложе короля Эдуарда, возле которого стоят миледи, какой-то мужчина и священник. Я спросила, почему она решила изложить историю в таком порядке, а она ответила, что смерть короля была отпразднована еще до того, как он умер, и Гарольд уже знал, что украдет корону саксов.

Она рассказала мне о том, что произошло в тот день, и мне показалось, будто я сама находилась в покоях Эдуарда — так подробно миледи Эдита все описала. Я видела тяжелые занавеси вокруг его постели, расшитые символами христианства, и короля, и его лицо, белое, как льняная простыня.

Король Эдуард испустил последний вздох в присутствии королевы, Одерикуса и Эдгара Этелинга. Глаза миледи блестели, точно римское стекло, но она не пролила ни единой слезы, вспоминая о смерти мужа. Она сказала, что Эдуард не испытывал боли, усталость исчезла, он стал похож на юношу. И добавила, что король находился в здравом уме и твердой памяти, когда передавал королевство и корону Эдгару.

Гарольд солгал, утверждая, что находился рядом с королем в час его смерти и что Эдуард передал королевство именно ему. Когда Гарольд вошел в королевские покои, Эдуард был уже мертв. Ложь Гарольда поддержал Одерикус, который согласился подтвердить слова Гарольда в обмен на обещание сохранить жизнь Эдиты.

Я не знала, насколько глубока любовь Эдиты к монаху и любит ли она его теперь. Вероятно, она поняла, какую совершила ошибку, доверив свое сердце человеку, который служил стольким повелителям. Миледи Эдита видела его сомнения и теперь знает, что вовсе не к ней обратил Одерикус свои взоры.

Ныне я понимаю, отчего возник мрак в глазах Одерикуса, почему посерела его кожа, поседели волосы и изменилась походка. И еще я вспомнила, что он чужой в доме саксов — в его жилах течет кровь римлян и норманнов.