Атаман

С месяц назад он подозвал проходившего по улице двоюродного внука и, хитро прищуриваясь, извлек из-под бурки кипу покореженных временем и пожелтевших фотографий.

Алексей поначалу невольно поморщился и выразительно взглянул на часы. Как всегда, в тот момент он куда-то торопился и задерживаться около деда не входило в его планы. Но дед сделал вид, что не понимает намеков внука и еще раз настойчиво поманил того кривым пальцем. Митрич вздохнул и, сообразив, что от приглашения не отвертеться, присел рядом.

— На, — только и сказал дед, — смотри. Предки твои.

Митрич с легким интересом принял стопку фотографий. Внимательно разглядев первые почти столетней давности фотографии, вдруг неожиданно для себя с головой ушел в историю Митричей и уже не смог оторваться, пока не просмотрел все. Он в очередной раз удивился крепкой, совсем не стариковской памяти деда Ивана. Тот помнил все имена, звания, кто кем кому приходился, и почти к каждой фотокарточке у него была припасена история из жизни ее героя, байка или воспоминание о его последних днях.

— Вот, смотри, — говорил он, тыкая темным, словно засушенным пальцем в выцветшее изображение высокого пожилого казака в разлетевшейся бурке, — это мой дед Африкан. Твой, значит, пра-прадед. Это до революции и до войны, первой с фрицами. Я тогда еще без штанов бегал. Тут вот на обороте раньше было написано: то ли 12—й, то ли 13—й год, сейчас стерлось почти, не разберешь. Мне батя рассказывал, что тогда в станицу приезжали из Екатеринодара, из газеты кого-то снимать. Будто наш один казак, совсем старик перестрелял шестерых адыгов, что его грабить приходили, и из газеты его запечатлеть приезжали, и вроде потом статья была даже про него. И тогда заодно поснимали и других наших геройских казаков. Так мой дед, твой прапрадед и попал в кадр. А это, смотри, я, во какой — боевой, с папкой и мамкой и братья все. Вот этот, с краю, кудрявый, Афанасий — твой дед, он младше меня года на три. Это уже после революции, я уже парнем был. Голод на следующий год начался, почти все померли, трое нас из двенадцати осталось, и мамка выжила… а отец ушел с партизанами тогдашними и пропал. Хотя, какие они партизаны — то были? Кнутами воевали. Налетят, помахают нагайками, свяжут красноармейцев, какие не убегли. Тем, которые бегуть, тем только вслед поулюлюкают. А те — какие вояки? Те же парни из наших станиц, хотя и из других. С Дона, пришлые были, но тоже молодые. Разве сорокалетние матерые казаки будут с мальчишками воевать? Отхлестают нагайками, да отпускают, такая война, значит… А те их, когда ловили, не жалели…

Вот когда перед Алексеем открылся огромный богатый на краски и характеры мир, о существовании которого до этого он имел только смутные представления. Вместо обещанных пяти минут внук засел тогда на скамейке деда почти на два часа. Этот момент стал поворотным в его восприятии себя и окружающего мира. Он узнал, что его родственники живут сейчас в Англии, в Австралии и даже в Боливии. Тут дед Иван удивил Алексея еще раз. Оказывается, с некоторыми из них он уже несколько лет переписывается. Что-то в этот момент перевернулось в голове Алексея, и когда несколько недель спустя Никита Егорович Жук предложил ему должность заместителя Атамана, он ни секунды не колебался.

Перед цыганским рейдом Алексей решил попросить у деда нагайку. Он был уверен, что в запасниках у него (кстати, надо подсказать Чапаю: наверняка у деда для музея много чего найдется) такая есть, и, может, даже не одна. Дед встретил внука радушно и, узнав для каких целей тот просит нагайку, сразу посерьезнел и попросил подождать. Он быстро скрылся в соседней комнате, не забыв плотно прикрыть за собой дверь. Комната была проходная, так что Алексей, даже если бы сильно захотел, не смог бы вычислить, куда родственник зашел потом. Минут через пять дед вышел, с заметным волнением сжимая в ладонях витую нагайку и посеревшие от времени костяные ножны старинного кинжала. Передавая этот богатство внуку, старик прослезился.

— Дождался, слава Богу. — Он торжественно перекрестил Алексея и, не удержавшись, крепко обнял его. — Наш казачий род древний. Знаю, что предок наш у турок крепость Азов отбивал после Смутного времени, жаль только, не удалось удержать ее. Но да ладно, это дела давние. Нагайка моя, а кинжал — деда моего, твоего прямого предка, так что береги. Мои дети знать ничего про казаков не хотят, да и какие они казаки?! — Он в сердцах махнул рукой и выпрямился. — Береги наследство и смотри: для защиты казачьего рода используй, а для другого — ни-ни.

Алексей сам не сразу понял, что тоже расчувствовался. Только стерев слезу ладошкой на щеке, он сообразил, что плачет.

— Спасибо, деда. Не сомневайся, для доброго дела беру.

— Я и не сомневаюсь, — дед легонько толкнул внука в грудь, — ну, иди, поди, дела ждут.

Митрич благодарно склонил голову и, попятившись, толкнул спиной дверь. Очутившись на улице, он сразу направился в автоколонну, где в это время уже собирался остальной народ для казачьего рейда. По дороге он еще долго вспоминал дедово напутствие. А слова: «Дождался, слава Богу», — не выходили у него из головы потом еще несколько недель.

В группу помимо самого Митрича вошли тренер Василий Смагин, начальник штаба Виктор Иванович Осанов и еще несколько водителей из автоколонны. Адрес им сообщили заранее, и водитель легко отыскал нужный дом. Дождавшись, когда все выберутся из машин, Митрич, не стучась, толкнул ладонью хлипкую калитку и решительно вошел во двор. Следом последовали товарищи. Во дворе низкого цыганского домика — пять на пять, со старым потрескавшимся шифером на четырехскатной крыше — было многолюдно. В углу на сбитом из досок столике несколько мужиков азартно играли в карты. Митрич быстро огляделся. Поросший мелкой травой небольшой замусоренный двор, огороженный дырявым штакетником, осыпавшаяся штукатурка с кривой стены, похоже, шлакового домика, эмалированное ведро с дыркой на боку, зачем-то перевернутое на заборе — все выглядело неряшливо и бесхозяйственно. Первыми казаков заметили и удивленно, хотя и молча, уставились на них перепачканные смуглые мальчишки и девчонки, те, которые помладше. Они возились в песочной куче у забора. Другие, постарше, окружали играющих мужиков, с интересом заглядывали им в карты и потому не сразу поняли, что во двор вошли посторонние. Две девочки лет по 12–13 таскали на руках самых маленьких цыганят, таких же грязных в заляпанных майках и без штанов. Казаки решительно проследовали к столу игроков. Они находились от них уже в двух-трех шагах, когда один из цыган, наконец, тоже увидел казаков. Он что-то моментально сообразил, вытянул шею в сторону огорода и звонко крикнул пару фраз. Через несколько секунд слегка опешивших казаков окружила горланящая толпа непонятно откуда появившихся растрепанных женщин в платках и без. Между ними шныряли грязные цыганята. Казаки автоматически покрепче прижали к бокам барсетки и сунули руки в карманы. Митрич резко обернулся к тренеру:

— Бери двоих и в огород, быстро.

Василий среагировал моментально. Еще энергетик не закончил говорить, а он, дернув за руки ближайших казаков, уже пробирался сквозь толпу тут же усиливших шум женщин. Некоторые, особенно нахальные, пытались ухватить их за рубашки, но мужики так напористо рванули сквозь толпу, что удержать их не смогли бы, наверное, и все обитатели этого двора вместе взятые. Василий первый перешагнул длинными ногами низенькую калитку в огород, за ним прыгнули остальные. Первые пять или шесть метров тропинки они преодолели в два шага.

Огород представлял собой яркое свидетельство заброшенности и цыганской бесхозяйственности: заросли двухметровой крапивы чередовались с огромными лопухами и еще чем-то очень знакомым. Василий в первый момент не понял что это, а потом его внимание отвлекли две цыганки в глубине огорода. Воровато оглядываясь, они что-то споро заворачивали в разноцветные покрывала.

— А ну, гражданочки, стой на месте!

Приказ Смагина, словно нагайкой, хлестнул женщин. Они вздрогнули и испуганно замерли. Казаки тут же окружили цыганок.